Левиафан #5.
|
«Левиафан» Пола Остера, рассказывающий, казалось бы, о терроризме и политических идеях, на самом деле, от первого до последнего слова, посвящён именно литературе, её возможностях и взрывной силе. Достаточно прочитать обнародованный ныне отрывок, чтобы понять: а) описывая книгу Сакса (главного персонажа), Остер раскрывает свою собственную творческую лабораторию; б) значение книг и содержащихся в них идей, куда как больше, чем это принято думать. |
Судя по тому немногому, что я знаю, у него было ни чем не примечательное детство. Средняя успеваемость в школе, если он чем и прославился, так это розыгрышами. Он, явно, не боялся конфликтов с начальством, и, если его послушать, так все время в возрасте с шести до двенадцати лет он провел в бурном творческом саботаже. Именно он устраивал идиотские ловушки, прикреплял учителям на спину надпись «Ударь меня», подкладывал дымовухи в мусорные бачки из столовой.
В те годы он часами просиживал в кабинете директора, но наказание было небольшой ценой за то удовлетворение, которое ему доставляли эти победы. Другие мальчики уважали его за наглость и изобретательность, именно это, возможно, и вдохновляло его на такой риск. Я видел несколько детских фотографий Сакса: без сомнения, он был настоящим гадким утенком, в каждой бочке затычка, одним из нелепых созданий с большими ушами, кривыми зубами и косой ухмылкой. Потенциал для насмешек над ним был огромен, ему от рождения было предназначено стать ходячей мишенью для всевозможных шуточек и злобных выпадов.
Если ему удалось избежать этой участи, то только потому, что он заставил себя быть еще более диким и неуправляемым, чем все остальные. Это была малоприятная роль, но он хорошо потрудился над ее освоением и через какое-то время добился неоспоримого господства на своей территории.
Скобки выправили кривые зубы, тело раздалось, постепенно он научился им управлять. Ближе к подростковому возрасту Сакс стал походить на того человека, которым он стал в зрелые годы.
Рост давал преимущества в занятиях спортом. Когда в 13-14 лет он начал играть в баскетбол, то быстро превратился в многообещающего игрока. Розыгрыши к тому времени сами собой поутихли, и, хотя оценки у него были не особенно выдающиеся (он всегда говорил о себе как о ленивом ученике, по минимуму заинтересованном в получении хороших оценок), он много читал и уже думал о себе как о будущем писателе.
По его собственному признанию, его первые произведения были ужасны («романтико-абсурдисткие духовные искания», как он их однажды назвал), жалкие рассказы и стихи, которые он тщательно ото всех прятал. Но не бросил это занятие и в знак растущей серьезности своих намерений в семнадцать лет пошел и купил себе трубку.
Это атрибут любого настоящего писателя, думал он, и свой последний год в школе он провел, сидя у себя в комнате, с ручкой в одной руке, трубкой - в другой, и наполняя комнату дымом.
Эти истории рассказывал мне сам Сакс. Они помогли мне определить суть того, кем он был до нашей встречи, но когда я сейчас пересказываю его комментарии, то понимаю, что они могут быть целиком и полностью ложными. Насмешки над собой были важной составляющей его личности, и он часто использовал себя в качестве мишени для шуток.
Особенно он любил изображать себя в самом невыгодном свете, говоря о прошлом. Он был безграмотным ребенком, набитым дураком, бедокуром, растяпой. Может быть, он хотел, чтобы я его видел таким, а может быть, он находил извращенное удовольствие в том, чтобы водить меня за нос. Потому как на деле, чтобы смеяться над собой, требуется очень большая уверенность, а человек, обладающей такой уверенностью в себе, вряд ли окажется дураком или ротозеем.
Есть только одна история о его детстве, в правдивости которой я полностью уверен. Я услышал ее в конце моего пребывания в коннектиткуте в 1980, и поскольку, она исходила не только от Сакса, но и от его матери, то попадает в категорию, отличную от всех остальных. Сам по себе это происшествие не столь драматично, как некоторые из рассказанных Саксом, но сейчас, в перспективе всей его жизни, оно получает дополнительный смысл, - как если бы это было объявление темы, начальное утверждение музыкальной фразы, которая будет его преследовать до последних минут на этой земле.
Когда со стола все убрали, людей, не участвовших в приготовлении ужина, отправили на кухню мыть посуду. Нас осталось четверо: Сакс,его мать, фанни и я.
Это была тяжелая работа: везде был бардак, на всех столах понаставлена посуда, и мы по очереди терли, мыли, ополаскивали и вытирали ее, бесцельно перескакивая с одной темы на другую. Через некоторое время разговор зашел о Благодарении, затем перешел к обсуждению других американских праздников, что в свою очередь повлекло за собой высказанные вскользь замечания о национальных символах. Была упомянута Статуя Свободы и сразу же, как если бы к ним обоим одновременно вернулась память, Сакс и его мать стали вспоминать поездку на Бедлойз Айлэнд в начале 50-х.
Фанни никогда раньше не слышала эту историю. Таким образом, она и я превратились в публику, стоящую с полотенцами для посуды в руках, перед которой Сакс с матерью разыграли свое маленькое представление.
- Ты помнишь этот день, Бенджи? - спросила миссис Сакс.
- Конечно, помню, - сказал Сакс, - это был один из поворотных моментов моего детства.
- Ты тогда был совсем еще писун, тебе было лет шесь-семь.
- Летом мне исполнилось шесть. 1951 год.
- Я была старше тебя, но никогда не была на статуе Свободы. Я решила, что пора, поэтому однажды я засунула тебя в машину, и мы двинулись в Нью-Йорк. Я не помню, где в то утро были девочки, но я совершенно уверена, что мы были с тобой вдвоем.
- Вдвоем. И еще миссис какая-то-Штейн с двумя сыновьями. Мы встретились с ними, когда добрались до места.
- Дорис Саперштейн, моя старая подруга из Бронкса. У нее было два мальчика примерно твоего возраста, настоящие маленькие разбойники, пара диких индейцев.
- Самые обычные дети. Собственно они-то и послужили причиной спора.
- Какого спора?
- Как раз эту часть ты забыла?
- Да, я помню только, что было потом. Это вытеснило все остальное.
- Ты заставила меня надеть эти ужасные короткие брюки с белыми гольфами. Ты всегда меня наряжала, когда мы куда-нибудь ходили. Я ненавидел это. Я чувствовал себя в этой одежде хлюпиком, просто Фаунтлерой во всей красе. Это было не очень-то приятно на каком-нибудь семейном выходе в свет, но мысль о том, что я должен в таком виде предстать перед сыновьями миссис Саперштейн, была совершенно непереносима. Я знал, что они будут одеты в футболки, тренировочные и кеды, и я не представлял, как я появлюсь перед ними.
- Ну ты же просто ангелочек был в этом наряде! - сказала мать.
- Очень может быть, но я не хотел быть ангелочком. Я хотел выглядеть как нормальный американский мальчишка. Я умолял тебя дать мне надеть что-нибудь другое, но ты была непреклонна. Подняться на статую Свободы - это тебе не на заднем дворе играть, сказала ты. Это символ нашей страны, и мы должны проявить к нему уважение. Уже тогда от меня не ускользнула ирония, заключенная в ситуации. Мы собирались отдать дань идее свободы, а сам я был в цепях. Я жил под абсолютной диктатурой, и все время, сколько я себя помню, мои права всегда попирались. Я хотел объяснить насчет других мальчиков, но ты не стала меня слушать. Чепуха, сказала ты, их тоже оденут в их парадные костюмчики. Ты была чертовски уверена в себе. Тогда я собрал все свое мужество и предложил тебе сделку. Хорошо, сегодня я надену этот костюм, но если другие дети будут в кедах и тренировочных, то это будет в последний раз. С этого момента ты позволишь мне носить то, что я хочу.
- И я на это согласилась? Я позволила себе заключить сделку с шестилетним ребенком?
- Ты только посмеялась. Тебе и в голову не приходило, что ты можешь проиграть пари. Но о чудо! Когда миссис Саперштейн приехала к статуе Свободы, ее дети были одеты точно так, как я предсказывал. Так я стал хозяином своего гардероба. Это была моя первая большая победа в жизни. Я чувствовал себя так, как будто нанес победный удар, защищая демократию, ради угнетенных народов всего мира.
- Теперь я знаю, почему ты так любишь джинсы, - сказала Фанни, - ты открыл для себя принцип самоопределения и тут же определил себя на всю оставшуюся жизнь в ряды плохо одетых людей.
- Точно, - сказал сакс, - я выиграл право носить обноски, и с тех пор я гордо несу это знамя.
- Ну вот, - продолжила миссис сакс, которой не терпелось рассказывать историю дольше, - мы нашли лестницу и начали подниматься.
- Винтовая лестница, - добавил сын, - мы нашли ступеньки и начали подниматься.
- В начале все шло неплохо, - сказала миссис Сакс, - Мы с Дорис пустили мальчиков вперед, и легко и приятно пошли по лестнице, держась за перила. Мы добрались до самой короны, посмотрели пару минут на гавань, и все было более и менее хорошо. Я подумала, ну вот, пора спускаться и поесть где-нибудь мороженого. В те времена они еще пускали людей внутрь факела, что означало, что надо подниматься еще по одной лестнице - прямо через руку Мисс Боевой Топор. Мальчишки страшно хотели туда попасть. Они все ныли, что хотят посмотреть все целиком, и мы с Дорис в конце концов им уступили. Как выяснилось, у той лестницы в отличие от остальных не было перил. Это была самая узкая и крутая лестница, какую я когда либо видела, а когда вы смотрели вниз, казалось, что вы висите в воздухе на высоте 3 тысяч миль. Кругом абсолютно ничего, только огромная пустота неба. Мальчишки стремглав побежали в факел, но я когда я продела две трети пути, то поняла, что не доберусь. Я всегда считала себя довольно крепким орешком. Я никогда не была одной из тех истерических женщин, которые начинают вопить, завидев мышь. Я была дюжей, приземленной бабой, котороя всякого повидала, но стоя в тот день на ступеньках, я почувствовала внутри такую слабость, что меня холодный пот прошиб, я думала, меня стошнит. К тому времени и Дорис была уже не в такой уж хорошей форме, поэтому мы приселирядом на ступеньку, надеясь тем самым немного успокоить нервы. Это помогло чуть-чуть, но не особенно, и даже оперев мою задницу на что-то твердое, я все еще чувствовала, что вот-вот упаду, что в любую секунду могу полететь вниз головой и лететь так до самого низа. Это была самая страшный приступ паники, который когда-либо был у меня в жизни. У меня все перевернулось внутри. Сердце подскочило к горлу, голову я держала в руках, желудок ушел в пятки. Я так испугалась за Бенджамена, что стала кричать, чтобы он возвращался. Мой голос прокатился эхом внутри статуи свободы, как вой какого-нибудь истерзанного духа. Мальчишки наконец ушли из факела, и мы все стали спускаться по лестнице медленно, ступенька за ступенькой, то и дело присаживаясь. Мы с Дорис пытались сделать из этого игру, делая вид, что так спускаться гораздо веселее. Но ничто больше не могло меня заставить снова встать на эти ступеньки. Я бы лучше спрыгнула вниз, чем снова сделала это. У нас ушло полтора часа на то, чтобы спуститься, и к тому времени я уже превратилась в развалину, комок плоти и кости. В ту ночь Бенджи и я остались с Саперштейнами на Гранд Конкур, и с тех пор я смертельно боюсь высоты. Я лучше умру, чем сяду в самолет, а когда я поднимаюсь на третий или четвертый этаж здания, у меня внутри все превращается в студень. Как вам это нравится? И все это началось в тот день, когда Бенджамен был маленьким мальчиком, взобравшимся внутрь факела статуи свободы.
- Это был для меня первый урок политической теории, - сказал Сакс, оторвав взгляд от матери и посмотрев на нас с Фанни, - Я узнал, что свобода может быть опасна. Если не смотреть по сторонам, она может тебя убить.
Я не хочу делать из этой истории далеко идущие выводы, но в то же время я чувствую, что нельзя ее совсем игнорировать. Сам по себе это был не более, чем тривиальный случай, часть семейного фольклора, а мисисс Сакс рассказывала ее с достаточным юмором и самоиронией, чтобы отмести в сторону ее достаточно пугающий смысл.
Тогда мы все посмеялись, когда она закончила, а затем разговор перешел на другие темы. Если бы не роман Сакса (ту саму книгу, которую он нес через снежную бурю на наши несостоявшиеся чтения в 1975), я бы все забыл. Но так книга наполнена отсылками к статуе Свободы, трудно не связать вместе эти факты. Как если бы детский опыт того, как он стал свидетелем панического страха его матери, лежит в основе написанного двадцать лет спустя, когда он стал взрослым.
Я спросил его об этом, когда мы в ту ночь ехали на машине в город, но Сакс только посмеялся. Он даже не помнит эту часть истории, сказал он. Затем, чтобы отбросить эту тему раз и навсегда, он пустился в комическое обличение ловушек психоанализа.
В конце концов, это ничего не значит.
Один только факт, что Сакс отрицал эту связь, не значит, что ее не существует. Никто не может сказать, откуда возникают книги, и меньше всего люди, которые их пишут. Книги рождаются из неведения, и если они и продолжают жить после того, как написаны, то только в той степени, в какой они не могут быть поняты.
«Новый колосс» был единственным опубликованным Саксом романом. Кроме того, это было первое его произведение, прочтенное мною, и нет никаких сомнений, что оно сыграло значительную роль в том, что между нами завязалась дружба. Одно дело было полюбить Сакса как человека, но когда я узнал, что я могу любить еще и его творчество, мне тем более захотелось узнать его получше, снова с ним встретиться и поговорить.
Это тут же выделило его из круга всех тех людей, с которыми я познакомился с момента моего возвращения в америку. Он был больше, чем потенциальный собутыльник, понял я, больше, чем просто знакомый. Через час после того, как я 15 лет назад открыл книгу Сакса, я понял, что мы сможем стать друзьями.
Только что я снова ее просматривал утром (в сарае лежат несколько экземпляров), и меня поразило, как мало изменилось мое к ней отношение. Не думаю, что здесь можно что-нибудь добавить. Книга продолжает свое существование, она есть в книжных магазинах и в библиотеках, и всякий, кто захочет ее прочитать, может без труда ее найти. Через несколько месяцев после моего знакомства с Саксом она вышла в мягкой обложке, и с тех пор почти постоянно перепечатывается, ведя тихое, но здоровое существование на периферии современной литературы, безумная смесь, сохранившая свое место на книжной полке.
Однако, первый раз я начал читать ее с некоторой прохладцей. Наслушавшись Сакса в баре, я решил, что он написал всего лишь первый роман, не выходящий за общепринятые рамки, что это просто одна из слегка завуалированных попыток беллетризировать историю своей жизни. Я не собирался вменять ему это в вину, но он так пренебрежительно отзывался о своей книге, что я приготовил себя к определенной неудаче.
В тот день в баре он подписал мне один экземпляр, но уже тогда я заметил только, что книга была толстая, более четырехсот страниц. Я начал ее читать на следующий день, растянувшись в кровати, предварительно выпив шесть чашек кофе, чтобы побороть похмелье, оставшееся после субботней попойки. Как Сакс меня и предупреждал, это была юношеская книга, но совсем не в том смысле, что я подумал.
«Новый колосс» не имел никакого отношения ни к 60-м, ни к вьетнаму или антивоенному движению, ни к 17 месяцам, проведенным Саксом в тюрьме. Если я и искал в ней эти вещи, то это меня просто подвело воображение. Мысль о тюрьме была для меня так ужасна, что я и представить себе не мог, что кто-то, побывавший там, не может не написать об этом.
Как все знают, «Новый колосс» - это исторический роман, тщательно подготовленная книга, действие которой происходит в америке в период между 1876 и 1890 гг., основанная на документальных, поддающихся проверке фактах.
Большинство персонажей реальные, жившие в те времена люди, и даже придуманные персонажи не столько придуманы, сколько позаимствованы, украдены из других романов. В других отношениях здесь все события подлинные - в том смысле, что они соответствуют историческим хроникам, а там, где сведения неясны, законы вероятности не нарушаются.
Все представлено так, чтобы выглядеть достоверным, прозаическим, даже банальным, учитывая точность описания. И при этом Сакс постоянно сбивает читателя с толку, смешивая, чтобы рассказать эту историю, так много жанров и стилей, что книга становится похожа на игральный автомат, достославный аппарат с мигающими лампочками и 96 звуковыми эффектами.
В разных частях он перескакивает от традиционного повествования от третьего лица к дневниковым записям от первого, письмам, от хронологических схем к мелким анекдотам, от газетных статей к эссе и к драматическим диалогам. Это просто вихрь, марафонский спринт от первой до последней строчки, и всякий раз, когда думаешь о книге в целом, энергия автора, необузданность его амбиций не может не вызвать уважения.
Среди персонажей книги есть Эмма Лазарус, Сидячий Бык, Ралф Уолдо Эмерсон, Джозеф Пулитцер, Буффало Билл Коуди, Август Бартольди, Кэтрин Уэлдон, Роуз Готорн (дочь Натэниэля Готорна), Эллери Чаннинг, Уолт Уитмен и Уильям Текумсе Шерман. Но там есть и Раскольников (прямо из эпилога «Преступления и наказания» - освобожденный из тюрьмы и только что прибывший как эмигрант в Соединенные Штаты, где его имя будет переделано на английский манер в Раскин), равно как Геккельбери Финн (бродяга средних лет, подружившийся с Раскиным) и Ишмаэль из «Моби Дика» (который исполняет эпизодическую роль владельца бара в Нью-Йорке).
«Новый Коллосс» начинается в год столетия Америки и проходит через основные события следующих полутора десятилетий: поражение Кастера под Литтл Биг Хорном, возведение статуи Свободы, всеобщая забастовка в 1877, исход российских евреев в америку в 1881, изобретение телефона, сенные бунты в Чикаго, распространение религии Танца Призраков среди сиу, бойня в Вундед Ни.
Но отмечены и более мелкие события, что и дает книге ее текстуру, делает ее чем-то большим, чем просто прихотливым набором исторических фактов. С этой точки зрения показательна первая глава. Эмма Лазарус едет в Конкорд, Массачусетс, чтобы побыть в качестве гостьи в доме Эмерсона. Там ее представляют Эллери Чаннингу, сопровождающему ее в поездке на Уолден Понд и рассказывающему о своей дружбе с Торо (который к тому времени 15 лет, как умер). Они сходятся и становятся друзьями, одно из тех сопоставлений, которые так любил Сакс: седовласый житель Новой Англии и юная еврейская поэтесса из Миллионер Роу в Нью-Йорке.
Во время их последней встречи Чаннинг дает ей подарок и просит его не открывать до тех пор, пока она не сядет в поезд, чтобы вернуться домой. Когда она разворачивает сверток, она находит экземпляр книги Чаннинга о Торо вместе с одной из реликвий, которую старик хранил со дня смерти его друга: карманным компасом Торо.
Это очень красивый, тонко описанный Саксом момент, оставляющий в памяти читателя важный образ, которой еще не раз под разными обличьями появится в книге. Хотя он и высказан всего лишь в нескольких словах, посыл совершенно ясен.
Америка заблудилась.
И Торо был единственным человеком, который мог ориентироваться по компасу и направлять нас, а сейчас, когда его больше нет, у нас нет надежды снова обрести себя.
Еще там есть странная история Кэтрин Уэлдон, женщины, принадлежащей к среднему классу, родом из Бруклина, которая едет на запад, чтобы стать одной из жен Сидячего Быка. В духе фарса рассказывается о поездке по Соединенным Штатам Великого Князя Алексея - с охотой на бизонов с Биллом Коуди, путешествием по Миссисипи с генералом и миссис Джордж армстронг кастер. Есть генерал Шерман, получивший одно из своих имен в честь индейского воина, в 1876 году (ровно через месяц после последнего боя кастера) назначенный «взять под военный контроль все индейские резервации в области Сиу и обращаться с индейцами как с военнопленными», а потом, год спустя, получивший новое назначение от Американского Комитета по воздвижениюстатуи Свободы: «решить, следует ли расположить статую на Говернорс айланде или Бедлойс айланде».
Есть и Эмма Лазарус, умирающая от рака в возрасте 37 лет, которую посещает Роуз Готорн, на которую в свою очередь так подействовал этот опыт, что она перешла в католичество, вступила в орден святого Доминика под именем сестры Альфонсы и посвятила последние тридцать лет своей жизни уходу за смертельно больными людьми.
В книге приведены десятки таких эпизодов. Все они достоверны, каждый основан на реальных фактах, но Сакс сводит их таким образом, что они становятся все более фантастическими, как будто он рисует кошмар или галлюцинацию. По мере продвижения вперед, книга приобретает все более неустойчивый характер - наполняется непредсказуемыми ассоциациями и отклонениями, со все более резкими сменами тона повествования - до тех пор, пока в какой-то момент вам не начинает казаться, что вся конструкция просто поднимается в воздух, тяжело отделяясь от земли как какой-нибудь гигантский воздушный шар. К последний главе вы уже парите так высоко, что понимаете, что не сможете вернуться обратно, не упав и не разбившись.
Есть, однако, и очевидные недостатки. Хотя Сакс старательно работал над тем, чтобы их замаскировать. Временами роман кажется слишком сконструированным, слишком механистичным в оркестровке событий, и лишь изредка какой-нибудь персонаж получает в нем возможность полноценной жизни.
Где на середине романа, помнится, я сказал себе, что Сакс скорее мыслитель, чем художник. Его неуклюжесть иногда мне мешала - в том, как он все время вдалбливал свои идеи, манипулировал персонажами, чтобы подчеркнуть концепцию, вместо того, чтобы позволить им самим создавать действие.
Кроме того, несмотря на то, что он не писал о себе, я все-таки понял, что книга эта была для него глубоко личной. Преобладающей эмоцией в ней был гнев, ничем не сдерживаемый, раздирающий внутренности, прорывающийся наружу почти на каждой странице: гнев на Америку, на политическое лицемерие, гнев как орудие разрушения национальных мифов. Но учитывая, что тогда еще шла война во Вьетнаме, и, что именно из-за этой войны Сакс попал в тюрьму, корни этого гнева были понятны. Это придало книге резкий, полемический тон, но я думаю, что в этом и был секрет ее силы, двигатель, подталкивающий ее вперед и заставляющий вас продолжать чтение.
Саксу было только 23, когда он начал «Нового колосса», и он работал над ней пять лет, написав семь или восемь вариантов. Опубликованный вариант составил 436 страниц, и я прочел все прежде, чем отправиться спать во вторник вечером. Какие бы сомнения у меня не возникли, они сводились на нет преклонением перед проделанной Саксом работой.
В среду, вернувшись домой с работы, я незамедлительно сел писать ему письмо. Я сообщил ему, что он написал великий роман. В любое время, когда ему захочется распить со мной еще одну бутылку бурбона, для меня это будет большой честью.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
