Комментарий |

Миша, Ребекка и небо в алмазах

Миша Зильберович шел по улице и вдыхал холодный воздух поздней
осени. Ветер шелестел листвой, а новый липовый протез, заменявший
левую ногу, издавал короткие «скрип-скрип». «Прямо как
реминисценция Саши Соколова», – промелькнула мысль. Это было
последнее, что он успел подумать, перед тем как поскользнулся
на замерзшей луже и ударился головой о слегка присыпанный
первым снежком темно-серый асфальт…

…Год назад, когда у Миши умерла жена, он запил. Сильно и
психоделически. Глушил из граненых стаканов водку, закусывал
маринованными кошерными корнишонами, слушал «Семь Сорок» и «Все идет
по плану». Ночами, когда фиолетовая луна, казалась, заслоняла
все небо, он смотрел на портрет Сары и понимал, что любит и
хочет ее так же сильно, как и десять лет назад, когда они
только познакомились. И тогда Миша стаскивал штаны и начинал
заниматься самоудовлетворением. Но Сара смотрела с портрета
укоризненно, как будто говорила:

– Миша. Миша, онанизм ведет к слабоумию и импотенции. Разве этим ты
доставишь мне удовольствие, Миша?

Тогда он с тоской натягивал штаны и шептал:

– Сара, Сара, ведь ты же мертвая. Какая тебе разница, доставлю я
тебе счастье или нет?

Но Сара снова грустно и пристально смотрела на него, и ему казалось,
что ее губы, нежные и страстные, еще недавно и так уже
давно, пыльным воздухом чертят слова:

– Миша, жизнь продолжается. Тебе же всего тридцать пять. Найди себе
девушку. Она будет давать тебе по вечерам фаршированную рыбу
и оральный секс. А если она не будет еврейкой, то не беда.
В мире так много вкусных кушаний, кроме фаршированной рыбы.
А качество орального секса зависит не от национальности, а
от количества любви.

«Сара, Сара, – отвечал ей Миша, – Кому нужен тридцатипятилетний
одноногий еврей». И он хватал свой протез и бросал его в стену.
А тот падал на пол с глухим стуком. А сосед Василич кричал
из соседней квартиры:

– Чтоб ты сдох, проклятый…

А потом, минут через пять, он стучал в стену и орал:

– Мишка. Не вернуть же Сару. Что ты убиваешься? Иди лучше ко мне.
Накормлю тебя яичницей. Небось, давно горячего не ел?

А Миша сидел и ничего не слышал. Ему казалось, что Сара плачет и
слезы текут по черно-белой фотографии, превращаясь в запоздалые
цветы мертвой осени.

Сара замолкала и Миша плакал. А фиолетовая луна смеялась над ним в
тучах до тех пор, пока не наступало утро. И тогда он засыпал
и на вокзале садился в паровоз и все шло, как было, как
надо, и он ехал к милой Саре, ждущей на вокзале. В 7.40 приходил
этот паровоз. А когда Миша просыпался, то хватал бутылку
водки и пил из горла. Потому что паровоз так и не приехал на
вокзал.

И пил так Миша целый год. Пока не кончились накопленные деньги, пока
не оказались распроданными все антикварные книги отца. И в
один день. Прекрасный и осенний. Он пошел в скупку, продал
свой импортный протез, купил на вырученные деньги бутылку и
веревку и запрыгал на одной ноге к себе в квартиру. Он не
смотрел на Сару. Он пил, плакал и цеплял веревку к вешалке в
прихожей. Когда ты одноногий лилипут, то тебя выдержат
большинство гвоздей в этом мире. Он приладил веревку, просунул
голову в петлю и решил шагнуть вниз, чтобы встретиться с Сарой.
Там. Вверху. Но тут дверь вышибла чья-то нога, и в комнату
ввалился пьяный в стельку Василич, перепутавший квартиры.
Заплетающимся языком он обругал Мишу, вытащил его из петли,
схватил его под мышку и, чтобы не оставлять одного, побежал в
магазин. Там он купил бутылку водки, доставил оба груза в
квартиру и бросил их на диван. А потом он заставлял Мишу пить,
совал ему на вилке куски горячей яичницы с салом и
рассказывал о небе в алмазах, что он видел в далекой стране Мозамбик.
А подружка Василича, глупая проститутка Тоня, плакала
слушая эти рассказы. И Миша плакал. И сам Василич плакал. И небо
в алмазах расстилалось на потолке грязной однокомнатной
хрущевки. И Сара с улыбкой смотрела на всех.

А утром похмельный Василич смастерил Мише деревянный липовый протез.
И Миша учился ходить на нем. А когда научился, то решил
пойти к Саре на кладбище. Ведь встречи с любимыми желанны
всегда. И место не имеет значения. И Сара улыбалась с портрета,
как будто он приглашал ее на прогулку.

И вот Миша Зильберович шел по улице и вдыхал холодный воздух поздней
осени. Ветер шелестел листвой, а новый липовый протез,
заменявший левую ногу, издавал короткие «скрип-скрип». «Прямо
как реминисценция Саши Соколова», – промелькнула мысль. Это
было последнее, что он успел подумать, перед тем как
поскользнулся на замерзшей луже и ударился головой о слегка
присыпанный первым снежком темно-серый асфальт…

… Очнулся Миша рядом с витриной магазина. Он помнил только слово
«реминисценция» и серое небо без границ. Больше он ничего не
помнил. Рядом сидела небольшого роста женщина в грязном
платье. Миша не знал, кто она, но видел, как женщина протягивала
руку прохожим, и иногда, они бросали в картонную коробку
монеты. Женщина посмотрела на Мишу.

– Вот ты очнулся. А то шел, упал, все перешагивали, а я вот
подтащила. Свой же ты, нищий, да и карлик, вроде меня. Как тебя
звать-то?

Миша задумался. Он ничего не помнил.

– Не знаю. Ничего не знаю.

Женщина затянулась «Примой».

– Да… Видать сильно ударился. А где живешь, тоже не помнишь?

Миша усиленно вспоминал. В голову лезло только слово «реминисценция».

– Нет, не помню.

– Тогда в подвале. Вон, какой грязный. Одежда старая. Ноги нет. У
таких как мы нет квартир. Что же мне с тобой делать?

Миша ничего не отвечал.

– Давай знакомиться. Меня зовут Ребекка. Да ты не бойся. Я русская.
Просто имя такое родители дали. А ты кто по национальности?

Миша схватился руками за голову, но ничего не приходило на ум.

– Я не знаю. Я ничего не знаю.

– Ну, это неважно. Это у богатых национальности, войны. Все делят
нации, деньги. А нам-то что делить. Ты хочешь что-то делить? У
тебя есть что делить?

Миша подумал.

– Разве что протез.

– Нет. Протезы нельзя делить. Мы вот, сейчас пойдем отсюда. На водку
я насобирала. А закуску найдем на кладбище. Там много ее.

Они встали и пошли. Протез скрипел, горб карлицы покрывали снежинки,
прохожие смеялись над странной парочкой. А они шли по
улицам – Карла Маркса, Ленина, Преображенской, Тупиковой,
Заброшенной и скоро оказались на кладбище. Ребекка собирала кусочки
хлеба, колбасы. Они сели на скамейке у одной из могилок, и
с портрета на них смотрела молодая женщина. Мише казалось ее
лицо знакомым. Они помянули покойницу. «Видишь, она
улыбается нам», – сказала Ребекка. Миша посмотрел и увидел милую
улыбку. «Наверное, рада, что мы пришли. Может, ждала кого-то,
а пришли мы. Значит, нас и ждала», – продолжила Ребекка. И
Сара улыбалась с портрета. И снежинки таяли на горбе, на
липовом протезе, растворялись в водке, холодили ее, грели душу…

Где–то далеко, в другой жизни, ржавая табличка на воротах кладбища,
качнулась над землей и замерла. Дорога бесконечная открылась
и повела. Ухнула сова. И серый асфальт ушел. Провалился в
небыль. А под ногами открылась, засияла, изморозь цветная
луговых цветов, колокольчиков, ромашек, придорожных снов…

«Пойдем», – сказала Ребекка. …И они пошли, держась за руки, влажные
туманом, по замерзшим звонким дорогам, сырым разбитым
проселкам, пыльным большакам около диковинных городов и сел –
утонувшего волшебного Гледена, мерцающего и манящего золотыми
куполами, кружевной Вологды, исчезающей в зовущем и бледном
льняном огне, Рябинового Погоста с колдунами, предлагающими
счастье вечное за душу мимолетную, Окраинной Бездны, с
пропадающими и появляющимися церквями, войдя в которые, познаешь
нечто и теряешь себя. Но они проходили мимо. Они шли и шли по
земле. Вечные странники, одноногий лилипут Миша и русская
девушка Ребекка, карлица с горбом. Осени мертвой цветы
запоздалые.

Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка