Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Главы 25-27

Двадцать восьмая глава

В которой Джинсовый Король допрашивает Карена.

Карена привёл в штаб рядовой Коляев. Когда ещё Карен служил,
говорили, что Коляев после дембеля, оказавшись на гражданке, узнал,
что его родители развелись, и повесился. Всю дорогу Карен
пытался рассмотреть шею Коляева, на предмет следов, но тот
брался за автомат и шипел:

– Вперёд! Шагом марш!

Так ничего Карен и не увидел.

Допрос проходил в штабе училища. Джинсовый Король в форме
подполковника сидел в кабинете, а за его спиной висела подробная карта
местности, в которую какой-то местный остроумец вписал
деревню под названием «Бздило».

Карен поместился напротив Короля. Попросил пить, ему не дали.

Король снял фуражку, и оказалось, что у него за это время отросла
шевелюра. Рыжая с желтоватой, словно прокуренной, сединой.
Новыми волосами Король гордился. Ежеминутно снимал фуражку,
приглаживал их.

– Есть такое наказание – начал Джинсовый Король, – Услышать, что
люди говорят о тебе, за твоей спиной.

Джинсовый Король выдвинул ящик казённого стола, а затем с громким
стуком задвинул его и тут же Карен услышал у себя в ушах голос
Алины, которая говорила Маловечникову:

…конечно, он без меня и шагу не мог ступить.

У Карена даже уши задвигались от гнева. А Маловечников отвечал отстранённо:

– Да, он странный был у тебя.

– Я к нему привыкла, – поспешила сказать Алина, – Всё-таки, столько лет вместе…

– Не надо! – взмолился Карен.

Джинсовый Король хлопнул ящиком, и голос Алины смолк.

– Ты видел Единорога?

– Нет, – ответил Карен, глядя Джинсовому Королю прямо в глаза.

Король повторил трюк с выдвижным ящиком, и раздалось шипение.

– Пусто в эфире, – сказал Джинсовый Король с досадой, – Никто о тебе
не говорит. Никому ты не интересен.

Карен вдруг подумал, что Джинсовый Король зачем-то с ним играет.
Ведь он легко может сделать Карену по-настоящему больно.

Тем временем, Джинсовый Король, снял фуражку и пригладил волосы:

– Я никуда не тороплюсь. А ты?

– Я тоже не тороплюсь, – ответил Карен.

Джинсовый Король медленно достал и поставил на стол проигрыватель с
пластинкой. С трудом согнувшись пополам, долго копался под
столом, втыкая вилку в розетку.

Иголка чиркнула по пластинке. Актриса Касаткина начала читать
детскую сказку. Карен поморщился. Касаткина строила из себя
маленькую девочку с упорством, достойным лучшего применения.

Лицо Карена исказила боль. Касаткина – это был запрещённый приём. Но
он выдержал. Тогда Джинсовый Король одним ударом выбил ему
зуб.

– Я всё скажу, – простонал Карен, трогая языком обломки зуба, –
Только не бейте больше.

Джинсовый Король довольно улыбнулся. Карен отвернулся, переживая
поражение, и произнёс:

– Я видел Единорога.

– Я знаю, – откликнулся Джинсовый Король, – И что он тебе сказал?

– Сказал, «одиночество – это нормально».

Слова Единорога моментально вывели Джинсового Короля из себя. Он
перевернул стол, сорвал с головы фуражку, сорвал и новые
волосы, которыми так гордился, запустил их в угол и заорал Карену
в лицо, выдыхая трупный запах:

– Кто в детстве пытался поджечь детский сад жуком – пожарником?!
Кто, сука, до двадцати лет коллекционировал списки, которые ему
мама в магазин писала?!

– Я, – сказал Карен, и еле увернулся от проигрывателя, который
полетел прямо ему в голову.

– Что ещё он сказал?!

– Больше ничего, – испуганно ответил Карен.

– Что он ещё тебе сказал?!

– Ничего больше, правда.

Карен, стараясь смотреть Королю в глаза, нервно сглотнул.

– Свободен, – сказал Джинсовый Король, устало садясь на своё место,
– И, кстати, ты на губе чесоткой заразился.

Двадцать девятая глава

В которой Карен болеет – Ищет монолог Жанны Д’Арк на
украинском языке – И в которой Алина смотрит в дверной
глазок

Болел Карен долго и тяжело. Андрей Николаевич и Егорушка отвели его
в школу в Хлыновском тупике. У Егорушки там работал знакомый
учитель труда. В школьном спортзале на матах Карен лежал и
чесался. Особенно беспокоила его грудь. И бока тоже
беспокоили. В голове шумело, и время от времени пропадало желание
жить. Накатывала слабость. Мучили глупые мысли. В течение трёх
дней он вспоминал притчу о рубашке счастливого человека.
Что-то там было о том, что некий король приказал принести ему
рубашку счастливого человека. Искали такого, искали, а когда
нашли, оказалось, что у счастливого человека вообще нет
рубашки.

Вроде бы так. Но Карену в бреду казалось, что не складная это
история. Можно её как-то ловчее рассказать.

Карену мучил стыд. Он проклинал себя за то, что предал Единорога. А
Егорушка, который мазал Карена белой, похожей на разведённый
мел жидкостью, успокаивал:

– Его все предают. Ему больно, конечно. Только он простит.

– Правда? – спрашивал Карен сквозь слёзы.

– Правда, – говорил Егорушка.

Но всё равно Карену было горько, словно шёл он выкидывать мусор и
вместе с мусором выкинул в помойку новые перчатки. Даже ещё
хуже было чувство.

Егорушка вкалывал Карену лекарство. И оно горячо, словно кипяток
протекало по венам.

– Мне стыдно, – повторял Карен, и впадал в забытье. В бреду, он
донимал Егорушку и бывшего Засранца вопросом:

– Подскажите, пожалуйста, где можно достать монолог Жанны Д’ Арк на
украинском языке?

– На Украине, – отвечал ему Андрей Николаевич.

Но Карен ничего не слышал.

Маловечников и Алина стояли на лестничной клетке.

– Пока, – сказала Алина, собираясь открыть дверь своей квартиры.

– Пока, – откликнулся Маловечников трагическим голосом, – Я тебе позвоню?

– Позвони, – ответила Алина, и поняла, что Маловечников сейчас её поцелует.

И он поцеловал. Язык его показался Алине удивительно длинным, и к
тому же раздвоенным. Хотя этого не могло быть.

– Можно я зайду? – голос Маловечникова вибрировал на низкой ноте.

– Нет, – сказала Алина, отводя взгляд, – В другой раз.

Оказавшись в квартире, Алина повернула ручку замка по часовой
стрелке и заглянула в глазок.

Маловечников продолжал стоять напротив квартиры, словно зная, что
она будет смотреть на него. Алине показалось, что Маловечников
похож не на её одноклассника, а на робота, у которого
отключили питание. Стоит неподвижный истукан посреди лестничной
клетки и в остекленевших глазах дрожит, отражаясь, низко
висящая лампочка.

Алина отпрянула от глазка. Не захотела больше этого видеть. Села на
подставку для ботинок, стала вспоминать Карена. Как он
говорил: «Никогда не могу понять, о чём ты думаешь», а она
отвечала «Тебе и не нужно ничего понимать». И ещё он говорил: «Ты
такая дурында!», а она притворно возмущалась: «Какая я тебе
дурында?!». Но ей это ужасно нравилось.

Нравилось, когда Карен на одну подушку кладёт голову, и другой
подушкой накрывается. Он говорил, что такая привычка у него со
времён службы в армии. Потому что в казарме свет яркий и
солдаты орут.

Долго сидела Алина на подставке для ботинок и горько плакала. Но
подставка для ботинок не ожила, как в пьесе Гладилина, и не
стала её утешать. Алина кое-как успокоилась сама.

Тридцатая глава

В которой Карен ищет выход из порно-лабиринта

После того, как прозвенел звонок на третий урок, Карену стало хуже.
Он лишился чувств.

– Умирает? – спросил Андрей Николаевич.

– Похоже на то, – ответил Егорушка.

Тем временем, Карен попал в настоящий порно-лабиринт. В первой
комнате совокуплялась молодая пара, и девушка участвовала в
соитии с невероятным энтузиазмом. Плоские груди её похожие на уши
спаниеля взлетали и опадали с лёгкими шлепками. Карен
остановился, как вкопанный. Пара его не замечала. Мужчина пыхтел,
а когда девушка упёрлась руками в его волосатую грудь, он
начал громко кряхтеть. Ему было тяжело. Но кто ж откажется от
секса, подумал Карен и перешёл в соседнюю комнату.

Там с белёсым, здоровым мужиком сношалась смуглая девушка, похожая
на певицу Сабрину и на его жену одновременно. Девушку имели
сзади, и она, стоная на выдохе, говорила что-то похожее на
слово «горы». И так ритмично, не сбиваясь, шлепок и «горы»,
шлепок и «горы». Карен стоял, как зачарованный. И через
несколько минут понял, что он зверски возбудился. Так, что вряд ли
сможет нормально ходить. Тем не менее, он зашагал дальше.

Входя в следующую комнату, Карен уронил бессмысленную железную вазу
с сухими колосками, стоявшую, видимо, для красоты. Но на
звук никто не обернулся. Более того, группа голых граждан так и
продолжала неистово лизать друг друга.

В следующей комнате мастурбировала грустная, рахитичная барышня.
Рядом на кровати лежала гитара и сборник песен Митяева. Карену
стало жалко барышню до слёз.

Внезапно чёрный потолок над головой Карена заходил световыми
волнами, и огромная живая картина появилась на потолке. Начали
показывать фильм под названием: «Мама, я хочу тебя», где плохо
знакомая с сыном мама гладила своего фальшивого отрока по
штанам в районе ширинки и сама почему-то стонала предродовым
стоном.

Карен побежал, согнув руки в локтях и сгорбившись. Комнаты сменяли
друг друга. Все они были без дверей. В каждой комнате стояла
кровать, на которой среди мятого белья качались голые
фигуры, освещённые красными и мертвенно-голубыми ночниками. Фигуры
отбрасывали на стены кривые тени. Тени двигались,
переламывались пополам, тряслись, растекались, как разлитое чёрное
молоко, и вдруг исчезали, собравшись в точку.

На потолке рахитичный «сын» долбил «мамашу» морщась, словно от боли.
Карен, стараясь не смотреть на потолок, вбежал в очередную
комнату и остановился. Помещение было больше прочих и в
центре, вместо кровати, стоял чёрный джип. За рулём сидел
скучающий водитель. Карен подошёл к джипу и вежливо спросил:

– Здравствуйте, а вы что здесь делаете?

– Шефа жду, – был короткий ответ.

Карен постоял, переминаясь с ноги на ногу. Шофёр отрешённо смотрел
прямо перед собой. Крутился на верёвочке освежитель воздуха в
виде ёлочки.

– Но здесь же вокруг одни извращения…

– А ждать в машине по шесть часов, это не извращение?! – грубо
перебил Карена шофёр.

– Ладно, – сказал Карен, – До свидания, – и перешёл в следующую
комнату. Там на кровати в жёсткой сцепке застыли мужик,
блондинка и лилипутка. Карен вспомнил, что их он уже видел, и не
один раз. Это значит, он кружит на одном месте. Карен как-то
держался до сего момента, а теперь он почувствовал себя совсем
нехорошо. Перестало хватать воздуха. Стоны и вздохи вокруг
стали невыносимо громкими. Карен увидел, как потолок с
многометровыми голыми телами опускается прямо на него. Под
тяжестью потолка затрещали стены. Карен упал на колени и закричал
предсмертным криком. Сердце в его груди задрожало и лопнуло.