Проза

Hачало

Окончание

Почти до рассвета он глупо ждал, надеялся, что это все ее оскорбленная
гордость, и вот-вот она клацнет в замке ключом, войдет, улыбнется
спокойной улыбкой, спросит деловито: «– Ты ужинал?», а он ответит,
теряя разум от счастья: «– Нет, тебя ждал»…

Потом, уже утром он, скрепя сердце, позвонил ей домой, трубку
никто не взял. Андрей несколько раз ездил в ее институт, заходил
в читалку, где неизменно находил ее раньше. Бродил вдоль длинных
коридоров, караулил у помпезного входа, и все яснее, отчетливей
понимал, что она не появится.

«Да ведь она бросила тебя, как и Веселова в свое время!» – шептал
назойливый внутренний голос, но тут же другой – отчаянный и нервозный
возражал: « – Это неправда, она не такая! И у нас с ней – особая
духовная связь, какой у нее никогда, ни с кем не будет. Такими
чувствами не бросаются!»

С этим он прождал еще два дня. Измерял шагами пространство их,
еще недавно счастливого двухкомнатного мирка. Делал дела, как
будто самые естественные и нужные. Выносил мусор. Споласкивал
чайную чашку. Расправлял и заправлял постель. И одна, страшная,
невыносимая мысль, вырастая из робкого сомнения, постепенно заполняла
собой пространство его души: «Случилось что-то непоправимое! Возможно
ее сбил грузовик, или украли бандиты? Или у себя дома она выпила
флакончик первых попавшихся лекарств? Господи, но как же я ей
помогу? Что же мне делать?!»

На третий день, устав метаться в отчаянии, он побрился, одел парадно-выходной
пиджак, почистил ботинки бесцветной ваксой и в решимости вышел
из дома. Путь к отцу был не близкий – час на метро и еще пять
остановок автобусом, который ходил крайне редко. Входя в типовой,
замызганный дворик, Андрей замедлил шаг, ему не хотелось встречаться
с тетей Ниной, не хотелось, чтобы она слышала их разговор. Он
поднялся на четвертый этаж, вдавил кнопку звонка. Через секунду,
увидев перед собой улыбающееся лицо отца, облегченно сказал:

– Слава Богу, ты дома!

Тот на мгновение изумился, улыбка его вдруг поблекла, будто он
ждал кого-то другого. Но потом все вернулось, он всплеснул руками,
пригласил Андрея внутрь.

– Не ожида-ал! А я вот холостюю, занимаюсь всякими починками!..

Действительно на столе в комнате стоял наполовину разобранный
радиоприемник. Андрей с любопытством огляделся. Жилище было ветхое,
неопрятное. В углу нагроможденные одна на другой, поблескивали
иконы в нарядных окладах, потрескивала красная церковная свеча.

– Ты один? – с надеждой спросил Андрей.

– Нина уехала с Сергиев Посад, – отведя глаза, пояснил отец, –
Мы с ней друг друга достали! Ты садись, не стесняйся. Я поставлю
чай… Предупредил бы – так пожарил бы картошки!

– Не до этого, бать… – Андрей помялся, но решил не тянуть, разрешить
все недоразумения разом, – Ты зла на меня не держи, хорошо? Я
тебе тогда наговорил, вспомнить страшно! Но мы ведь люди свои,
не дело дуться, так? Так?

– Да ладно… Кто старое помянет тому – что? Глаз вон! Даже не вспоминай.

– А у меня Саша пропала, – после короткой паузы, признался Андрей.

– Что? Пропала?– переспросил отец. Вел он себя как-то нервозно,
а поглядывал на сына с тревогой, будто по глазам пытался прочесть,
что тот принес на уме.

– Нет ее нигде. Дома телефон молчит, в институте она не появляется…
Мы с ней повздорили тогда… Я думал – ерунда, а она, видно, обиделась.
Нам сейчас главное помириться, бать! Все вернуть, понимаешь? Чтобы
от этих пустых обид всю жизнь себе не испортить. Сашка, она же
упрямая! Она себе в голову может забить, что мы, к примеру, не
пара. И не переубедишь ты ее, что это не так. Понимаешь, бать?

– Ну что ты, сынок… Это я очень хорошо понимаю. И обиду, и тяжесть…
А особенно, когда стараешься, строишь что-то – вроде семьи, а
оно – хрясь, в одночасье, и коту под хвост… Ты крепись, Андрюша!
Если ушло счастье – имей достоинство, отпусти! Как в народе раньше
говорили: Бог дал, Бог взял. Золотые слова! Ну не могут люди все,
под одну гребенку быть умными, красивыми, счастливыми. Каждому
своя порция выдается, а почему оно так распределяется – нам это
знать не положено…

– Чего-то я не пойму, бать… Как это? Я к тебе за помощью пришел,
а ты говоришь – отпусти!.. Это как понимать-то?

Отец не успел ответить.

Щелкнул замок. Торопливая, с жарким румянцем с улицы впорхнула
она. Волосы ее по обыкновению растрепались, а лицо, даже при виде
Андрея, не изменило выражения спокойствия. Новенькое лиловое пальто,
небрежно накинутое на плечи, делало ее красоту совершенно инопланетной.

– Все-таки пришел? – Саша строго глянула на Андрея и вошла к ним,
обнимая хрустящий пакет с продуктами.

– Купила свинину, – деловито поделилась она с отцом, – На ужин
будут котлеты. Ты ему сказал?

Андрей вздрогнул от этого «ты», обращенного не к нему. В горле
у него вдруг забилась, запульсировала жилка.

– Не сильно ты за меня волновался, – усмехнулась она, – Целых
три дня прошло! Ключ я тебе отдам на неделе, заберу кое-что из
вещей. Остальное – выброси… Говорить нам с тобой не о чем, думаю,
ты это понимаешь. Его (она мотнула подбородком в сторону отца)
не вини, это я так захотела. А у нас с тобой ничего хорошего бы
не вышло…

– У нас с тобой все было отлично. Пока не появился он… – хрипло
возразил Андрей.

– Думай, как хочешь. Мне все равно, – она посмотрела на него прямо,
без малейшего смущения. А у него перед глазами понеслось в безумном
калейдоскопе все, связанное с нею. Все, с того самого вечера,
когда бывший друг чванливо называл ее на английский манер. Алекс!

Он захотел крикнуть: «Как ты могла?! Растоптала, прошла мимо и
даже не оглянулась! А я ведь даже теперь, после твоих равнодушных
фраз, стою и надеюсь, вдруг засмеешься по-детски, прыгнешь стрелой
мне на шею, вдавишь нос в колючую щеку, скажешь: «Ты что поверил?!
Все это шутка… Шутка! Какой же ты глупый…»

Он не помнил, как оказался на улице, и прошел два квартала, прежде,
чем понял, что оставил в отцовской квартире перчатки и шарф. Вспомнил
почему-то только фразу, которую бросил напоследок: «Надеюсь, это
твое последнее предательство…» Кому из них она была адресована?

Начал накрапывать дождь. Андрей не обращал на него внимания. Он
шел вперед, губы его шевелились – первый раз в жизни он говорил
сам с собой, проигрывал в голове тот, последний, так и не завершенный
разговор. Домой идти было страшнее всего, в этих стенах все напоминало
о Саше. По креслам были разложены ее кофточки, колготки, в ванной
лохматая зубная щетка нагло топорщилась из стакана. Рядом стоял
тюбик с душистым кремом. Домашние тапочки были торопливо сброшены
в угол. Даже суп, приготовленный ее старательной рукой, все еще
стоял в холодильнике.

Дождь усилился и теперь нещадно заливал ему глаза. Андрей вдруг
понял, что находится всего в нескольких автобусных остановках
от дома Агаты. Мелькали серые дворы, под ногами хлюпали лужи и
ноги были безнадежно мокры, но он шел напролом, совсем не выбирая
дороги, пока, наконец, не хлопнула входная дверь, а в нос не ударил
тяжелый запах мусоропровода.

В ее квартирке было тихо, когда Андрей громыхнул входным замком.
Она не окликнула его привычно из комнаты, а, будто что-то почувствовав,
вышла навстречу сама.

– Знаю, знаю, не рассказывай, мальчик. Что? Уволок красавицу злодей
завидущий? Небось, даже не поперхнулся. Он ведь позавчера у меня
был. Рассказывал, как у вас в гостях салаты кушал, а все – про
нее, уж и красавица, и умница, и хозяюшка. Я ему тогда заявила
без обиняков, прямо в лоб, мол, мальчишку-то оставь, сам набегался
всласть, так у другого счастье не отнимай! Да разве он меня слушал!
Ты, Андрюша, знаешь что, выпей! Я тебе сейчас коньячку налью…

Он тряхнул головой, тяжело сел у стены, прямо на пол. Спрятал
лицо в ладони.

– Да и поплакать тоже не грех! – согласилась она, – И правильно,
что меня не стесняешься! Я ведь тебя, Андрюш, лучше всех понимаю.
В этой самой ситуации…

Он повернул к ней лицо, быстро утер глаза.

– Что смотришь? Думаешь, из ума выжила? Ну, идем, вздрогнем! Скажу
тебе кое-какой секретик.

Коньяк у нее был хороший, выдержанный. На закуску собрала бутерброды,
села напротив, глянула выжидательно, будто решилась на что-то.

– Наплюй ты на него, Андрюш! – сказала вдруг, – Ну что он для
тебя – пустой звук! Воспоминания детства, давняя память… А, по
сути, никто!

Андрей ощутил, как хмель настырно овладевает его волей. Рука уже,
будто сама тянулась к бутылке, а Агата говорила, говорила. Голос
ее становился все резче, а события давних дней вдруг приблизились
вплотную, приоткрыв еще одну неприглядную правду.

Отца хоронили через полгода.

Был неприветливый, хлюпающий март. Весна только вступала в свои
права, изредка появлялось скупое, но уже теплое солнце, остатки
снега чернели вдоль тротуаров. Птицы горланили, воспевая вселенское
пробуждение природы.

Саша позвонила ему поздно вечером. Вначале он не поверил, робкая
надежда уколола где-то в районе сердца, а потом ушатом ледяной
воды на него обрушилась весть.

– Он вчера умер. Во сне, – сказала она, – Я даже не сразу поняла,
что случилось. Просто остановилось сердце. Он никогда не болел,
следил за здоровьем… Врачи сказали, такое бывает очень редко…

Она задышала в трубку часто-часто. Заплакала.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил он.

– Завтра похороны, – она мгновенно взяла себя в руки, – Хочу,
чтобы ты с ним простился.

– Слушай, я уже устал с ним прощаться за всю свою жизнь, – отрезал
Андрей.

Они помолчали. Потом она упрямо сказала:

– Все равно. Никогда не поверю, что вы с ним были чужие. Если
надумаешь, завтра к десяти утра.

В ту ночь, он так и не сомкнул глаз.

Утром нашел в шкафу черную рубашку, по привычке вычистил ботинки.
Даже привередливо оглядел себя в зеркале. Все это напомнило осеннюю
встречу с отцом, волнительные сборы, его глупые словесные заготовки,
воспоминания о Пенкино, креслах, отсуженных при разводе. Старом
фикусе.

На кладбище народу было немного. Давние отцовские сослуживцы и
Саша в черном вдовьем платочке. У нее был большой, уже сильно
заметный живот. Ходила она переваливаясь, словно уточка, а лицо
было распухшим от слез. Андрей долго стоял в стороне, собираясь
с духом, чтобы подойти. И все смотрел, смотрел на нее, приходя
в странное изумление. Смерть отца будто разрушила ее красоту,
когда-то такую броскую. И этот яйцеобразный живот, утиная походка
делали из нее совершенно другую Сашу. Вовсе не ту подтянутую,
высокомерную красавицу, которую когда-то знал Андрей!

У отца было белое высохшее лицо, оттенка вареного риса. Черты
заострились, но усмешка – мимолетная, совершенно неуместная на
собственных похоронах, все же затерялась в складках губ. Андрею
не хотелось запоминать его таким. Он отвернулся и отошел от гроба.

– Хорошо, что ты здесь, – сказала Саша, глядя на покойника с нежностью,
– Хоть одно родное лицо. Я уверена, он хотел бы тебя видеть.

Андрей посмотрел на ее живот.

– Уже шесть месяцев, – понимающе ответила она, – А Вася не дождался…
Ты по-прежнему на него злишься? Думаешь, как бы все сложилось,
если бы он приехал на месяц, на год позже? Мне кажется, я все
равно, непременно ушла бы к нему…

Андрей мотнул головой. Мог ли он ей объяснить, что уже очень давно
старался вообще поменьше раздумывать о прошлом! Ему захотелось
крикнуть, истошно, дико, чтобы сорвать, к черту, голосовые связки:
«Зачем ты это сделала? Чего тебе не хватало? Приключений? Веселья?
Лилового пальто? А теперь ты стоишь здесь одна, растерянная, несчастная.
И в животе у тебя мой ребенок. Самое дорогое, что может быть у
человека! Он мог бы вырасти вместе со мной, и я никогда бы от
него не отказался. Но теперь он будет ничей. Надеюсь, ты довольна!..»

Он промолчал. Повернулся. Процессия тронулась в траурный путь.

Больше они не говорили. Момент был не подходящий, да и не о чем,
собственно. Андрей только подумал с отголоском прежней горечи,
что даже последнюю свою жену отец умудрился оставить внезапно.
И это было очень в его характере.

Потом, по дороге домой, он вспоминал «секретик», который в день
расставания с Сашей, опьянев от коньяка, рассказала Агата.

… – Я молодая красивая была, за мной разные кавалеры увивались.
Были даже из высших кругов, озолотиться могла. Всех на войну забрали,
а Николай после ранения в госпитале лежал. Познакомились мы случайно,
через неделю сошлись. А потом… Ниночка родилась, долго болела,
за ней появился Васютка… Ты ведь деда своего почти не знал? А
я, Андрюш, его любила. Погуливал, конечно, как все мужики. Я вначале
с ним воевала, даже уйти собиралась раз. А потом дети подросли,
Ниночка в школу пошла, Васютка в садик. Они отца очень любили,
куда тут уйти? Так, терпела. Как все терпят… Ниночка хорошая была,
послушная. Любила шить, и по дому мне всегда была помощницей,
а Васька рано начал куролесить. То стекло в школе побьет, то учительнице
мелом стул измажет, то вообще драку затеет. С ним в тринадцать
лет приключилась беда: заболел тяжело – я его от свинки не прививала.
Так вот, началось, вроде, как у всех – температура, под горлом
распухло, а потом пошло осложнение – по вашим мужским делам. Уж
как я его, Андрюша, по врачам таскала! До самого профессора Можаева
дошла – он по этим болезням был в то время светило. И этот профессор
мне сказал, что детишек у Васютки не будет никогда, потому как
далеко зашло это самое воспаление. Ну, мы с Николаем поплакали,
погоревали. Сыну, конечно, говорить не стали – да и зачем! Коля
даже смеялся, мол, не обрюхатит никого, хлопот меньше. А потом
– на тебе, случилось! Был у него дружок институтский – Валька
Белов. Гуляли, помню, не разлей вода! Познакомил он нашего Васю
со своей невестой – Томочкой, будущей твоей матерью. А дальше,
как в песне – «Была тебе любимая, а стала мне жена!» Вобщем, увел
ее Васька прямо из-под венца. Мы тогда все в нашей квартире ютились.
Ниночка с мужем – в одной комнате, Вася с Тамарой – в другой,
мы с Колей – на кухне. Ничего! Сначала у доченьки беда случилась,
ты знаешь. Супруг ее погиб, она ребеночка потеряла, еле оклемалась.
Что я тогда пережила! Единственная моя надежда была на внучонка!
Твои отец с матерью пять лет прожили, мне Тамара самолично плакалась
– как, мол, так: не беременеется ей! А я что могла? Помалкивала
в тряпочку. А потом, вроде почувствовала, как дед твой к Томке
внимательней стал. Вначале думала – жалеет. Потом он вовсе изменился,
как все мужики меняются, когда интерес свой почувствуют! Будто
даже помолодел… Ну а потом уж, как по-писаному, простудилась я
как-то, с работы отпросилась пораньше, дверь в квартиру открыла,
слышу – звуки какие-то странные, не то плачет кто, не то смеется,
не то стонет. Я постояла, послушала, пока стояла окаменела вся
– вижу Тамаркин плащ и туфельки в прихожей! Думаю, да неужели
он, бесстыдник старый, на такое решился?! А потом дверь в комнату
хлопнула, и Коля мой в чем мать родила выходит. Хотел на кухне
после всего сигаретку покурить. Меня увидел, глаза опустил, как
побитая псина. Постояли, помолчали. Я тихонько дверь открыла,
и ушла. Когда стало известно, что Томка беременная, тут меня,
как прорвало! Ясно было, чей у нее ребеночек. А мне он кто? Не
внук. Не сын. Поставила условие, чтобы Коля Ваське во всем признался,
а он только смеяться! До сих пор вспомнить противно. Ну, раз так
– значит развод. Я думаю, Андрюш, у них это было всего пару раз.
У мамки твоей – по глупости, а Колька сыну помогал. Перед твоим
рождением, Томкины родители вам квартиру справили. А Васю она
любила, ты не сомневайся… Так что, внуков я так не дождалась за
долгую жизнь. Да что там – детей растеряла! Вася потом очень сильно
стал на Колю похож – вроде с улыбкой, с шуточкой-прибауточкой,
а умел только гадости делать. Так что наплюй, Андрюш… Никто он
тебе, Бог с ним! Ты выпей, мальчик, выпей… Все легче станет…

Андрей так же вспомнил их последний с Санькой вечер, как обхватила
его руками, ужалила поцелуем, прижалась всем телом. Он подумал,
а смог бы этот нерожденный ребенок их снова соединить? Если б
Санька выслушала его? И если б поверила? Ее низвергнутая красота
все еще бередила его душу, но перед глазами стояло распухшее от
слез лицо, неловкая прядь волос, выглянувшая из-под черного платка.
Куда-то исчезли спокойствие и надменность. Как велико, неподдельно
было ее нынешнее горе! В сравнении с ним меркли, терялись из виду
все обиды из прошлого. Да и само прошлое уходило в небытие.

…На вечернем шоссе загорались огни. Плескалась Яуза. Андрей различил
ее размеренное, гулкое дыхание. Глубоко вдохнул! Он вспомнил первое
лето в Пенкино, вытоптанную лесную поляну, где отец из березовых
полешек соорудил ворота, футбол с местными пацанами, вычурные
туфли Иннанатольны и особенно щавелевый суп. Вспомнил, как отец
приговаривал, вычитывая из дешевой кулинарной брошюры: « – Подсолить,
поперчить… И хорошо помешивая, добавить сырое яйцо… Можно два…»
Суп все равно был с кислинкой. Но ничего вкуснее в своей жизни
Андрей не ел! Он уплетал его блестящей алюминиевой ложкой. Из
окна в комнату проникал ласковый июньский ветерок, и оконная штора
шевелилась вместе с верхушкой соседской яблони. Над домами плавно
водворялось солнце, за калиткой уже шушукались бойкие пацаны.
Самый смелый из них пронзительно кричал:

– Эгей! Дядь Вась… Пойдем, погоняем на счет?..

Но теперь вместо ответа воцарялась долгая глухая тишина.

февраль, 2008 г.