Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Главы 34-36

Тридцать седьмая глава,

В которой Карен понимает, что ему нет прощения –
Получает обратно своё лицо – И убегает от контролёров

Сквозь забытье Карен услышал, как Джинсовый Король разговаривает с
Андреем Николаевич, и тот беспрестанно поддакивает.

– …у меня есть команда, понимаешь, все отъявленные подонки. Даже
больше того скажу, убийцы.

– Да что вы говорите! – охал Андрей Николаевич.

– Ага. Убийцы – знаки зодиака. Маловечников из них. Он – декабрь.

– Надо же, декабрь. Ни январь, ни июль, а декабрь! – фальшиво
удивлялся бывший Засранец.

Карен открыл глаза. Егорушка, сидевший над ним, улыбнулся, и
протянул ему кружку с нарисованными красными маками. Карен выпил
воды.

– Я его предал, – сказал он Егорушки хриплым голосом.

– Я знаю, – ответил Егорушка.

– Я его предал, понимаешь, – повторил Карен с болью в голосе.

– Понимаю. Его все предают.

Карен забрал кружку у Егорушки, допил воду, облив себе грудь. Провёл
рукой, и следа от гвоздя не осталось.

– Это что, чудо? – спросил Карен.

– Это, скорее, трюк, – ответил Егорушка.

– Врёшь, – громко запротестовал Джинсовый Король, – Это чудо!

Егорушка не стал ему отвечать. Он подал Карену зеркало. Карен
посмотрел на своё отражение. К нему вернулось прежнее лицо.

Джинсовый Король, тем временем, рассказывал Андрею Николаевичу про
какого-то Кирилла:

– …и что ты мне можешь дать, Кирюша, говорю я ему, у тебя же из
активов – одна квартира!

Возвращение старого облика почти не обрадовало Карена. Он
разглядывал знакомое лицо. Волосы выросли, родинка исчезла, и вес
вернулся, что, в общем, было не очень хорошо. Тут Карен
вспомнил, что предал Единорога, и почувствовал горечь во рту, и даже
зажмурил глаза, чтобы пережить волну обжигающего стыда.

Тем временем, Джинсовый Король рассказывал Андрею Николаевичу про
какую-то девушку:

– …Понимаешь, она из тех Ир, которая называет себя Иришкой…

Карен поднялся.

– Где он? – спросил Карен у Егорушки.

– Он умер, – ответил Егорушка.

– Где он? – повторил Карен.

– Я не знаю, – Егорушка сжимал в руках пустую чашку с маками.

– Где он? – повернулся Карен с тем же вопросом к Джинсовому Королю,
но на месте его Карен увидел фигуру, собранную из смятых
газетных листов. Карен с размаху ударил по куче, и верх её
веером разлетелся по номеру.

Егорушка и Андрей Николаевич испуганно смотрели на Карена.

– Ты зачем его отпустил? – зарычал Карен на бывшего Засранца.

– Он сам пропал! – Андрей Николаевич втянул голову в плечи, – Я… я
что мог сделать? Что?!

Карен замахнулся на свою собаку, как в старые времена. Засранец
заскулил, и полез под кровать, но щель была маленькая, и он
застрял.

Егорушка покачал головой. Это ещё больше взбесило Карена:

– Ну что ты мне хочешь ещё сказать?

Егорушка промолчал. Карен пошёл к выходу. Егорушка тоже поднялся.

– Я с тобой.

– Мы с тобой, – глухо сказал Андрей Николаевич из-под кровати.

– Нет, – сказал Карен твёрдо, – Я один.

– Там холодно, – предупредил Егорушка, – Возьми куртку, на вешалке.

Гостиница стояла напротив вокзала. Пересекая площадь, Карен увидел
рядом со входом на вокзал, дверь в кафе «Рапунцель». На двери
дрожал от холодного ветра листок. Вот, что было написано на
листке:

«Всё хорошо. Тфу, тфу, тфу. Я не вижу ничего плохого. Утро
удалось. День нормально прошёл. Сейчас уже вечер начинается. И
пока ничего страшного. Есть какое-то внутреннее беспокойство,
которое, наверное, можно объяснить тем, что ничего,
собственно, не происходит. И жизнь течёт, как течёт. Но это, должно
быть, нормально. У всех так. Надо мне успокоиться. Я хозяин
своего настроения. Я в бассейн хожу. Я хозяин своего
настроения».

Карен дёрнул ручку двери. Было заперто.

– Закрыто, – сказали за спиной.

Карен обернулся. Позади стоял милиционер в тулупе. Судя по всему, он
был настроен благожелательно, и его «закрыто» прозвучало с
сожалением и сочувствием. Карен понял, что настал тот самый
момент, и он не может больше молчать.

– Я хотел бы вам признаться, – сказал он.

– Я вас слушаю, – отозвался милиционер.

– Меня в Москве, наверняка, ищут. Подозревают в убийстве
старушки-татарки из цеха упаковки. Но я её не убивал, и в ковёр не
закатывал. Это сделал Джинсовый Король. Он во всём виноват. Он
заставил меня и ещё двух людей… Ну как, людей… Один из них
бывшая собака. Вот. И мы трое искал Единорога. Везде. Даже в
бассейне. И здесь в Туле, он убил Единорога. Джинсовый Король
убил Единорога. Очень жестоко. И сам превратился в бумагу.

– В бумагу? – переспросил милиционер.

– Да, и я забыл сказать, что он и мне изменил внешность. На время.
Но сейчас-то я такой, каким был всегда. Мне вернули внешность
за предательство.

– А кого вы предали?

– Единорога.

– Я понимаю, – сказал милиционер, и потёр лоб ладонью, сильно
сдвинув шапку ушанку на затылок, посмотрел в сторону, чтобы не
смотреть Карену в глаза.

– И что вы будете делать? – спросил Карен.

– Идите, – ответил милиционер.

– Я – преступник.

– Плохо, – сказал милиционер, – А теперь, уходите.

– Вы не понимаете, – настаивал Карен, – Мне просто на земле теперь
места нет. То, что я сделал – это чудовищно.

– Приказываю вам, уходите! – сказал милиционер с нажимом.

Карен обогнул милиционера и вошёл в здание вокзала.

В 8:48 отходила электричка «Тула-Москва». В 12.42 она должна была
прибыть на Курский вокзал. Денег на билет не было. Карен
поехал без билета.

Он стоял в холодном тамбуре, чтобы вовремя увидеть приближение
контролёра. Время от времени в тамбур выходили курить люди. У
Карена сложилось ощущение, что он его не замечали, словно он
пустое место. Карен ощущал неприятную пустоту внутри. К тому
же жила в нём уверенность, что и другие пассажиры тоже, как и
он, чувствуют бездонную пустоту, которую не заполнить, и от
которой никуда не деться. Все вокруг пустые, как барабаны.
Одна, максимум, две мысли как шарики, попавшие внутрь
барабана. Если барабан встряхнуть – погремят шарики и затихнут,
найдя уголок, улягутся там друг возле друга. Даже померещился
Карену некий заговор, «заговор пустых». Он посмотрел на
спокойно сидящих пассажиров особенным, знающим взглядом. Карену
очень понравилось его проницательность.

А потом его посетили одновременно две мысли. Первая – что он,
наверное, сходит с ума, а вторая – что он всю жизнь думает только
о себе. А с ним ведь рядом всё это время жена жила. Карен не
успел подумать, как следует, об Алине, потому что увидел,
как в вагон входят два контролёра. Карен быстро направился в
противоположную сторону, через вагон, перешагивая через
сумки, которые несознательные граждане выдвинул в проход.

Карен шёл, а в голове стучало «Алина, Алина, Алина». Стучало в такт
шагам. И он хотел увидеть жену, да так сильно, что появись
она сейчас перед ним, он бы заорал от радости на весь поезд,
обнял бы её крепко-крепко, расцеловал бы (хотя Алина не
слишком любила целоваться), ну и, наверняка бы попросил прощения
(Алина любила, когда он просил у неё прощения).

Электричка остановилась, голос в динамике сказал: «Люблино». Карен
выглянул на улицу, до конца состава оставался один вагон.
Карен посмотрел в другую сторону. Контролёры переходили из
вагона в вагон по перрону, почти одновременно выщелкнув окурки.
Ещё вагон и контролёры доберутся до него. Двери
захлопнулись. Поезд тронулся. На «Текстильщиках» придётся выйти, думал
Карен, пересекая последний вагон.

Он вышел в тамбур и прислонился к двери, на которой было написано
«не прислоняться». Стекло запотело. Карен сделал то, что
никогда в жизни не делал. Написал на стекле «Алина». Понял, что
это уже чересчур, и стёр надпись. И вдруг увидел Единорога,
белого, ни чета лежащему вокруг снегу. Единорога, на секунду
промелькнувшего в окне электрички. Карен вцепился в ручку
двери. Дёрнул вверх. Затем вниз. Дверь открылась. Карен
выпрыгнул из электрички и сильно ударился о бетонный столб, и
тяжело свалился на заледеневшую насыпь.

Электричка тормозила, подходя к станции «Текстильщики»

Тридцать восьмая глава

В которой Карен на своём примере убеждается, что в
московских больницах не хватает на всех палат – Встречает Алину
и теряет её

Карену снилось, как он убивает Джинсового Короля. Сон был сложный, с
сюжетом. Начало такое: Карен состоит в радикальной секте,
которая практикует ритуальную рвоту и к ним приходит
Джинсовый Король, чтобы прочитать лекцию. И всё очень прилично: все
члены секты рассаживаются в классе, а когда появляется
Джинсовый Король в дутой синей безрукавке, все встают.

Все, кроме Карена.

Джинсовый Король приветствует учеников, поворачивается, чтобы
нарисовать на доске круг. А когда оборачивается обратно к классу,
напротив уже стоит Карен.

– Вы что-то хотели? – вежливо спрашивает Джинсовый Король. Но Карен,
вместо ответа, бьёт его наотмашь, и рука его проваливается
в лицо, как в головку мягкого, вонючего сыра. Едкая жидкость
вытекает из вмятины. Король с визгом вертится на месте,
разбрызгивая эту жидкость. Удушающий запах. Карен задерживает
дыхание насколько можно, и просыпается с резким вдохом.

Открыть удалось почему-то всего один глаз. Левый. Правый вроде бы
открылся, но над ним нависла, словно козырёк, красно-бурая
короста. Карен попытался встать, но получилось только немного
поёрзать. Нижняя половина тела не слушалась.

А через несколько секунд после рывка, Карен начал чувствовать боль.
Тут были все виды и оттенки боли. От тягучей, до
пульсирующей, от сильной, полноценной, до слабой, но пугающей и дающей
понять, что в организме что-то серьёзно испорчено. Карен ещё
раз приподнял голову и увидел свои ноги в гипсе. Ладонь
левой рук была заклеена пластырем, и горела, словно лежала не
на больничной простыне, а в углях. С правой рукой дела
обстояли лучше. Указательный палец был забинтован, и гудел от
приливающей боли, словно он был антенной, принимающей
радиоволны.

Мимо Карена быстро провезли каталку. Каталку толкала медсестра, за
ней еле поспевал врач. Белый халат был накинут на его плечи,
как бурка. В коридоре, где лежал Карен моргали почти все
лампы дневного освещения. Моргали из последних сил, словно
боролись за жизнь. Собирали последние силы и выдавали нищую
порцию болезненного света. Карен дотронулся здоровым мизинцем до
коросты над глазом, и тут же отдёрнул руку. Оказалось,
здоровый палец тоже болит, а шишка над глазом заклеена
пластырем. Мимо прошли пахнущие табаком больные в голубых застиранных
пижамах. Карен увидел стоящую возле противоположной стены
коридора каталку. И что-то красное, раздувшееся лежало на
краю кровати. Карен напряг зрение. Это была рука, она была
чудовищного размера, и за рукой не было видно самого человека,
тем более, голова лежащего была свёрнута на бок и задрана.
Карен подумал, что напротив лежит мертвец. Но тут мертвец
пошевелился и повернулся к нему. Это была Алина. Она сразу его
узнала.

– Каренчик…

Карен был так потрясён, что не мог ничего сказать. Он еле выдавил из себя:

– Ага…

– Что с тобой?

– Ничего страшного, – отмахнулся Карен более-менее здоровой рукой.

– Куда же ты пропал?

– Я…

Низкорослая медсёстра провезла между ними пустую инвалидную коляску.

– У меня были неприятности. Я всю свою жизнь заново прожил. Представляешь?

– Нет.

– Всю жизнь до встречи с тобой. Только в таком неправильном порядке.
И, знаешь, что я тебе хочу сказать? Всё готов поменять, всё
бы поменял. Всё, кроме нашей встречи.

– Правда?

– Правда.

Помолчали.

– Ты позвонить мог? – спросила Алина слабым голосом.

– Позвонить? Да я приходил, ты меня на порог не пустила.

– Приходил?

– Да. Я по-другому выглядел просто. Как ты могла меня не узнать?

– Прости, – сказала Алина.

– Что у тебя с рукой?

– Каренчик, у меня заражение, – тихо сказала Алина.

– Больно? – спросил он после паузы.

– Больно, – просто ответила Алина, – Операция будет.

– Операция? Это обязательно?

– А то, говорят, руку могут отрезать.

– А ну тогда, да. Лучше операция.

– С тобой-то что? – спросила Алина.

– Из электрички прыгнул.

– Пьяный?

– Почему сразу пьяный? – обиделся Карен.

– Я так по тебе скучала, – сказала Алина.

Карен закрыл глаза, чтобы не заплакать, но слёзы всё равно потекли у
него из глаз. Легко, в два ручья.

– Каренчик мой, – всхлипнула Алина на другом конце коридора.

– Хорош рыдать! – приказал, подходя к ним, Джинсовый Король. Смотрел
он на них свысока, с презрением. Обет был в чёрный костюм,
чёрную жилетку, которую еле застегнул на круглом пузе, и в
чёрную шляпу-котелок, украденную из дома старушки-татарки.

– Начал роман в стихах, – сказал Джинсовый Король, – Такие строки:
«Шла Саша по шоссе, несла сушку в медресе». Жаль, не слышу
восторгов.

Джинсовый Король вынул рулетку, потащил за язычок, с шелестом
вылезла жёлтая лента.

Король принялся измерять лежащую Алину.

– Ты чего делаешь? – спросил Карен с ненавистью.

– Он со мной уже на «ты»! Как быстро испортился мальчик, –
воскликнул Король, продолжая измерения.

– Руки от неё убери! – потребовал Карен.

– Не могу. Мне нужно измерить человека. Как я гроб-то буду делать?

– Какой гроб? – похолодел Карен.

– У нас разные гробы есть. Обитые тканью, отечественные,
производятся в основном из хвойных пород дерева, с последующим
шпонированием. Впрочем, это может быть дуб, ольха, вишня или клен.
Что кому нравится.

– Она не умрёт! – сказал Карен громко.

Джинсовый Король продолжал, как ни в чём не бывало:

– Гробы, чтобы вы знали, отличаются способом полировки; матовые и
глянцевые. Цветом отличаются; бывают светлые и темные.
Отличается гробы еще и формой; шестигранной (считается
католической) и четырехгранной (православные).

– Она не умрёт! – закричал Карен, – Заткнись!

– Она умрёт, и быстрее, чем ты думаешь, – Король посмотрел на
рулетку, – Метр шестьдесят восемь. Невысокая девушка была.

Карен собрал все свои силы. Силы, которые были у него с детства по
сегодняшний день, нерастраченные силы, размахнулся здоровой
рукой и ударил Джинсового Короля. Он метил в бок, по печени,
но Король обратился в дым, и рука Карена прошла насквозь. А
сам он, слишком сильно дёрнувшись, перевалился через край
каталки, не смог удержать равновесия и начал падать вниз
головой. Падая, он кричал:

– Урою гада!

И ещё не упав на пол, Карен услышал ответ Джинсового Короля:

– Это – вряд ли.

Ударился Карен о кафель. Взорвалась и расплескалась жуткая боль и
накрыла Карена с головой.

Тридцать девятая глава

В которой всё возвращается на свои места

Очнулся Карен в Благовещенском переулке. Обнаружил он себя лежащим
на асфальте, возле тёмного пятна. Засранец стоял рядом и
вилял хвостом. Не было в нём ничего человеческого, и это
несказанно обрадовало Карена. Он вскочил, намотал поводок на руку,
и побежал домой.

Бежал и думал, что его там ждёт, что он там увидит. И ничего не
хотел он встретить чудесного, невероятного, а чтобы всё было
хорошо. Хорошо на бытовом уровне.

Торопясь домой, он не заметил двух странных молодожёнов в лисьей и
волчьей шкурах, стоящих у глазной больницы и выбиравших
зелень в палатке.

Дома Карена встретила Алина – живая, здоровая и недовольная. Почему
ты так долго гулял, спрашивала она.

Ну, собаке-то нужно пописать, отвечал Карен. А после бросился
обнимать супругу и целовать, а та начала отбиваться. Она не любила
нежностей вне постели. Да и в постели тоже не особенно.
Такой уж был у неё характер.