Проза

Кружево

Девушка-продавщица заученным движением отмеряла кружево. Широкая
лента – эфемерно прозрачная, с редким цветочным узором
(кажется, розы) – на просвет напоминала потрескавшийся первый лёд на
позднеосенних лужах. Теперь же, будучи разложена на
светлого дерева прилавке, лента совсем терялась. «Если не знать,
что она там есть, – подумала Лара, – так и не заметишь», – и
стала воображать, будто и в самом деле не знает о
существовании ленты и не замечает её. Это трудно – перестать замечать
то, что уже единожды увидел. Но Лара это умела – она с
детства играла в эту придуманную ею самой игру. Кружевная лента
исчезла, и действо за прилавком превратилось в искусную
пантомиму. Или это маленькая девочка играла в продавца из магазина
«Ткани», куда часто ходит с мамой. А может быть, здесь
торговали вовсе и не тканями, нитками, пряжей, тесёмочками,
ленточками и прочими необходимыми любой рукодельнице вещами –
может быть, Лара попала в волшебный магазин, и девушка за
прилавком отмеряет для неё сейчас что-то неимоверно-невидимое,
пугающе-восторгающее… Например, звук прорастающей весенней
травы, прикосновение ветра к ладони, утренний воздух где-то в
горах или холодное дыхание струи водопада, пролетающей
совсем рядом… Это еще труднее – увидеть то, что незаметно. Но
иногда Ларе и это удавалось.

Иллюзия в руках девушки постепенно начала материализовываться,
превращаясь в клок снежно-белого тумана. Расплатившись и получив
из рук продавщицы скатанную в небольшой рулончик и
завернутую в грубую бумагу кружевную ленту, Лара покинула магазин. Ей
хотелось поскорее вернуться домой и взяться за работу. По
дороге она всё представляла, как чудесно пойдет это кружево к
платью её новой заказчицы.

Одна из студенток, которым Лара сдавала вторую комнату в квартире,
куда она переехала после недавней смерти бабушки, – Настя –
встретила её у двери и сообщила, что заказчица (Анна
Леонидовна, мамина знакомая) уже здесь. Вдохновенным движением
оставив на вешалке легкое небесно-голубое полупальто, сбросив
сапожки и сунув ноги в тапочки, Лара прошла в кухню, где Анна
Леонидовна пила чай. Казалось, это занятие поглощало женщину
целиком.

– Добрый день, – Лара тепло улыбнулась и тоже села за стол, напротив гостьи.

– Лариса, здравствуйте! – выражение лица Анны Леонидовны стало из
умиротворенно-чайного слегка беспомощным и солнечно-грустным,
каким Лара и могла видеть его чаще всего. – Я сейчас уже… –
женщина поспешно поставила чашку и оперлась обеими
молочно-белыми приятно полноватыми, как и вся она, ладонями о стол,
очевидно, собираясь встать.

– Нет-нет, что Вы! Вы допивайте чай, – остановила Лара. – Я сейчас
тоже себе налью.

На самом деле Ларе совсем не хотелось чаю, но она не желала, чтобы
Анна Леонидовна чувствовала себя неловко. К тому же гостье
очень была к лицу эта кухня: шелковая бежевая блуза с глубоким
вырезом и темно-синяя обивка кушетки, волосы цвета ржи,
сплетенные в тугую косу, и васильки на обоях, бледная, почти не
тронутая морщинами, несмотря на возраст, кожа и
приглушенное, сдобренное теплым колоритом легких рыжих занавесок яркое
весеннее солнце, – всё это неимоверно сочеталось, и Ларе
хотелось полюбоваться подольше.

– Я думаю, платье будет готово уже на следующей неделе, – молчание
могло показаться гостье неловким.

– Ох, Вы так быстро работаете… – Анна Леонидовна с готовностью
поддержала беседу. – Вы, Лариса, просто умница! Не зря Вас мама
так хвалит…

– Ну, я не всегда так быстро работаю, – Лара коротко, но звонко
рассмеялась. – Для Вас работать приятно. Вы такая красивая, –
это был не досужий комплимент, Лара просто любила говорить
людям то, что думает. – Мне казалось, таких женщин, как Вы, не
бывает, что их только в книжках описывают.

– Ну что Вы, Лариса, – смутилась гостья, впрочем, не без тени
кокетства. – Ничего во мне такого нет…

– Да есть же, есть! Вы… такая Вы… настоящая. Такая настоящая, что
выдумкой кажетесь.

Они сделали по глотку чая из костяного фарфора чашек, расписанных
фиалками. Было видно, что лепестки цветов нарисованы одним
движением кисти, и оттого самые их края казались
полупрозрачными.

– Наверное, муж Вас много рисует?.. – Лара знала от мамы, что муж
Анны Леонидовны – художник, к тому же довольно преуспевающий.

– Рисовал, – нарочито вглядываясь в чаинки на дне чашки, ответила
женщина. – Раньше. Теперь – некогда. Заказы…

– Мне надо с Вами обсудить некоторые детали отделки, – поспешила
сменить явно неприятную для гостьи тему Лара и встала, оправляя
на себе одежду. – Вы чай допивайте, а я в комнате пока всё
разложу.

– Какая у Вас… подруга вежливая, – запоздало-неловко
поинтересовалась Анна Леонидовна, проходя в комнату и садясь на любимое
когда-то кресло Лариного дедушки – строгое, но изящное,
темно-зеленое, с высокими подлокотниками. Лара видела дедушку
только на фотографиях; ей было очень странно представлять этого
высокого мужественного человека сидящим на таком совершенно
дамском кресле.

– Это Настя, моя квартирантка, – просто ответила Лара, не очень-то
любившая всякие «житейские» разговоры. Она слегка поправила
на ручке верхнего отделения шкафа вешалку, на которой
величаво-озорно, словно юная принцесса в ожидании коронации, висело
уже практически приобретшее окончательный свой вид длинное
платье из тонкой-претонкой шерсти цвета предночного неба,
приталенное, с глубоким овальным вырезом и расширяющимися от
уровня три четверти рукавами. Лару совсем не интересовало,
для чего современной женщине могло понадобиться такое платье.
Она просто наслаждалась работой, ей восхитительно нравился
этот заказ.

– Я хотела с Вами посоветоваться, как лучше отделать вырез и
манжеты… – Лара вспомнила, что оставила сверток с кружевом в
прихожей. – Подождите минуточку, я сейчас.

Взяв в руки сверток, Лара подумала, что Анна Леонидовна, конечно, во
всём с ней согласится, можно было бы даже и не
советоваться. Не то чтобы её заказчица производила впечатление человека,
не умеющего отстаивать собственное мнение, скорее наоборот.
Просто они с Ларой имели поразительно схожие… не вкусы
даже, скорее взгляды на мир. Лара вообще чувствовала в Анне
Леонидовне что-то очень близкое. Близкое, но при этом совершенно
иное. Как будто бы они были две стороны одного и того же.
Правое и левое. Но Лара никак не могла уловить суть этого
своеобразного антагонизма.

Анна Леонидовна отвела внимательный взгляд от неба за окном и
выжидающе-любопытно стала смотреть на Лару, на ходу
разворачивающую бумагу свертка. Извлекая кружево, Лара неожиданно для себя
подумала, что вот так, в свернутом виде, оно похоже на
медицинский бинт.

Она хотела отделать кружевом вырез платья и рукава. Но рукава Лара
хотела отделать необычно – нашить полосу кружева поверх, там,
где они начинали расширяться; на темной шерстяной ткани
изящный белый узор должен был смотреться восхитительно, к тому
же платью определенно не хватало характера, изюминки, шарма.

Лара взяла несколько булавок, зажала их, по обыкновению, между
губами, и начала было накалывать кружевную ленту на правый рукав
платья, но ей было неудобно одновременно придерживать и
остаток кружева.

– Анна Леонидовна, Вы мне не поможете… подержать? – только
отвлекшись от платья, Лара удивилась, что гостья всё это время сидела
молча, в то время как обычно она старалась в такие моменты
поддержать беседу. Развернувшись к Анне Леонидовне, девушка
увидела, что та неподвижно сидит в кресле, а взгляд её
прикован к левой руке Лары, сжимающей кружево. В этом взгляде
читалась какая-то… печальная беспомощность с примесью ужаса.

– Анна Леонидовна… – еще раз попыталась привлечь внимание женщины
Лара. Та как будто бы очнулась от своего состояния – взгляд из
неподвижно-стеклянного стал блуждающе-рассеянным – но
продолжала сидеть, вероятно, всё-таки не расслышав вопроса.

– Помогите мне, пожалуйста, – терпеливо повторила Лара как можно
более обыденным тоном.

– Лариса, Вам не кажется, что… – смущенно-оправдательно начала Анна
Леонидовна, вставая с кресла.

– Что? – выразила девушка готовность слушать.

– Ну… ведь на бинт похоже, – неожиданно заключила гостья и смутилась
окончательно.

– Похоже… – задумчивым эхом согласилась Лара, слегка оторопев, и обе
они замолчали.

– Знаете, Лариса, я лучше пойду, наверное. Я себя что-то плохо
чувствую, – нарушила тишину Анна Леонидовна и тут же быстрым
шагом направилась к двери.

– А… с платьем что? – уже не скрывая удивления, Лара последовала за ней.

– Ну… Вы делайте, как считаете нужным. Вы же знаете, я доверяю
Вашему вкусу, – нарочито, а потому неестественно жизнерадостным
тоном произнесла женщина уже в коридоре, спешно одеваясь.

Лара видела, что Анне Леонидовне действительно не по себе. Ей
хотелось понять, что случилось, но по искренней спешке гостьи было
видно, что та действительно не хочет ничего объяснять.

Уже стоя на пороге, Анна Леонидовна вдруг оглянулась, посмотрела на
Лару, помолчала, будто бы собираясь с духом…

– В детстве я думала, что, если… – сбивчиво начала она, – если
забинтовать – кружевом! – человеку глаза… понимаете, у меня мама
тоже… – женщина говорила всё более взволнованно, – шила, у
нас в доме вечно везде были разбросаны лоскутки, тесёмочки,
ленточки… – видимо, потеряв мысль, она замолчала.

– Если забинтовать человеку глаза кружевом… – беспощадно напомнила Лара.

– То он… прозреет, – удивляясь собственным, видимо, ни разу не
облекавшимся ранее в слова детским фантазиям, заключила Анна
Леонидовна и добавила: – Ну, вроде бы как волшебный такой бинт,
понимаете?..

– Прозреет? Увидит то, что незаметно? – обрадовалась Лара созвучию мыслей.

Анна Леонидовна нерешительно помотала головой и посмотрела на
девушку, будто желая что-то еще сказать, но в результате только
помотала головой еще раз, развернулась и ушла быстрым шагом,
не прощаясь.

«Странно, – подумала Лара, совершенно не обидевшись. – Странно
иногда влияют на нас детские воспоминания. Непредсказуемо».

– Увидеть то, что незаметно… – повторяла себе под нос Лара, закрыв
за гостьей дверь и вернувшись в комнату. Слова Анны
Леонидовны о кружеве привели её в то особое вдохновенно-окрыленное
состояние, когда очень хочется взять и с кем-нибудь этим
состоянием поделиться. Девушка весело рассмеялась, схватила со
стола кружево и затанцевала с ним по комнате. Затем Лара
подбежала к входной двери, задумалась на секунду, крикнула
«Настя, закрой за мной!», открыла дверь и прямо как была – в
тапочках, темно-розовой шифоновой блузке и коричневой юбке из
грубого вельвета, едва прикрывавшей колени, – пустилась бегом
вниз по лестнице. Она бежала, как бегают дети – сбивая
дыхание, со счастливой улыбкой на лице…

Анна Леонидовна возвращалась домой по серому тротуару, изредка
расцвеченному черными пятнами луж, и вспоминала о своём отце. Как
и её муж, он был художником, но к концу жизни ослеп. У них
с мамой была очень большая разница в возрасте. Отец умер,
когда Анна Леонидовна была совсем маленькая. Но кое-что она
помнила.

– Папочка, а ты правда ничего, совсем ничего-ничего не видишь? – в
который раз спрашивала она отца.

– Правда, – всегда с улыбкой отвечал отец. Только теперь, осознавая
свою детскую жестокость, Анна Леонидовна, как ей казалось,
по-настоящему понимала значение той улыбки.

– А давай я сейчас сделаю, что ты будешь видеть, хочешь? Я же у тебя
волшебница! – и, не дожидаясь ответа, она брала найденную в
маминых запасах кружевную ленту, завязывала ему глаза, как
для игры в жмурки… Ей казалось, это должно помочь. Она очень
хотела, чтобы это помогло.

Взбегая вверх по лестнице соседнего подъезда – на четвертый этаж –
Лара точно знала, что теперь она не будет… как тогда, как в
тот злополучный день, два года назад, когда всё у них так
глупо получилось.

– А я умею видеть то, что незаметно, – сказала ему тогда Лара,
озорно освобождаясь от его объятий. Ей хотелось поиграть, как
обычно…

Но он – такой большой, с такими невозможно черными густыми волосами,
вдруг посерьезнел, отпустил её руки и отвернулся к стенке…

– Ну, теперь ты видишь что-нибудь? – не унималась девочка,
неуклюже-нежно, как умеют только дети, отводя выбившуюся седую прядь
со щеки отца. Белоснежное кружево и молочно-белая детская
ладошка. Смуглая, в морщинах, кожа старика.

– Ну, ты чего? – немного подождав, спросила Лара, сев на мягкой
кушетке на пятки и игриво сложив на коленях руки.

– Ничего. Надоело просто, – и он лёг на спину.

– Что… надоело? – осторожно, будто ступая в первый раз по наново
намерзшему льду, проговорила она.

Он повернулся к ней, будто бы смягчившись, улыбнулся ласково, но
как-то натянуто, и серыми своими глазами, словно не умевшими
никогда быть теплыми, стал разглядывать уголки её губ. Он
всегда так делал, когда они ссорились.

«Значит, мы ссоримся сейчас», – догадалась Лара.

– Ну, когда ты у меня уже повзрослеешь, а?.. – и он примиряюще
потянулся, чтобы обнять её за плечи и увлечь вниз, к себе.

«Надоело», – по-прежнему слышался Ларе его голос. Надоело. Сколько
раз она играла с ним в эту игру. Сколько раз она делилась с
ним самым сокровенным… На-до-е-ло.

– Ни-ког-да! – быстро, чтобы не успеть заплакать, прокричала она,
вскочила с кушетки и побежала, несмотря на затекшие от сидения
на пятках ноги. Она выбежала в коридор, отодвинула тяжелую
задвижку на входной двери, на секунду задумалась, взглянув
на свои любимые замшевые туфли. Но, подобно опять же ребенку,
она любила загадывать себе всякое… она решила, что он ни в
коем случае не должен её догнать (иначе может случиться
что-то страшное), а значит никак нельзя было тратить время на
обувание. И она полетела по еще прохладному весеннему асфальту
босиком.

– Вижу. Теперь я всё вижу, – отвечал дочери отец.

– А что ты видишь? – не унимался ребенок. – Видишь вот шкаф, диван,
цветочки на ковре…

– Нет, я совсем другое вижу.

– Почему?

– Ну, это же волшебная лента, вот я и вижу… Я вижу волшебную страну.

И он часами мог описывать ей придуманные на ходу, а может быть и
виденные, и написанные когда-то пейзажи… людей… города… А она
всё не унималась и спрашивала, и требовала подробностей, и
очень была горда и довольна тем, что её волшебная лента
действительно волшебная. По-настоящему.

Добежав до третьего этажа, Лара запоздало испугалась, что его может
не быть дома.

Между этажами она, неожиданно для себя самой, остановилась у
мусоропровода, аккуратно вышла ногами из своих любимых стареньких
непонятного цвета тапочек (когда-то они были рыжими),
положила их в металлическую пасть, и аккуратно закрыла
мусоропроводу рот, несколько секунд послушав гулкие удары, с какими
тапочки ударялись в стены при падении.

«Теперь он точно должен оказаться дома».

Увидев его, Лара не могла понять, изменился он на самом деле или
просто его образ исказили для неё частые воспоминания, а он сам
остался таким же, как и прежде. Эти размышления так увлекли
её, что она даже забыла поздороваться, и стояла молча,
внимательно его разглядывая.

Он же не разглядывал её. Он смотрел ей в глаза.

«Значит, мы уже помирились», – подумала Лара, сминая в руке кружевную ленту.

– А я умею видеть то, что незаметно, – она осторожно улыбнулась.

Он опустил взгляд.

– А ты не умеешь, – Лара сказала это так, как дети говорят отгадку
на какую-нибудь хитрую загадку.

Алекс неожиданно сел на корточки, и стал молча смотреть на неё снизу вверх.

– Но я тебя научу, – очень серьезно продолжала Лара. – У меня теперь
лента есть. Волшебная.

– Золушка… – только и сказал он и коварно пощекотал её за пятку.