Литературная критика

Двусмысленность пустыни.

О прозе Джона Максвелла Кутзее.

Джон Максвелл Кутзее – писатель то ли отстающий от нашего времени,
то ли его опережающий. Он словно бы живет не в пространственном,
а во временном отдалении от современной Европы. И его постоянные
странствия во времени, попытки обживать ту или иную эпоху говорят
о «неукорененности» в той эпохе, которую мы привычно называем
«современностью». Двадцатое столетие – это, по Кутзее, «железный
век», это «время, выкопанное из прошлого, восставшее из земли,
время-ублюдок, время-урод» _ ². «Как долго, как долго еще ждать,
– восклицает героиня Кутзее,– пока вернутся, следуя круговороту,
более мягкие эпохи: век глины, век земли?» _ ³. Но вернется ли эпоха?
Ведь «у нас нет общего представления о будущем. Наша коллективная
творческая энергия вся пошла на созидание прошлого. В сравнении
с нашей версией прошлого представление о будущем также схематично
и бесцветно, как наши представления о рае. Да и об аде тоже». _ ⁴
Грядущее туманно, и оттого современность становится еще неуютнее.

Его тексты наполнены затаенной, сдержанной яростью, которая лишь
изредка прорывается ослепительными вспышками – провоцирующими
образами, резкими эпитетами, отталкивающе грубыми метафорами,
черной иронией и презрительными интонациями. Но прежде всего эта
глубинная ярость проявляется в напряженном динамизме сюжета, в
беспощадной авторской интонации, которая несовместима с лукавством
и умолчанием. От затаенной ярости никуда не деться, ведь Кутзее,
по собственным его словам, пишет в стиле «реализма средней степени
тяжести» _ ⁵. Романы Кутзее насыщены событиями, сюжет в них, как
правило, динамичен, но все равно остается ощущение остановившегося
времени. Это словно бег на месте – движение в вакууме, в пустоте
(пустыне).

Джона Максвелла Кутзее давно окружает репутация писателя-интроверта,
замкнутого, избегающего публичности, вообще человека, очень похожего
на героя собственных произведений – Робинзона, духовно отдалившегося
от окружающего мира. Кутзее появился на свет в 1940 году в городе
Уорсестер близ Кейптауна в семье потомков голландских переселенцев.
Возможно, в своей первой, опубликованной в 1974 году книге «Сумеречная
земля» Кутзее описал своего пришедшего на африканскую землю предка,
который в жестокой борьбе защищает право жить на «черном континенте».
После окончания Кейптаунского университета Кутзее сначала работает
в Англии, а затем переезжает в США, где в 1969 году в Университете
Техаса состоялась защита его диссертации, посвященной творчеству
Беккета. В 1971 году писатель вернулся в Африку и начал работать
профессором английской литературы в Кейптаунском университете.
Помимо активной литературной деятельности, Джон Максвелл Кутзее
сделал вполне успешную академическую карьеру. Он дважды получал
Букеровскую премию, сначала за «Жизнь и время Михаэла К.», а затем
за роман «Бесчестье». В 2003 году Кутзее была присуждена Нобелевская
премия по литературе. «Романы Кутзее характеризуются прекрасной
композицией, напряженными диалогами и блистательной аналитикой.
В то же самое время он подвергает все сомнению, подвергает беспощадной
критике жестокий рационализм и искусственную мораль западной цивилизации»,
– отмечали члены Нобелевского комитета, обосновывая свой выбор.
На склоне лет Кутзее покинул многострадальную землю Южной Африки,
которой посвятил большинство своих романов, и получил гражданство
Австралии. Самой своей судьбой Кутзее убедительно доказал мысль
о том, что одного «центра мира» на планете не существует, а между
цивилизацией и варварством стерлись все границы. Ведь если и есть
на свете хоть одна по-настоящему общечеловеческая ценность, то
имя ей – самобытность.

В рабстве у пустыни

Даже при беглом знакомстве с творчеством Кутзее можно убедиться,
что довольно часто писатель прибегает к литературным параллелям
и скрытым цитатам. Объяснение этому содержится в его романе «Элизабет
Костелло», где главная героиня-писательница говорит: «Когда тебе
попадается книга, изобилующая жизненным материалом и наблюдениями,
а в конце оказывается, что не все это богатство реализовано, то
невольно возникает желание подобрать остатки и сотворить из этого
нечто свое…» _ ⁶. И чем крупнее перед нами писатель, тем богаче и
подобранные «остатки». Кутзее не дописывает Федора Достоевского,
Даниеля Дефо или Дино Буццати, а обращается к тем вечным вопросам,
которые стали ключевыми в творчестве этих писателей. Отсюда и
возникают узнаваемые литературные образы, словно бы «заархивированные»
в памяти каждого из нас. Когда Грэм Грин в «Монсеньоре Кихоте»
описывал «литературных потомков» хитроумного идальго и его оруженосца,
он использовал тот же прием – это не «дополнение» к классическим
сюжетам, а создание совершенно новых персонажей, которые живут
в иных обстоятельствах и порой уже в ином времени. По «наследству»
передается прежде всего идея, воплощенная в герое. Все мы больше
или меньше похожи на своих предков, но у нас – своя жизнь, мы
никого не повторяем в своем земном пути. Похожесть не означает
вторичность. Как сказал Кутзее в своей речи на вручении Нобелевской
премии, «в мире и есть-то всего лишь горстка настоящих сюжетов» _ ⁷, поэтому и не удивительны повторения.

Кутзее, как правило, не стремится к декларированию своей философии,
он «растворяет» ее в образах, сюжетах, характерах. «У меня нет
стремления доказать какие-то идеи. Я лишь тот, кто стремится к
свободе» _ ⁸, – подчеркивает писатель. Таким же «растворенным» иной
раз оказывается и время действия – непроявленным и смутным, это
время забытой Богом имперской провинции. Между варварством и цивилизацией
пролегли столетия, но для Кутзее важен эффект «машины времени»,
когда встречаются не просто два человека, а две эпохи всемирной
истории – европеец и дикарь, голландец разговаривает с бушменом,
как Робинзон Крузо с Пятницей. Такая встреча словно бы отменяет
наши представления о времени и хронологии. Африканская земля в
романах Кутзее – необжитый уголок вселенной, где место насекомым
и зверью, но не человеку. Или, может быть, эта земля и предназначена
для того, чтобы тут разыгралась трагедия вырождения человеческого
рода. Человек возвращается в пустыню, словно к младенческой колыбели,
принявшей его тысячелетия назад. Пьер Тейяр де Шарден писал, что
в этот мир «человек вошел бесшумно» _ ⁹. Он был еще нем, и мир вокруг
него оставался бессловесным. Пустыня предназначена лишь для жизни,
«не обремененной словами» _ ¹⁰, а без слова нет и цивилизации. В пустыне
всегда царит такое же безмолвие, какое сопровождало приход человека
на планету. Символично, что у героя Кутзее кейптаунского садовника
Михаэла К., который добровольно уходит жить на заброшенную ферму,
от рождения изуродован рот. Из-за увечья ему трудно говорить.
Для Кутзее уродливый рот Михаэла К. становится метафорой бессловесности,
вечной немоты «черного континента».

Кутзее пытается понять психологию рабства, постигнуть такие законы
сознания, которые запрещают говорить слово «нет». Он проводит
жесткую грань между поведением раба и сознательным смирением.
Рабская покорность унижает, а сознательное смирение – это духовное
восхождение, нравственный труд человека над самим собой. Это совершенно
разные состояния, ведь раб мечтает о бунте, о непокорности, а
смиренный человек делает свой морально-нравственный выбор и живет
в согласии с совестью. Не всякий угнетенный человек может считаться
рабом. Преодоление рабства – это порой не освобождение от него,
а ломка личности, потому что невозможно разобрать душу человека
на части, а затем собрать все воедино, исключив лишь один элемент
– рабство. Целостность не будет восстановлена, поэтому «человек,
рожденный в рабстве, рожден для рабства» _ ¹¹ – как Пятница из романа
Кутзее «Мистер Фо». Все попытки сделать из варвара цивилизованного
человека обречены на провал. Чернокожий слуга в романе «В сердце
страны», изнасиловав свою госпожу, не преодолел своего рабства,
а утвердился в нем. Насильник в плену у своей жертвы. Также и
чернокожие бандиты в романе «Бесчестье» не просто насилуют белую
хозяйку фермы, а творят своего рода акт порабощения, они жаждут
превратить белую женщину в рабыню чернокожих мужчин, отомстить
за свое многолетнее рабство. Растлители словно бы передают рабство,
как венерическую болезнь, половым путем, в отместку за боль апартеида
заражают рабством свободного человека, который отныне будет жить
в унижении, страдать и терять силы. Свобода – трудно определяемое
понятие, явление, как правило, неформулируемое, но «когда мы сталкиваемся
с несвободой, мы ее узнаем» _ ¹². Несвобода приходит, как насилие,
бесчестье, жестокость и боль.

Главный герой романа «В ожидании варваров» мечтает о том, чтобы
«варвары восстали и преподали нам хороший урок, который научит
нас уважать их» _ ¹³. И в конце романа судья, проживший тридцать лет
на границе империи, делает свой выбор – он отказывается от цивилизованности
и начинает вести жизнь, близкую к варварству. Так он примиряется
со своей совестью, ибо быть цивилизованным человеком – для него
постыдно. Вообще сюжетная ситуация романа «В ожидании варваров»
напоминает о таком ярком литературном феномене итальянского неореализма
как роман «Татарская пустыня» Дино Буццати, который описал стоящую
на границе с безжизненной пустыней крепость Бастиани, чей гарнизон
из года в год ждет нашествия остатков какого-то «древнего войска» _ ¹⁴. Приехавший в крепость молодой офицер Дрого поражен тем, что
огромный гарнизон крепости охраняет перевал, через который никто
никогда не пытался ворваться со стороны пустыни, потому эта граница
и называется «мертвой»…И у Кутзее, и у Буццати изображена не просто
граница, а мистическая грань, отделяющая привычный мир от таинственного,
цивилизацию от варварства, «своих» от «чужих». По эту сторону
границы – регулярная армия, а по ту – никому не ведомое «древнее
войско», о существовании которого свидетельствуют старинные карты.
Как говорит один из офицеров, сначала мысль о войске из пустыни
«казалась глупостью, а потом все поверили, во всяком случае, многие» _ ¹⁵. У каждого из служащих в крепости солдат и офицеров есть своя
воображаемая, трансцендентная пустыня. Представления о ней разнятся,
но едины в одном – в понимании пустыни как территории врага. Либо
пустыня будет завоевана и обжита цивилизацией, либо варвары разгромят
и уничтожат все на своем пути. Но даже если таинственные аборигены
будут разгромлены, пустыня не станет своей территорией для захватчиков,
в сознании которых сформируется тусклая и плоская «колониальная
философия», лишенная памяти о прошлом. А прошлое навсегда останется
чужим, иноязычным. Уже сама близость пустыни привносит в отношения
людей нечто удивительное, они начинают сознавать хрупкость устоявшихся
привычек и взглядов на мир. Когда городской судья в романе Кутзее
рискнул перейти эту грань, то из своего путешествия он возвращается
изгоем. К нему относятся, как к прокаженному, ведь он побывал
в ином мире. Солдаты Империи слишком поздно поняли, как тяжело
воевать с варварами в пустыне. «Мы дохли с голоду в пустыне!–
рассказывал один из уцелевших,– Хоть бы кто предупредил, как все
будет! Они с нами не воевали – просто завели в пустыню, а сами
исчезли! […] Они заманивали нас все глубже и глубже, мы никак
не могли их догнать. Они ловили тех, кто отставал, по ночам срезали
привязь и разгоняли наших лошадей, а на открытый бой не вышли
ни разу!» _ ¹⁶. Подобно Дино Буццати, Кутзее увидел мистическое содержание
в тусклой повседневной жизни приграничного поселения, эта жизнь
аномальна и абсурдна, а каждый ее миг наполнен предощущением приближающейся
со стороны пустыни трагедии. Нашествия инфернальных полчищ можно
ожидать годами. Немаловажно, что «Татарскую пустыню» Буццати с
романами Кутзее объединяет проблема внутреннего рабства, противостояния
личности и социальной системы, подавления человеческой свободы.

Метафоры одиночества

Затронутые во многих романах Кутзее проблемы одиночества и пустыни
получили наиболее отчетливое выражение в «Мистере Фо», где писатель
обращается к хрестоматийному сюжету «Приключений Робинзона Крузо»
Даниеля Дефо. Свою речь на вручении Нобелевской премии в 2003
году Кутзее также посвятил Робинзону. Многим это показалось странным,
а между тем через знаменитую историю отшельника и покорителя природы
Робинзона Джон Максвелл Кутзее донес до читателей свою основную
философскую концепцию. «Приключения Робинзона Крузе» Дефо – это,
наверное, самая главная в мировой литературе книга, посвященная
возвращению в первобытность. Смысл жизни Робинзона на необитаемом
острове состоит только лишь в возможности вернуться назад, в общество
людей, а без этого «счастливого финала» годы отшельничества оказались
бы напрасными. Сама по себе жизнь на необитаемом острове не имеет
смысла. Робинзон Даниеля Дефо – буржуа-пуританин, человек, который
относится к природе с практической точки зрения, она для него
– фабрика, производящая необходимые для жизни продукты. Оказавшись
на острове, моряк из Йорка занимается покорением дикой природы,
распространяя опыт цивилизации на неосвоенные человеком земли.
Пустыня побеждена человеческим трудолюбием, знанием и умением.
Пафос книги Дефо в том, что удел природы – быть покоренной человеком.
Робинзон – европейский цивилизатор, а для дикаря Пятницы он становится
не только хозяином, но и проповедником вестернизации.

Кутзее ломает дискурс Дефо, применяя фабульную схему к совершенно
другому материалу, в котором сюжет «Приключений Робинзона Крузо»
звучит, как отдаленное эхо. Прежде всего, Кутзее привносит в известную
фабулу Дефо сексуальную составляющую – выброшенная на берег необитаемого
острова Сьюзэн Бартон становится любовницей живущего в лачуге
Робинзона, а затем, уже вернувшись в цивилизацию, она попадает
в постель будущего автора романа – мистера Фо. Кутзее использует
своеобразный прием – сначала подлинная история, а затем ее литературная
версия, сначала реальный островитянин Крузо, а потом «цитатный»
персонаж. Так жизнь переплавляется в литературу. На самом деле,
утверждает Кутзее, история моряка из Йорка – это история, рассказанная
женщиной, миссис Крузе. Спасенный с острова, Крузо умирает, подобно
рыбе, выброшенной на сушу. Он вернулся в варварство, живя на острове,
и к иной жизни уже не способен. Робинзон – человек, перешедший
границу между цивилизацией и варварством, между городом и пустыней.
А из «естественного» состояния назад пути нет. Кутзее своим романом
разрушает утопию Даниеля Дефо, который изобразил достаточно свободное
перемещение человека сначала из цивилизации в варварство, а затем
наоборот. Если Дефо рассказывал о победе Робинзона, то Кутзее
изображает его поражение. Может быть, Даниель Дефо согрешил против
исторической справедливости, и главной героиней романа ему следовало
сделать именно миссис Крузо. Оказавшись в компании чернокожего
аборигена Пятницы, миссис Крузо могла зачать ребенка, который
впоследствии и вернулся бы в Европу, олицетворяя собой смешение
наций, союз цивилизации и варварства. Этот ребенок символически
уравнял бы в правах европейцев и чернокожих и, возможно, заставил
бы по-иному посмотреть на проблему развивающейся колонизации заокеанских
земель. Своим знаменитым романом-утопией Даниель Дефо воспел цивилизаторскую
миссию Европы, доказал мудрость и благородство белолицых пришельцев,
создал идеологическую почву для укрепления неравенства белых и
черных, поэтому мы с полным основанием можем назвать Дефо одним
из вдохновителей политики апартеида.

Остров на протяжении нескольких столетий остается одним из наиболее
востребованных в литературе топосов – со времен Даниеля Дефо до
нашего современника Умберто Эко. Не случайно, что Томас Мор разместил
свое идеальное государство на острове, то есть в условиях, наиболее
подходящих для эксперимента, в естественно-природной лаборатории.
На долгие годы для романистов остров стал местом подвига, героических
деяний, проявления силы духа, выносливости и изобретательности.
Остров – идеальная среда и для философского трактата, и для приключенческого
романа. С течением времени история Робинзона превратилась в робинзонаду,
которая была уже не просто литературным сюжетом, а жизненной философией.
На закате ХVIII века во многом под влиянием Руссо получило распространение
идеологическое течение, изучавшее и воспевавшее «естественного»
человека, каким представлялся простодушный островитянин Даниеля
Дефо. Логика робинзонады была довольно проста: люди могут начать
все сначала, вновь пройти путь от сотворения мира, избежав всех
искушений и ошибок, которые подстерегают цивилизованного человека.
В Европе и Америке ХIХ века целые семейства добровольно становились
«робинзонами», уходя из цивилизации _ ¹⁷. Они пытались найти альтернативу
европейской истории, иной «естественный» уклад жизни, моделью
которого им казался остров Робинзона. Так и американский философ
Генри Торо, доказывая, что человек может довольствоваться лишь
самым необходимым, уходит жить в построенную своими руками хижину
на берегу Уолденского озера неподалеку от Конкорда. Совершенно
очевидно влияние «робинзонады» и на толстовство, тем более, что
хорошо известны и увлечение юного Льва Толстого книгой Даниеля
Дефо, и его игры в Робинзона, не забытые, видимо, и в зрелом возрасте.
Если для современников Руссо жизнь островитянина Крузо была метафорой
«естественности», простоты и мирного труда, то в ХХ веке остров
Робинзона уже символизирует экзистенциальное одиночество, и не
случайно Мишель Уэльбек дает своему знаменитому роману название,
привязанное к топосу непоправимого и вечного одиночества – «Возможность
острова». Может быть, именно к робинзоновскому упрощению призывает
Элизабет Костелло инвалида Пола в романе Кутзее «Медленный человек»:
если тебе в тягость пустыня большого города, то найди себе остров.
Каждый человек имеет право на свой остров в океане жизни.

Для Робинзона Даниеля Дефо необитаемый остров был той средой,
которую успешно преобразует созидательная энергия человека. Уильям
Голдинг, помещая героев своего романа «Повелитель мух» в условия
дикой природы, изучал, как люди превращаются в хищников. Голдинг
пришел к заключению, что человек остается человеком до тех пор,
пока живет в цивилизации, а вне ее европеец Робинзон довольно
быстро становится совершенно неотличим от дикаря Пятницы. Моряк
из Йорка, по логике создателя «Повелителя мух», должен был не
просвещать Пятницу, не пытаться привить ему навыки цивилизованного
человека, а попросту убить и сожрать несчастного островитянина.
«Североевропейский распорядок» _ ¹⁸ жизни мгновенно ломается при соприкосновении
со стихией необитаемого острова, и наступает момент, когда цивилизация
уже не «удерживает за руку» _ ¹⁹. Путь в варварство короток, предостерегает
Уильям Голдинг. Не только короток, но и необратим, дополняет Голдинга
Кутзее.

Африканская пустыня и остров Робинзона Крузо – две метафоры человеческого
одиночества. В романе Кутзее «Жизнь и время Михаэла К.» главный
герой – садовник из Кейптауна, отверженный людьми, уходит от цивилизации
после смерти матери – единственного близкого человека, становится
добровольным Робинзоном, и его внутреннее одиночество, с которым
он жил среди людей в большом городе, превращается в одиночество
отшельника. Из пустыни он словно бы попадает на необитаемый остров.
Русский философ Лев Шестов однажды заметил, что одинокие Робинзоны,
как правило, живут «в самых многомиллионных городах», для них
«люди обратились в далекое воспоминание» _ ²⁰. Михаэл К. – один из
таких отшельников. Михаэл уходит из мира не потому, что этого
требует его жизненная философия (он вообще мало размышляет о жизни),
а оттого, что среди людей, как ни странно, легче погибнуть. Общество
губит равнодушием, но порой оно убивает именно тем, что начинает
заботиться о человеке – это в полной мере ощутил на себе Михаэл,
которого «спасали» от его одиночества, насильно возвращая в цивилизацию.
Пожалуй, единственное, о чем он мечтает – чтобы люди навсегда
оставили его в покое. В стране бушует гражданская война, и даже
мирному земледельцу не удается от нее скрыться. Солдаты забирают
выращенный Михаэлем урожай, а его самого отправляют в лагерь,
откуда ему затем удается бежать. Не удивительно, что Михаэл стал
воспринимать цивилизацию как трудовой лагерь, куда его упрятали,
точно в тюрьму. Оказывается, дикая природа милосерднее к человеку,
чем человеческое общество. Природа кормит, а общество либо вовсе
отнимает кусок хлеба, либо заставляет его зарабатывать тяжким
и унизительным трудом. Михаэл по-настоящему счастливым чувствует
себя на заброшенной ферме, где он обретает возможность возделывать
землю и своим трудом добывать пропитание. Главное его богатство
– мешочек с семенами, который он носит на груди. Эти семена означают
не только возможность пропитания для Михаэла, они также смогут
стать продолжением его жизни на земле. Это не столько обыкновенные
семена растений, сколько то оплодотворяющее мистическое семя,
которое человек дарует земле, соединяясь с нею в единое целое.
Михаэл предает земле останки своей матери, и прах кремированной
плоти, соединившийся с родной землею, также подобен семени, которое
даст свои всходы среди пустыни. Первую поспевшую тыкву Михаэл
воспринимает, как новорожденного ребенка. Земля – и могила, и
колыбель одновременно. В мечтах Михаэлу является «священный чарующий
сад, который цветет в самом сердце пустыни и дает плоды жизни» _ ²¹. Окружающие думают, что Михаэл – «существо, не рожденному смертной
матерью и само не способное никому дать жизнь» _ ²². Но Михаэл оплодотворяет
почву пустыни, и тем самым сохраняет свое имя для вечности. Это
– то, к чему был не способен Робинзон, который мечтал оторваться
от острова, не мог слиться с землею в мистическое единое, оплодотворив
ее своим человеческим семенем. И только лишь врач в трудовом лагере,
удивленный тем, что его пациент совершенно равнодушен к собственному
существованию, сумел разгадать тайну этого странного человека.
Врач понял, что душе Михаэла «неведома человеческая история, и
эта душа пытается расправить крылья в своем каменном саркофаге» _ ²³. В Михаэле разрастается нечто, отщепленное от сознания, – живой
и полнокровный побег таинственного существования внутри замкнутого
душевного мира…Подобно герою Роберта Музиля, Михаэл становится
человеком без свойств. Он большей частью принадлежит небытию.
Возможность стать человеком без свойств была и у Робинзона, но
он пожелал сохранить на необитаемом острове все свойства цивилизованности.
Если фотограф Пол из романа Кутзее «Медленный человек» тяготился
своим изувеченным телом, которое связывало его с миром живых людей,
то другой «медленный человек» по имени Михаэл вовсе не замечает
свое тело, перестает его кормить, поддерживать в нем жизнь и,
чистый и непорочный, становится подобен ангелу. Михаэл словно
бы оказывается бесплотным существом, его тело, точно прах матери,
рассеивается в пустыне. Он – дитя того неизвестного человеку пра-мира,
из которого пришел и герой романа нигерийца Бена Окри «Голодная
дорога». Ребенок из книги Окри живет, в основном, в том мире,
который не видит никто из живых, в пространстве первозданной Африки,
населенном духами, таинственными пришельцами из прошлого, монстрами
и ангелами. Конечно, Бен Окри – яркий представитель африканского
мистического реализма – создал картину куда более фантастическую
и пугающую, чем Кутзее в «Жизни и времени Михаэла К.». Но общее
для этих двух героев – умение жить в мире «нерожденных», то есть
до цивилизации, до истории, до человека. Они были насильно вытолкнуты
в жизнь, точно жертвы кораблекрушения, оказавшиеся на необитаемом
острове…Мир не принял их, а они не сумели принять окружающую реальность.

Еще один ключ к пониманию главного героя – в самом названии романа
«Жизнь и время Михаэла К». Жизнь и время – не совпадающие явления,
они существуют порознь. Жизнь Михаэла течет словно бы вне времени
(или – до времени), и врачу трудового лагеря кажется, что Михаэл
– глубокий старик, хотя ему по законам земного времени должно
быть около тридцати лет. Но законы времени не распространяются
на жизнь человека, которому не ведома людская история. Когда цивилизация
настигает Михаэла и предпринимает очередную попытку вернуть его
к «нормальной» жизни (то есть наделить отсутствующими свойствами),
то оказывается, что он не способен есть привычную для людей пищу,
то есть еду цивилизованного человека. Организм Михаэла принимает
только то, что выращено его руками, то, что подарила оплодотворенная
трудом земля. В отличие от описанного Даниелем Дефо Робинзона,
Михаэл К. – вечный житель доисторической пустыни, куда он однажды
пришел из города, неся с собой коробку с прахом кремированной
матери. Робинзон жил на острове с мечтой о возвращении. Михаэл
в пустыне обретает все необходимое для жизни. Кутзее, таким образом,
создал своего анти-Робинзона, человека, безвозвратно ушедшего
из цивилизации.

Черная Атлантида

«Сумеречная земля» – роман о первопроходцах, о том, как белые
стали соседями чернокожих и о том, как европейцу трудно чувствовать
себя уверенно на земле бушменов и готтентотов. Не случайно героиня
«Железного века» сравнивает белых людей, живущих в Африке, со
«стадом овец, которое толчется под палящим солнцем на пыльной
равнине» _ ²⁴. Повседневную жизнь европейцев в британской колонии
в Африке ярко описал Грэм Грин в известном романе «Суть дела»,
герой которого полицейский Скоби живет с нелюбимой женой, мучаясь
от мысли, что он заставил ее прожить много лет на неприветливой
африканской земле. Эти люди стали навсегда заложниками чёрного
континента. Европеец в своем путешествии по таинственной раскаленной
земле «проезжал, как бог, через мир, лишь частично названный,
и давал название явлениям природы, делая их известными» _ ²⁵. Происходило
словно бы новое сотворение мира. Давая имя природному явлению,
мы выводим его из небытия, делаем его реальностью. Да, но однако
эти имена европеец давал для того, чтобы ему было легче жить в
этом бессловесном мире, то есть делал это для себя и таких же
европейцев-пришельцев, как он сам. Пустыня оставалась безучастной
к тому, что у неё появилось европейское имя. Европеец не был для
пустыни богом. А для бушменов и готтентотов европеец был другим,
чужим, врагом. Необходимо подчеркнуть, что для Кутзее вопрос расовой
дискриминации не так актуален, как можно было бы ожидать от писателя
из ЮАР.

Приглушенность «расовой темы», уход от социальности послужили,
очевидно, причиной того, что на русский язык Кутзее стал переводиться
гораздо позже, чем его южноафриканская коллега Надин Гордимер,
которая клеймила апартеид, выступала с обличительными произведениями,
где чернокожие герои боролись за свободу. Творчество Кутзее, чей
первый сборник на русском вышел только в 1989 году, шло в разрез
с социалистической «политкорректностью», и знакомство отечественного
массового читателя с романами южноафриканского прозаика состоялось
уже после присуждения ему в 2003 году Нобелевской премии. Не могла
быть принята советскими критиками и вечная для Кутзее тема противостояния
человека и общества, конфликта творческой личности и бесчувственной
системы. А кроме того, «униженные и оскорбленные» герои Кутзее
не помышляли о борьбе за социальную справедливость, они являли
образец покорности и христианского смирения. Для Кутзее психология
всегда была важнее социальности. Один из его самых обездоленных
героев – Михаэл К. В романе ничего не говорится о цвете его кожи.
Кутзее словно бы «забыл» сообщить читателю эту важную подробность.
Читатель волен представлять героя как белым, так и чернокожим,
а его положение изгоя может объясняться как внешним уродством,
так и расовой принадлежностью в условиях апартеида. Писателю интересен
душевный мир Михаэла, внутренняя жизнь этого человека, отвергнутого
обществом. Трагическое столкновение черной и белой рас – это та
среда, в которой живут, страдают, мучительно ищут смысл жизни
герои южноафриканского писателя.

Кутзее задумался о том, что представляет собой «колониальная философия»
– то есть мировоззрение, которое сформировано жизнью «в унылом
вечном настоящем» _ ²⁶, где история говорит на неизвестном языке,
принадлежит иному роду-племени. «Колониальная философия» знает
только день сегодняшний, а потому она так уныла и пустынна. Герой
«Сумеречной земли», называвший себя «покорителем запустения»,
т.е. пустыни, говорил: «Любая территория, по которой я шагаю со
своим ружьем, теряет связь с прошлым и обращается в будущее» _ ²⁷ –
это и есть самое точное выражение сущности «колониальной философии»,
которая никого не сделает счастливым. «Колониальная философия»
порождена стремлением человека придумывать новые способы «распространения
своего «я»» _ ²⁸ во времени и пространстве. Первым литературным образом
колониста стал Робинзон, который «распространил свое «я»» не только
на необжитой уголок планеты, но и на случайно встреченного дикаря
Пятницу. «Наше общение с дикой местностью, – думает герой «Сумеречной
земли», – заключается в неустанных попытках превратить ее в сад
и ферму» _ ²⁹, то есть придать пустыни форму цивилизации. Именно такой
была цель Робинзона Крузе, который стремился сделать из необитаемого
острова благоустроенную, привычную для глаз европейцев ферму.
Но это – только лишь внешняя форма цивилизации, потому что содержание
этой жизни всегда останется первозданно диким. Пустыня, побежденная
человеком, может стать мифом, но даже этот миф будет сильнее реальности.
Это совсем не та пустыня, которая «внемлет Богу», из великого
стихотворения Лермонтова. Пустыня – это дикий ландшафт кочевого
мира, где люди живут одной жизнью с животными и охотятся друг
на друга, где существа, включая людей, внезапно рождаются и внезапно
гибнут, никем не замеченные и, видимо, никому не нужные, даже
самим себе. Библейская пустыня, эта земля «пустая и необитаемая»,
по которой «никто не ходил и где не обитал человек» [Книга Пророка
Иеремии. II, 60] и где сорок лет странствовали люди, все-таки
находилась в сакральном пространстве, освященном светом христианства
(грядущим или пришедшим). Но пустыня Кутзее никогда Бога не узнает,
поэтому и человеку здесь не место. Эта земля не священна для пришлого
человека, но именно в ее среде и формируется «колониальная философия»,
философия пустоты, вечного сегодня. Жители пустыни сознают, что
их жизнь «пуста, как пустыня», которая их окружает _ ³⁰. Что привлекает
человека в пустыне? «В дикой местности я теряю ощущение границ,
– размышлял герой романа «Сумеречная земля», – Это следствие пространства
и одиночества…Ухо не может слышать, язык не ощущает вкуса, пропадает
обоняние. Кожа теряет чувствительность: солнце палит ваше тело…Но
глаза свободны, они добираются до горизонта и видят все вокруг.
Ничто не укрыто от глаз. Когда остальные чувства молчат, зрение
действует. Я становлюсь сферическим отражающим глазом…Разрушитель
запустения, я движусь по земле, прорезая пожирающий путь от горизонта
до горизонта» _ ³¹. В диких краях человек превращается в такую «странствующую
сферу», в «прозрачный мешок» _ ³², который наполнен отражением всего
безграничного пространства. Он несет в этом «мешке» флору и фауну,
закаты и рассветы, солнце, облака и звезды. Человек, бредущий
по пустыне, и самого себя несет в этом зрячем «мешке».

(Окончание следует)

_______________________________________________________

Примечания

1. Кутзее Дж. М. Сумеречная земля…С.166

2. Кутзее Дж. М. Железный век. СПб., 2005. С.74

3. Там же

4. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло. СПб., 2004. С.57

5. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло…С.9

6. Кутзее Дж. М. Элизабет Костелло…С. 22

7. Кутзее Дж. М. Он и его слуга// Иностранная литература.
2004. № 5. С.246

8. Цит. по: Залесова-Докторова Л. Мир Дж. М.Кутзее//
http://magazines.russ.ru/zvezda/2004/3/dok10.html

9. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 2002. С.190

10. Кутзее Дж. М. В сердце страны.СПб., 2005. С. 279

11. Кутзее Дж. М. В сердце страны…С.

12. Кутзее Дж. М. Железный век…С. 252

13. Кутзее Дж. М. В ожидании варваров. СПб., 2004. С.85

14. Буццати Д. Татарская пустыня. СПб., 2008. С.81

15. Буццати Д. Татарская пустыня…С.195

16. Кутзее Дж. М. В ожидании варваров…С.243

17. См. Урнов Д.М. Робинзон и Гулливер. М., 1973. С. 22

18. Голдинг У. Повелитель мух. М., 2008. С.62

19. Там же. С.66

20. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. Опыт
адогматического мышления. Л., 1991. С.77

21. Кутзее Дж.М. Жизнь и время Михаэла К. СПб., 2004. С. 252

22. Кутзее Дж. М. Жизнь и время Михаэла К… С.204

23. Кутзее Дж. М. Жизнь и время Михаэла К…С. 230

24. Кутзее Дж. М. Железный век…С. 120

25. Кутзее Дж. М. Сумеречная земля. СПб., 2005. С.247

26. Кутзее Дж. М. В сердце страны…С. 237

27. Кутзее Дж. М. Сумеречная земля…С.168

28. Кутзее Дж. М. Сумеречная земля…С.166

29. Кутзее Дж. М. Сумеречная земля…С.167

30. Кутзее Дж.М. В сердце страны…С.123

31. Кутзее Дж. М. Сумеречная земля…С.165

32. Там же