Проза

Начало

Продолжение

23.

Пресловутые «полосы удачи» очень наглядны в извозе. То мотаешься
впустую по городу, выжигая бензин, и ничего не попадается. То
их столько, что жалеешь, что не можешь взять всех скопом. Представьте:
лежат на дороге сторублевки, вы берете одну, отвозите к себе домой,
потом возвращаетесь на развал купюр – пусто. Когда-то, кстати,
в Первый тяжелый период я набивал в салон по несколько человек.
Теперь, вроде, это не принято.

В этот день, видимо, пошла полоса везения: только я отъехал от
Виктора, как на полотно дороги ступила какая-то девица. Девица
подняла руку. Вторая, похожая на гнома – маленькая, в шапочке
почти колпачком, – осталась на тротуаре, смотрела вдаль.

Я остановился. Девица просунулась в открытое окно.

– Нафилизаминет.

– Не понял.

– Нафилизаминет.

Чтобы не потерять клиента, я не стал переспрашивать, а продвинул
наши отношения дальше: любезно приоткрыл ей дверь и спросил:

– Это где?

ДЕВИЦА(почти презирая меня) Не знаете, где Фили?

Только тут до меня дошло: мне сообщили сразу адрес и цену. Я еще
раз посмотрел на гномика. «Неужели и на эту есть спрос?».

Девица нетерпеливо спросила:

– Едем?

– Платить собираетесь вскладчину?

– Не поняла.

– Нет, деточка. Я в этот городок не поеду.

Гномик, не поворачивая в мою сторону головы, произнесла:

– Оставь его!

«Хорошее название для пьесы», – подумал я. Представил афишу: «НАФИЛИЗАМИНЕТ»
Длинное слово, должно привлечь внимание прохожих. Пока разберутся
– уже почти мои зрители.

Я уже думал, чем бы таким эпатажным привлечь внимание к своей
литературе, какой-нибудь выходкой. Один американец выпустил книгу
и дал объявление в газеты: «Молодой миллионер готов жениться на
девушке, похожей на героиню романа такого-то (его, разумеется).
Почтовый адрес такой-то». Книгу моментально раскупили. Отличный
ход. Жаль, чужой, а чужим я никогда не пользовался. Когда-то наши
газеты переживали за Сальвадора Дали: замечательный прогрессивный
художник вынужден был в буржуазном обществе привлекать внимание
к своему творчеству всякими эпатажными штучками. Я тоже переживал
за него. Теперь понимаю: если это так, – молодец, сумел. Меня
от экстравагантных поступков удерживают тормоза. Странности привлекают,
но странности присущие странным людям. Странности нормальных отталкивают.
Видимо, я слишком нормальный. Усы Дали вполне гармонируют с его
полотнами. А если бы я легко решился на такие усы, я должен был
писать другие вещи.

Один раз после очередного отказа в публикации моей прозы я придумал
себе псевдоним, с которым, как мне показалось, меня должны были
расхватать читатели – НАУМ ГОВНО. Жаль, не хватило на это решимости:
может, сегодня Говно было бы у всех на устах.

…Я уже видел, как метрах в пятидесяти сзади девиц ступила на полотно
дороги… боже мой! – известная актриса театра и кино Маргарита
ТЕ. Могу не успеть. Я посмотрел в зеркало заднего обзора – не
собирается ли кто ее перехватить. Вроде, нет, все больше солидные
иномарки. Хотя нередко и такие подхалтуривают. Девица зло махнула
дверью, я рванул к звезде.

Людей искусства в моем салоне было немного. В основном такие же
неизвестные широкой публике, как я. Преимущественно из обслуги
– администраторы, директора, причем молодые. Видимо, этим чаще,
чем более опытным коллегам, приходится пользоваться услугами случайных
извозчиков. Зато с понтом. Особенно девочки. Эти сразу громко
начинают решать проблемы большого искусства, которым они занимаются.
Только впадают в салон, хватаются за телефон. «Звук сделайте потише».
На тебе потише. Встряхиваются волосики, открывая телефончику доступ
к ушку, головка кокетливо наклоняется набок. Известные люди в
разговорах называются исключительно по фамилиям, чтобы у водилы,
т.е. меня не было сомнений, о ком речь. Дорогу они указывают небрежным
швырянием своих пальчиков: «Вот сюда поверните… здесь остановите».
Парни, как правило, ведут себя сдержанней: ребята интеллигентные
(по виду), чуть придерживают прыть своих спутниц, чтобы не нарваться
на конфликт с пролетарием, т.е. со мной. Отвечать придется им.

Однажды меня остановила пожилая дама. Назвала адрес. Обычно в
голосе клиента слышатся вопрос, просьба, заискивание – все обязательные
специи, чтобы добиться цели. У этой тон был властным, не сомневающимся:
сейчас уеду. Что-то в ее лице мне показалось знакомым.

Поехали. Какой-то тип меня подрезал. Я резко затормозил, дама
чуть не воткнулась в лобовое стекло. Я успел выкинуть правую руку,
чтобы придержать ее. Женщина благодарно покачала головой, не поворачивая
ее ко мне. «Спасибо. Ездить они тоже не умеют». «Они – это кто?»
Дама промолчала. «У этой страны проблема не в дорогах и не в дураках,
а в отсутствии профессионализма». Я поинтересовался, к какой профессии
принадлежит она. «Я занимаюсь театром» – «О-о! Чем именно в театре?»
Вместо этого она представилась – четко, так же, как называла адрес:
я – Инна ВИ, театровед. Вспомнил: я видел ее в какой-то телепрограмме.
Театровед известный, но не настолько, что ее уже должен знать
любой водитель такси. Я читал ее статьи, еще в советские времена.
Писала лихо, но от статей веяло холодом застенка: слишком много
правильной идеологии. Талантливый человек, что говорить, но от
этого еще страшней.

Я замялся: с одной стороны, появился соблазн завести полезное
знакомство. С другой – не хотелось лишать себя удовольствия услышать
что-нибудь о себе. Может, даже нелестное – все равно интересно
в такой ситуации. В этом не только кураж. Щажу своё самолюбие.
Назовешься, а для человека твое имя окажется пустым звуком. «Ах
вы драматург?!»... И повисает неловкость. Если тебя не знает парикмахерша,
– ладно. Она сама чувствует себя виноватой за свое невежество.
А если тебя не знает коллега по цеху, значит настолько ты никому
не известен. И настолько ты никому из коллег не нужен, кроме как
развозить их на своем «форде» по их делам.

Я стал расспрашивать: как дела в современном театре? что новенького?
Что-то слышал об антрепризах (это слово я произнес не с первого
раза, ломая язык, – якобы я еще не усвоил новое слово в искусстве).
Есть, мол, такое движение, что это такое? «Есть, да, – не очень
приветливо ответила Инна ВИ. – Сейчас много чего есть. Только
толку от этого мало». Я продолжаю подбираться: вот слышал про
такой спектакль, подруга жены видела… как же он называется?...
название такое интересное… «Ну все, все, все»! Я нарочно исковеркал
название. Между прочим, коверкают почти все, кто о нем писал.
Это не только задевает автора – это говорит о том же профессионализме
пишущих. «Не знаю, – ответила Инна ВИ, известный театровед. –
Мне все это не по душе. Много халтуры, до безобразия» Меня подмывало
представиться, но я еще наделся что-то выпытать про себя. «А вот
есть такой автор, не помню точно его фамилию – Блат… Крот… Брод.
Не слышали?» – «Нет», – ответила Инна, так и не повернув ко мне
головы. Вместо того чтобы попасться на удочку, испортила мне настроение.
Пару лет спустя мы встретились с ней в Доме актера, на юбилее
журнала «Драматург и я». Инна произнесла блистательный спич, я
хохотал, с удовольствием аплодировал. На фуршете она оказалась
рядом со мной. Несколько раз весьма откровенно посмотрела на меня.
Несмотря на свой приличный возраст, дамочка, видать, еще шустрая.
А чего: остроумна, бесцеремонна. Хорошо выглядит. Стремительна
в движениях. Из тех, которые как пылесос – все сметают на своем
пути. «Вы так смотрите на меня, как будто хотите спросить: «Где
я вас видела?» – «Да, где я вас видела?» – Моя инициатива ее явно
обрадовала. Оценила. Даже улыбнулась, что совсем неожиданно. «Я
– Наум Брод». Она на секунду нахмурила брови – вспоминала, где
могла слышать. «А-а», – в итоге произнесла она, не скрывая своего
разочарования. Я подумал, что если бы я представился ей тем самым
водителем, ей было бы значительно приятней. С драматургом Наумом
Бродом общаться ей не захотелось, и она отошла, даже не попрощавшись.

… Маргарита ТЕ наклонилась к окну, секунду-две разглядывала меня,
осмотрела заднюю часть салона.

– К Художественному театру, пожалуйста. Знаете?

– Найде-о-ом, – заверил я тоном опытного извозчика.

– И побыстрей, если можно.

– Я уже понял. Быстрей, чем все остальные, не получится. Впереди
пробка.

– Ах… – недовольно произнесла актриса и отвернулась к окошку.
Кстати, когда искали актеров в мой спектакль, приглашали и Маргариту.
Отказалась. Подробности не помню – кажется, не захотела заниматься
таким низким делом, как антреприза. Я ее понимаю: вначале я тоже
чувствовал себя уязвленным. Но то я, у которого не было выбора.
Востребованная актриса могла бы не чваниться. Я, как обычно, решил,
что не понравилась пьеса. Это вполне могло быть: героиня пьесы
явно не тянет на героическую женщину, все слишком узнаваемо, приземлено.
А искусство должно возвышать. Этому верно служат такие замечательные
актрисы, как Маргарита ТЕ.

– Если я не ошибаюсь… – Я как опытный драматург, замолчал. Пауза
повисал надолго. Актриса первая не выдержала. Повернула голову
ко мне, удивленно вскинула брови: в чем?

– То я везу…

Опять пауза. Я смотрел прямо перед собой.

– Не ошибаетесь, – сказала актриса. Краем глаза я заметил, как
ее губы чуть тронула улыбка: оценила ход.

– Я спешу на репетицию. Пожалуйста, если можно, – узнанная звезда
может смело рассчитывать на участие в ее судьбе любого случайного
попутчика.

Я ухарски заложил руль влево – она качнулась в мою сторону. Потом
так же вправо – она качнулась в другую, схватилась за ручку двери.
Посмотрела на меня, хмыкнула.

– Попробуем, – сказал я. – В жизни нет ничего невозможного – есть
люди, которые в данный момент в данном месте что-то не могут сделать.

Вот ляпнешь что-нибудь такое, чтобы задать беседе соответствующий
уровень, а потом не знаешь, что с этим делать дальше. Куда развивать.
А рядом с тобой человек, который понимает, что такое реприза,
как строится общение. Сама сентенция тоже не ахти какая, к тому
же я уже где-то подобное говорил, а в повторенном нет энергии,
нет жизни.

Тем не менее Маргарита ТЕ посмотрела на меня уже более внимательно:
из уст профессионального водителя такое услышишь не часто.

Выручил телефонный звонок. Актриса ринулась в глубь своей сумки,
но я остановил ее: звонил мой мобильник.

– Ума, ты где? – Лариса.

– Пока далеко от дома.

– Очень хорошо. Потому что я еще в мэрии и когда освобожусь, не
знаю. Вот такая ситуация. Я тебе позвоню.

– Мы уже договорились.

– Мне лучше уточнить еще раз. Ты же знаешь, какая я. Ты меня понял?

– Понял.

– Ты уже подумал?

– Подумал.

– И что?

– Поговорим.

– Сейчас не можешь?

– Сейчас я за рулем.

– А, ты еще за рулем. Извини.

– Ничего.

– Такая ситуация.

– Всё?

– В смысле? Послушай… Если тебе не хочется этим заниматься, я
не настаиваю. Ты меня понял?

– Я не сказал, что мне не хочется. Я сказал, что я за рулем.

– Я тогда обращусь к кому-нибудь еще. Я понимаю, тебе не хочется
заниматься всякой ерундой.

– Это не ерунда.

– Это ерунда. Что ты думаешь, я сама не понимаю? А то ты из меня
делаешь, не знаю кого. Такая ситуация.

Молчание. Опасное место, я тоже молчу.

– Я уже людям сказала, что берусь. Ты меня понял, да? Чтобы ты
меня не подвел. Такая ситуация.

– Не подведу. Звони домой.

– Я тебе позвоню.

– Звони..

– Или лучше ты.

– Нет, лучше ты.

– Всё, меня уже вызывают, – отбой.

– Ой, остановите, пожалуйста! – актриса выпростала из салона руку,
и кому-то закричала: – Я сейчас, сейчас!

В «фольксвагене» рядом с нами сидело несколько человек, среди
которых были какие-то актеры, кажется, ее коллеги. Фамилии я всегда
путаю, но лица знакомые.

Я припарковался к тротуару, сзади «фолька».

– Сколько я должна? – спросила актриса, опять исчезая в сумке.

– Ничего.

– Да? – она вскинула на меня глаза, состроила гримаску: надо же!
– улыбнулась. – Ну, спасибо. Было очень приятно, – и выскочила
вон. Перебежала в переднюю машину. Через заднее стекло я видел,
как все целуют ее, тискают. «Фольксваген» рванул с места.

Я подождал пока он не скроется из виду. Интересно, что она нашла
приятного?

24.

Я взялся было за ручку двери Дома актеров, когда увидел приближающегося
Борю ЛЬВО.

– Наумка, рад тебя видеть. – Боря издали протянул мне руку. –
Я как раз шел и думал: «Посижу немного в кафе, может, встречу
какую приятную морду». Надо скоротать полчасика. – Тисканул меня
за плечи. – Сюда по делу?

Мы вошли в Дом.

– Нет, тоже скоротать.

– Зайдем в кафе?

Я кивнул.

Боря ЛЬВО – режиссер, актер, певец. Сочиняет скетчи, песенки,
ставит концертные программы, капустники, сам ведет их. В свои
пятьдесят с лишним в дополнение к поклону может посредине сцены
упасть на полный шпагат. Юношей прыгал в высоту метр девяносто,
приличный результат, я от силы брал метр сорок, из-за чего очень
страдал.

Боря знает кучу актерских баек, у него всегда в запасе свежий
анекдот. Такие как Боря – часть удовольствия в жизни. Лично мне
общение с Борей приятно еще и потому, что он всем говорит о моих
пьесах с уважением. Иногда может процитировать из них какие-то
реплики, а я невольно озираюсь по сторонам: есть ли свидетели.
Жалею, что такой человек не может быть рядом со мной, когда надо
кому-то напомнить о моей состоятельности. Знаете, когда живешь
в постоянном дефиците признания, невольно собираешь его крохи.

Мы вошли в холл, прошли к лифту. Боря раскланивался со всеми,
кто попадался нам по пути.

– У меня есть для тебя хорошая идея, – сказал я. Взгляд Бори продолжал
скользить, как сканер, по всему пространству хола, выискивая,
с кем еще поздороваться. На редкость коммуникабельный человек.

Я замолчал, привлекая внимание Бори.

– Да, слушаю тебя. Что за идея? – он вернулся ко мне, оставаясь
в какой-то неведомой мне связи с прошедшим мимо нас человеком.

– Идея такая. Отметить юбилей, но не в привычном отсчете: пятьдесят…
шестьдесят… шестьдесят пять. А, например: «Шестидесяти шестилетие
народного артиста….» Или драматурга. Или еще кого-то.

– Шестидесяти шестилетие? – профессионал Боря явно заинтересовался
и оценил. – Неплохо, – он даже хохотнул. – Это смешно. Надо будет
использовать. Юбилей.

– Конечно. Чем не юбилей. Вот, сделаешь мне. Ты же у нас мастер
таких вещей

– Тебе? Когда у тебя?

– Не скоро.

– Ты меня немного старше. – Он забыл, что я старше его лет на
десять.

– Немного.

– Но выглядишь – тьфу-тьфу. Подстригся? – Боря чуть отстранился,
перепроверяя свое впечатление, но остался при нем. – А я только-только
пришел в себя. Чуть не отбросил копыта.

– Да ты что?!

– Так было страшно, Наумка! Ты не представляешь. Я тебе не рассказывал?
Пиписька, не буду подробности. В прошлом году чуть не отдал концы.
Сделали операцию, полгода ходил с мешочком. Я с ним даже на гастроли
ездил. Хорошо, мешочек американский, иначе залил бы своей мочой
всю страну. Извини, – «рак», подумал я. Других мы всегда охотнее
приговариваем к обреченности. – Потом – ничего, все зажило. Тьфу-тьфу-тьфу.
Но год у меня был – не дай бог кому. Уже думал – не выкарабкаюсь.

– Слава богу.

– Слава богу. Тьфу-тьфу.

– Тьфу-тьфу.

– Два старых еврея. – Боря рассмеялся. – А ведь еще совсем недавно…

Совсем недавно – это лет двадцать пять назад. Мы иногда собирались
компанией в моей холостяцкой квартире на Коломенской. Боря с гитарой.
Пел он хорошо и правильно, но быстро надоедал, как дорогие конфеты.
Во всем остальном его творчестве тоже больше правильности, чем
интересности. В связи с чем я вывел теорию: если бы он прыгнул
на два двадцать, когда это еще был мировой рекорд, может, тогда
он бы не пел, не сочинял, и вообще не вылезал бы на сцену, чтобы
в конце своих выступлений оживлять зрителя шпагатом. А если бы
я прыгал на метр девяносто, я бы не стал тем, кого уважает Боря
ЛЬВО. Какие-то закономерности в этом проглядывают.

Вошли в кафе.

В левом дальнем углу сидела Маша МО с какой-то женщиной. Заметила
нас. Приветственно помахала ручкой, пригласила присесть к ней.
Я так же жестом ответил: чуть позже, если она еще не уходит. Она
ответила: нет, готова меня ждать. Наклонилась к спутнице, не сводя
с меня взгляда: видимо, объясняла ей, кто я, кто Боря. «Наум –
замечательный драматург». Маша МО – актриса, читала мои пьесы
– судя по обкатанным комплиментам, не понравились. Но в этих местах
у меня постепенно набирается имидж «замечательного драматурга».
Про Борю не знаю, что она могла сказать.

Боря ЛЬВО:

– Ты ее знаешь?

– Конечно.

– А что ты так хитро?

– Разве?

– Глазки у тебя как-то заискрились. Наумка, можешь не смущаться.
Я под нее тоже подбивал клинья. Когда-то она была хорошенькая.

– Когда-то и мы были хорошенькими.

– Да, Наумка.

Мы подошли к барной стойке.

– За рулем? – спросил я.

– Нет. Хочешь выпить?

– Можно.

– Ты не за рулем?

– За рулем. Но сегодня можно себе позволить. По чуть-чуть.

– Есть повод?

Я секунду-вторую помялся: сказать – не сказать.

– Небольшой.

– Премьера?

– Какое! Наша встреча.

– Да, Наумка… – Боря внимательно посмотрел на меня. Его глаза
сделались одновременно печальными и вопросительными: то ли мелькнула
какая-то философия, то ли прикидывал, вот что ему обойдется наша
встреча. Боря любит выпить за чужой счет. – Нет, Наумка, сейчас
за мной приедет человек с телевидения, отвезут на запись, а потом
привезут сюда. Я репетирую программу к закрытию сезона Дома (в
смысле этого дома).

– Капустник?

– Капустник. Но, по-моему, ничего получается. Конечно, это не
твой уровень. Но… тебе, вроде, что-то нравилось из того, что я
делаю.

– Репетиция надолго? Я сюда заскочил минут на… – Я деланно уставился
на часы своего мобильника, как будто подслеповатыми глазами вычитываю
с них расписание своих важных дел, которые меня ждут. – Потом
покручусь пару часов по городу и могу вернуться сюда. Посидим.

– Сегодня, к сожалению, на долгие посиделки я не гожусь. Завтра
ночью улетаю в Берлин, с Ромкой. Веселить нашу диаспору. Еще не
собирался, куча дел.

Я поймал себя на том, что меня кольнула зависть: вот, занят человек,
нужен.

– Что жалеть по поводу своей занятости?

– Да. Тьфу-тьфу.

– Вот именно. Есть что-нибудь новенькое?

– В смысле программы?

– В смысле анекдота.

Боря задумался.

– Мужик лежит в купе на верхней полке…

– Обосрался?

– Я тебе рассказывал? Хороший анекдот.

– Хороший.

– Мне нравится тебе рассказывать: хорошая реакция.

– А мне нравится, как ты рассказываешь. Выпьем за это хотя бы чай.

– Да, чай с удовольствием. – Мы встали, подошли к бару. На этом
коротком отрезке жизни Боря успел зацепить какого-то мужика, обняться,
расцеловаться и разойтись.

Боря облокотился на барную стойку.

– Есть будешь?

Я продолжал держать оборону. Если я предлагал выпить, то Боря,
возможно, метит за мой счет поесть. Вообще я не люблю, когда за
меня платят, поэтому всегда проигрываю в таких поединках и иду
платить первым. Видимо, синдром хронического безденежья. Но тут
подумал: черт возьми, в свой юбилей могу я позволить своему небедному
приятелю оплатить мой чай?

– Чай.

– А я возьму что-нибудь поесть. Что у вас есть вкусненького и
быстренького? – спросил Боря у барменши.

– Вкусненькое у нас пирог. Но его надо подогреть.

– Пирог? – Боря посмотрел в мою сторону.

– Я только чай, – решительно отмежевался я от пирога.

– Мне тоже чай и… – Боря пошарил взглядом по полкам. – А помнишь,
Наумка, как мы с тобой в несгоревшем Доме актера закладывали?
Тогда не рассуждали возле стойки: что пить, что есть. Сметали
все подряд. – Буфетчица поставила нам по чашке чая, выжидательно
замерла.

– Ну, что-нибудь еще? – спросил Боря.

– Я – всё. – Я забрал свою чашку и пошел к столику, демонстрируя,
что выключился из предыдущего эпизода.

– Я тоже пока только чай, – сказал Боря.

– А деньги? – несмело произнесла ему в спину буфетчица.

Боря замер рядом со столом, с чашкой в руках.

– Наумка, у тебя есть? Мне доставать трудно. Отдам.

Я расплатился.

– Надел такие джинсы – еле напялил, – оправдывался Боря для усиления.
– Еле влез, представляешь? Постепенно теряю форму. Уже не остановить.
Вот так... А как у тебя с этим? – Боря с видом профессионального
андролога метнул взгляд вниз за мой край столика.

– Нормально.

– Нормально?

– Нормально уже относительно.

– Вот именно… – Боря повертел головой, проводя дежурный обзор
пространства, кивнул в сторону Маши МО. – У нее завтра спектакль,
– и посмотрел на меня: что я думаю по этому поводу.

– Знаю.

– Тоже пригласила? Она меня уже несколько раз приглашала, но я
– все никак. То одно, то другое. А ты пойдешь?

– Нет. Мне ничего не нравится, что она делает.

– Я именно это и хотел сказать. Но я не такой прямолинейный, как
ты. Ты только ей это не скажи.

– Уже говорил. Ей не нравятся мои пьесы – и что? Ее право.

– Она сама тебе сказала?

– Я догадался.

– Ну и она пусть догадывается, что тебе не нравятся ее спектакли.
Так нельзя, Наумка. Не мне тебя учить, но люди живут по законам,
с которыми им удобно. Она делает свое, ты свое.

Отчасти Боря прав: совсем не обязательно говорить человеку, что
ты думаешь о его работе. Делу это вряд ли поможет, только испортит
человеку настроение. Но дело в том, что чужое я не оцениваю, а
реагирую. Такая психика: срабатывает быстрее, чем соображения
тактические – похвалить чужое, не хвалить. Если мне что-то нравится,
меня это может растрогать до слез. Если не нравится, не успеваю
найти обтекаемую формулировку, как с языка соскакивает: «Говно!»
То, что я видел у Маши МО, – как раз этот случай.

– Мне твое тоже не сразу понравилось, – продолжил Боря ЛЬВО мое
совершенствование. – Изя ДУ дал мне почитать твоего «Щенка». Он
собирался ставить все твои пьесы, показывал мне тетрадь: на обложке
огромными буквами выведено: «НАУМ БРОД. ВСЁ». Ну, прочитал – где
действие? где главное событие, которому нас учили? А потом я посмотрел
твой спектакль в театре «СОВ». Сказал Изе: «Изя, ты был прав».
Кстати, где он? Общаетесь?

– Умер.

Боря присвистнул.

– Ну… . – Печально покачал головой – А от чего?

– Альцгеймера.

– Альцгеймера? Надо же… Странно. Вроде, нормальный парень.

– Последнее время переводил на стихи библию.

– Это уже диагноз. – Боря метнул на меня взгляд, проверяя, насколько
я готов разделить его иронический тон.

– Кстати, стихи хорошие, – сказал я. – Он читал мне отрывки.

– Он был способным парнем. И режиссер хороший. Вот так уйдешь
и – привет! Никто не узнает.

– Я тоже случайно узнал. Мне сказал его сын, который приглашал
меня на радио, на свою передачу.

– На радио? Его сын уже работает на радио?

– Его сыну уже за тридцать.

– Да, Наумка. (Пауза) Ну здОрово.

Я не понял: «здОрово» относилось ко мне или к сыну. Поэтому уточнил:

– На «Ради-минимум». Программа идет в два часа ночи.

– Ну и что? Всё равно… За Исаака надо бы выпить.

– Наверно.

Зазвонил мобильный. Мы одновременно кинулись к своим телефонам.

– Это у меня, – сказал Боря. Мой действительно молчал. Наши мелодии
абсолютно совпадали.

– Да, Неличка. Я сижу тут, с одним замечательным драматургом.
Бродом. Бро-дом, – повторил Боря. – Наум Брод, не знаешь такого?
– Он взглядом извинился передо мной за невежество своего абонента.
– Это твое профессиональное упущение. Но я помогу тебе наверстать.
Могу даже сегодня вечером. Я знаю, знаю: вечером у нас с тобой
запись, – Боря опять поиграл глазами со мной: мол, понятно, какая
нас ждет запись. – Хорошо, милая, можешь подъезжать прямо сюда,
к Дому актера. Когда подъедешь, дай мне знать.

– Классная тетка, – поделился Боря. – Но уже не в моем вкусе.
Старая, за сорок. Но когда-то была – чума. Сейчас тоже дай боже.
Продюссерша.

Мелькнула мысль: продюссерша… надо попросить Борю, чтобы он свел
меня с ней. Еще лучше спуститься с ним вниз, до машины. Сорокалетняя
дама не преминет обмусолить меня веселыми глазками. С удовольствием
выкинет ко мне свою пухлую ручку для знакомства.

– Боря, – начал я и уже сразу почувствовал, как будет неуклюже
звучать моя просьба. Как ему будет неудобно отказывать мне и придется
что-то врать. – У тебя есть какой-нибудь толковый человек на телевидении?
Режиссер, продюсер. Тот, от кого зависит решение.

– Что надо?

– Всё надо. Ничего ведь нет. Сериал какой-нибудь. Программа.

– Наумка, и ты станешь заниматься таким говном? Ты что, не знаешь,
что такое наше телевидение? Это же телевидение! Что они сочиняют?
Кого приглашают?

– Тебя, разве, не приглашают?

– Наумка, а что я там делаю? Рассказываю актерские байки, спою
что-нибудь. . Всё. Ничего серьезного. И потом там все носятся
со своими идеями, воруют друг у друга по-черному, подсиживают.
Нет, Наумка, не опускайся до этого.

Кажется, Боря решил сегодня все у меня исправить.

– Сейчас такое время, – продолжил Боря, – ничего никому не нужно.
Все как-то сами выкарабкиваются. Уже хорошо, что живы, – добавил
он, видимо, вспомнив нашего общего приятеля. .

– Этого мало.

– Наумка, – начинает Боря с интонацией, обещающей серьезные жизненные
заключения. – Всё у тебя хорошо. Я помню, когда мы с тобой познакомились…
У тебя иногда нечего было есть. Кажется, ты занимался извозом,
развозил проституток. Было такое? Могли мы тогда представить,
что все так измениться? Слава богу. Ты занимаешься любимым делом
и еще за это получаешь деньги. Может, не совсем те, которые заслуживаешь,
но кто у нас получает заслуженно?

Снова зазвонил Борин мобильный.

– Да, Неличка. Хорошо, иду. Через пять минут внизу. – Всё, Наумка,
она уже приехала. Так что… – Он развел руками, завершая свою аргументацию
насчет телевидения. – Встал.– Надо идти. Она уже внизу. Выглядишь
ты хорошо, но твое настроение мне не нравится.

– Нет. Все нормально.

Боря еще раз посмотрел на меня – явно не поверил. Наверно, понял,
что со мной что-то происходит, чему уже никакими дифирамбами и
увещеваниями помочь нельзя.

– Иди, Наумка, тебя ждут девочки. Я тоже подойду, неудобно. Она
сейчас где: в Москве, в Англии?

Я пожал плечами.

Маша МО несколько лет назад ушла из театра и уехала в Лондон –
вышла замуж за английского… я долго думал, что лорда – так мне
представлялось любое замужество с проживанием в Лондоне, но оказалось,
что журналист-международник, из бывших наших. В Лондоне она, якобы,
с профессией не расставалась, время от времени дает какие-то песенно-поэтические
концерты русскоязычной публике и «всем очень нравится» (Маша).
Мне всегда представлялся небольшой залец в ее загородном доме
с десятью-пятнадцатью русскоговорящими гостями, половина из которых
англичане, стажирующиеся на таких собраниях в русском; потом выяснилось,
что дома тоже нет, только квартира. В Москве она появляется довольно
часто и надолго, что наверняка вводит в заблуждение относительно
состояния ее замужества не только меня – или муж так богат или
там что-то не очень в порядке. Здесь она что-то себе придумывает:
то моно спектакль, то водевиль, то еще какую-нибудь ерунду, которые
тоже проходили с неизменным успехом. «Всем так понравилось, –
потом докладывает мне Маша МО, приглашая на очередное событие.
Для большего правдоподобия перед профессионалом добавляет: – По
крайней мере, все говорили, что понравилось. Но я и сама видела».

Мы подошли к столу дам.

– Привет!– сказал Маша.

– Привет, Машка. – Боря поцеловал ее в щеку.

– Завтра спектакль. Помнишь?

– Конечно. Машка, к сожалению, я завтра улетаю.

– Ты говорил. (Мне) А ты? Как у тебя? – Маша протянула мне руку.
– Не помнит, вижу

– Почему? – сказала я. – Все помню. – Я похлопал свободной рукой
по тыльной части ее ладони. К поцелуйчикам в этой среде я отношусь
сдержанно. Чего попусту дразнить женщину? Целуешь – надо двигаться
дальше.

– Помнишь? Приходи. Или у тебя дела?

– Что-то было, – сказал я. В голову никак не шло достоверное вранье.

– Я знаю, тебе не очень нравится этот режиссер, но это совсем
другое. (Спутнице) Ты не знакома с ребятами?

Та, не прекращая улыбаться, отрицательно покачала головой.

– Карина, – представила она женщину. – Это Наум Брод – замечательный
драматург. Я тебе о нем говорила. А это Боря ЛЬВО. Не знаю, как
тебя представлять: артист, режиссер. Композитор.

– Я не композитор. Композитор – мой сын. Кстати, очень хороший.
Скоро мы будем с ним выступать здесь.

– Ну, все равно. Боря ЛЬВО, мы смотрели его капустник, помнишь?

Дама согласно покивала, еще больше расширив улыбку.

НАТАША. Садитесь.

БОРЯ ЛЬВО. Меня уже ждут внизу.

– Понятно. Боря, как всегда, убегает. (Мне) Ты тоже убегаешь?

– Посижу, – сказал я.

– Я полетел, – сказал Боря. – Наумка, не пропадай.

«Наверно, не рак», – подумал я с облечением.

Я сел на краешек стула в позе спешащего по делам.

– Сядь удобнее, – сказала Маша. – Что ты так? Подстригся, что
ли? – Женщине: Вот, будешь когда-нибудь писать книгу воспоминаний,
напишешь: сидела в кафе дома актеров с Наумом Бродом, замечательным
драматургом, знаменитым.

Женщина обнажила рот в улыбке, закивала. И замечательный, и знаменитый
– это уже перебор. На такое я успеваю взять себя в руки и не реагировать.

– Карина журналист. Или журналистка. Не знаю, как правильно. Из
Болгарии. Собирает материал о российском театре. (Карине) Спектакль
Наума идет в… где у тебя идет спектакль?

Я неопределенно покачал головой. Читай, как хочешь: и повсюду
и сам не знаю, где.

- В театре «На Тачанке», – перевела Маша.– Обязательно тебе надо
посмотреть. А так – как здоровье? Как чего?

– Чего именно?

– Ну так теперь спрашивают: как здоровье, как все? Нормально?
Вид у тебя такой.

– Какой?

– Ну… Такой. Не болеешь?

Я испугался: может, бледный? Не почувствовал игру давления.

– Нет, вроде.

– Так-то выглядишь хорошо. Молодцом. – Она повернулась к журналистке.
– Хорошенький, правда?

Улыбка подвигалась.

– А что у тебя с Борей? Что-то затеваете?

Я так же повел плечами.

– Я не помню: я тебе вообще говорила про спектакль? Приглашала?
( Врет, что не помнит – хочет вернуться к теме. Я кивнул). А то
я все: спектакль, спектакль. А человек может… Завтра, в половине
девятого. Время такое дурацкое… Как раз для Степаши и Хрюши, но
другого не дали, суки. Дорого платить за аренду. А так почти что
бесплатно. Ну это не мое дело. Мое дело – хорошо сыграть. Надо
придти чуть пораньше. Администратор говорит, будет аншлаг. Загибает,
наверно, но вообще принимают хорошо. Мы уже не первый раз его
показываем. А, я же тебя приглашала уже на предыдущий. Вспомнила.
Ты сказал… обожди. Что же ты сказал? Ты сказал, что тебе не нравится
этот режиссер. Как-то даже его назвал.

– Бездарный.

– Бездарный. Нет, на мой взгляд, он не бездарный. Мне нравится,
как он работает. Дело вкуса, конечно. – Женщине: – Это мы про…
Ну ты поняла.

Улыбка, пару кивков.

– Между прочим, тебе он не нравится, а были очень хорошие рецензии.
Прямо скажем, писали о нем мало, но где-то писали . Я не читала,
но мне говорили. Какая-то газетенка. Ну, это не важно. Пишут,
знаешь, о ком? Я тоже могу сделать так, что обо мне будут писать
каждый день. Но я не хочу… Я сейчас закончила моно спектакль,
меня будут снимать на ТВ. Или не будут, мне это уже без разницы…
Но они приходили на прогоны, сказали, что им очень нравится. А
этот, пародист… как его?… он тоже был на прогоне. Подбежал ко
мне после спектакля, выбежал на сцену, расцеловал. «Я так растрогался!
Так растрогался». Может, и правда растрогался, хрен их разберет…
Придешь? Приходи. Мне только надо знать, сколько тебе оставить
билетов: два? больше?

– Один.

– Можешь с собой кого-нибудь взять. Кого-нибудь из знаменитостей.
Боря завтра куда-то уезжает. Кто-то еще будет, я сейчас не помню.
Придешь, посмотришь на знаменитостей. Потрогаешь их. У тебя есть
друзья среди знаменитостей?

– Вот, рядом со мной. – Я указал на Машу. .

– Какая я знаменитость? Хотя я была в Лондоне, корреспондентка
брала у меня интервью… правда, наша, русской газеты… Она сказала,
что обо мне в Лондоне слышали. Среди диаспоры конечно. На фиг
я нужна англичанам, если так посудить. На фиг мы вообще всем им
нужны, правда? Вот на фиг, например, им нужен ты со своими талантливыми
постановками? У них своя жизнь, у нас своя. Живем как в ведре.
Бухаем туда, бухаем… И никто нас в мире не слышит. Чем ты сейчас
занимаешься? Я о тебе давно не слышала. Ставишь что-то? Подожди,
кто-то мне о тебе что-то говорил… – Смотрит на подругу. Та улыбку
сохранила, но кивать перестала. – Что-нибудь новенькое написал?

Я молчу.

– Скрытничаешь. Ну правильно, так и надо в наше время. Мне очень
хочется, чтобы ты посмотрел, оценил. Ну и вообще надо повидаться
как следует, а не так… Я теперь долго буду в Москве. Так что приходи
в гости.

– А как же Лондон?

– Что Лондон? Там нечего делать. Туман разгонять?

– Муж.

– Муж – да. Муж там. Против мужика у меня ничего нет. Но я же
актриса. Мне нужна воля. Во-ля. Ты меня понимаешь.

– Да.

– А он бесится. На гастроли – не езди, на тусовки – не ходи. Сам
он не любит шум. Даже сюда его не затащить. Ну такой человек.
Ты вот любитель, он – нет. Так что… Приходи. Потом можем поехать
ко мне. У меня настоящий шотландский виски. Ты виски пьешь?

Кажется, меня клеят. Одному мужу она со мной уже пыталась наставить
рога. Или мне показалось. Правда, говорила, что уже в разводе,
но все равно я себя чувствовал неловко, когда встречался с ним.
Хотя ни тому, ни этому, ни всем последующим с моей стороны ничего
не грозит. Чем-то она мне категорически не нравится – в этом смысле.
Интересно, что по этому поводу происходит в ее симпатичной головке?
Насколько я понял, у женщины в подсознании сохраняется связь с
мужчинами, с которыми им хотелось бы близости, но им не ответили
взаимностью.

Я встал.

– Я все пью.

МАША МО. Пошел? Дай я тебя поцелую

Я наклонился, она чмокнула, внимательно проверила, не оставила
ли следов от помады

– Не хочу тебя подставлять. – Это проверка: насколько я свободен.
– Тебе напомнить? Завтра, например. Ты ведь человек занятой. Можешь
и забыть.

– Не забуду.

– Не забудь. Если что-нибудь случится, позвони мне. Мне хочется,
чтобы ты пришел. Мне важно твое мнение. Я всегда ценила твое мнение.
Хотя вот то, что тебе прошлый спектакль не понравился, я с тобой
не согласна. Надо тебе посмотреть еще раз. Когда он пойдет? Сейчас
я посмотрю в календарик. Обожди. – Она завозилась в своей сумке.
Женщине: – Ты не помнишь?

– Ты говорила, что его отменили.

– А, да. Но все равно будет еще раз в Москве. А потом намечается
гастроль, в какую-то Кацапетовку. Но это неважно. Спектакль все
равно неплохой. Я тебе сообщу.

– Пока.

25.

Выхожу к своему «форду».

Настроение уже получше. Час назад получил индульгенцию у врача,
только что мне наговорили кучу приятных вещей, причем люди профессиональные,
от меня не зависят, льстить им нет смысла. Кроме них еще наберется
немало коллег, которые относятся ко мне так же. Я вспомнил ночное
интервью на радио: звонили из разных городов России, неизвестные
мне люди удивляли своей осведомленностью, уважительным отношением
к тому, что я делаю.

Не знаю, как у других авторов, когда есть внимание к тому, что
я делаю, я легко переношу одиночество. Может быть, это что-то
из детства: папа-мама дома, дома все в порядке, все тебя любят,
тебя ждет субботняя ванна, можешь пока беситься во дворе, валяться
в грязи, сколько хочешь, – родные руки отмоют. Однажды группа
актеров театра «СОВ» была на гастролях в Австралии. И вовремя
не смогли вылететь в Москву, на очередной спектакль. Надо было
их чем-то заменить. А все актеры «Щенка» как раз оставались в
Москве. Кто-то подсказал Галине Борисовне ВО показать «Щенка».
В принципе зритель простил бы такому театру отмену спектакля.
Но по каким-то неизвестным мне соображениям Галина Борисовна ВО
разрешила «Щенка» показать. Впервые в стенах театра, впервые на
большой сцене. Актеры волнуются – решалась репертуарная судьба
их спектакля. Говорили мне: «Наконец-то и ты сможешь выйти к зрителю
на поклон». «Мне это не надо», – сказал я и как только начался
спектакль, поехал бомбить. Причем, редкий случай, – с каким удовольствием!

Парковаться возле Дома актеров всегда проблема – улочка узкая,
машин много. Пока сидел в Доме, мой «форд» обложили так, что теперь
надо выкручивать его по сантиметрам.

Врубил музыку.

Сдавать назад не люблю: в зеркалах теряю ориентацию, какие-то
проблемы с вестибулярным аппаратом, еще с детства. Поворачивать
голову за спину – может, там и остаться: остеохондроз; или закружится
– значит, поднялось давление.

Наконец, выбрался.

До «часа пик» еще есть время, успею проскочить самые проблемные
участки дороги. Больше никого брать не буду.

Звонок.

– Будьте добры Наума… Иссаковича. – Голос знакомый, но вспомнить
не могу.

– Это я.

– Вас беспокоит Марк Григорьевич РУ. Знаете такого? – не удержался
от кокетства голос. Ну, конечно же, Марк Григорьевич РУ известный
кинопродюсер, его голос, с характерной хрипотцой хронического
бронхитчика, все время хочется откашляться за него. Если не слушать
его сначала, не сразу поймешь: то ли собирается заплакать, то
ли уже выходит из истерики.

– Ну-у, еще бы не знать, – сказал я.

Здесь я должен был бы написать «сердце бешено заколотилось», но
оно не заколотилось, хотя случилась другая банальность: пронеслась
мысль: «Ну вот, кажется, началось». Если еще точнее: я словил
мгновение перехода от несчастья к счастью. Секунду назад не было
ничего – вспомните все, что вы прочитали до этого места; через
секунду может случиться все, что столько времени ждал. Все мои
обиды на человечество враз испарились.

Марк Григорьевич продолжает совсем по-домашнему:

– Наум Исаакович, как правильно – Наум Исаакович или Наум Изакович?

Конечно же, я готов ему подробнейшим образом объяснить, откуда
такая транскрипция моего отчества.

– Я из Латвии, – начал я, стараясь сдерживать рвущийся наружу
подхалимаж. – При получении паспорта меня обратным переводом сделали
Изаковичем…

Марк Григорьевич хохотнул.

– Я тоже не Григорьевич, а Израилевич. – Он что-то стал объяснять
из этимологии своего отчества, но я так и не понял смысла перехода.
Ладно, был бы его отец Герцем. Чтобы понять, кому принадлежит
сочетание «Марк Григорьевич РУ», совсем не требуется усиливать
его более выразительным отчеством. Оно само по себе достаточно
красноречиво.

– Наум Исаакович, – РУ перешел на деловую тональность, – меня
попросил позвонить вам народный артист России Олег Иванович ЯН.
Вы случайно не были сегодня рядом с Домом актера?

– Был. Минут двадцать назад.

– Очень хорошо. Дело в том, что вы разбили его машину. Вы знаете
об этом? Ваш номер записал охранник фирмы напротив.

Так, приехали.

Я резко вырулил к тротуару, встал.

– Минутку. – Вылезаю из машины. – Вот я смотрю машину. Обхожу
со всех сторон, – и пока ничего не вижу. Вот правая фара – нормальная,
бампер… левая сторона… – Я уже начал готовиться к возмущению и
отпору. И тут увидел, что у меня отколот самый край левого зеркала.
Значит точно задел!

Вспомнился легкий короткий треск сквозь мелодию «Радио-джаз».
До того стало вдруг все противно! Что за сволочная жизнь! Только
получил от нее чуть-чуть, самую кроху щедрости, и тут же что-то
отнимает.

В голове пронеслось: зеркало заменить – десять минут, кто что
потом докажет? Вряд ли они стали бы возиться с поиском вредителя
через милицию из-за такой ерунды.

Что делает на моем месте нормальный человек? Нормальный человек
говорит: «Ничего не знаю. Возле Дома был, машину не бил. И вообще,
я вспомнил: возле Дома актера, который мне на фиг не нужен, я
был в прошлом году». Сейчас уже доказать ничего нельзя. Мало ли,
что записал охранник. Охранник мог видеть меня, но как он докажет,
что именно я разбил?

Что делали те водители, которые били мои машины в мое отсутствие?
Оставляли свои визитки? Разыскивали меня через Интерпол, чтобы
возместить ущерб? Недавно я вышел из театра – бампер лежал на
земле. Видимо, кто-то разворачивался и долбанул. Когда-то я задел
животом зеркало чужого «жигуленка» – оставил записку со своим
номером. Хозяин мне позвонил, радостно рассказал, что поддел отверткой
зеркало, и оно стало на место. Наверно, ему хотелось поговорить
с идиотом.

На всякий случай, чтобы не позволить себе унизительного вранья,
я говорю:

– И что я ему разбил? – Мне уже без разницы было, что именно и
во что это мне обойдется. Я переживал за свою реакцию на звонок
Марка Григорьевича. Ведь это как раз тот самый случай, когда звонят
мне, значит, я могу выбирать – и тон, и поведение. Мог, например,
ответить сдержанней или еще лучше: «Что-то слышал», чтобы осадить
его.

– Точно не знаю, – говорит Марк РУ, – но, кажется фару и еще что-то.

– Насчет «что-то» мы еще посмотрим. Пока я не очень представляю,
как я мог разбить фару своим зеркалом. У него что, «студебекер»?

– Я надеюсь, что мы эту проблему решим полюбовно, – сказал голос,
без вопросительного знака в конце.

Боже мой, кто такой Марк Григорьевич РУ для меня? Да никто. Как
был директором дома культуры, так для меня и остался им. А вот
поди ж ты, обрадовался его звонку, залебезил. Извините, но в свои
65 я имею право сравнивать себя с более удачливыми коллегами.
В этом возрасте о себе можно говорить в любых степенях. Либо ты
им соответствуешь, либо нет. Свою репутацию уже не испортишь.
В мире было и есть много талантливых людей, с которыми мне не
приходит в голову равняться. Я не могу взять 6-20 в прыжках с
шестом, как Бубка, и пробежать стометровку за 9 и 7 десятых, как
Джонс, потому что у меня не было такого таланта первого и не будет
черного тела второго. Я никогда не смог бы написать такой фолиант,
как Джойс, и уж точно не смог бы десять раз переписать набело
«Войну и мир». Но достижения Марка Григорьевича РУ… Открытий никаких
не сделал, велосипеда не изобрел. Вещи всегда говорит правильные,
но и я их знаю. Все, что он делает, я сам умею. Кроме умения доставать
деньги. Наверно, не дурак: во всех интервью сам же иронизирует
над собой, а то точно стал бы объектом насмешек – слишком уязвим,
от скромных талантов до внешности: маленький, кругленький, с неизменно
вздернутыми кверху бровями и извиняющейся улыбкой. Как будто удивляется
всем пакостям мира и одновременно прощает ему.

Мне еще что обидно. Ну, подумаешь, разбил фару. Разбил и уехал.
Разбил и те промолчали. Ситуация может развиваться куда угодно.
Нет, мне судьба оплошности не прощает. Может, она предназначила
меня в примеры для подражания? И не позволяет мне совершать никаких
даже почти совсем невинных проступков? И ведь нашли, суки! Сразу
нашли за свою долбанную фару. Найти драматурга не могут уже тридцать
лет. Все стенают: нет пьес, нет драматургов! А вот он, рядом,
бьет ваши фары!

У меня юбилей, суки!

Я скоро уйду!!

(Долгая пауза)

Я поехал домой.

(Продолжение следует)