Проза

Начало

Продолжение

3.

Мне приснилось, будто я в полярной экспедиции, и у меня цинга. Зубы
расшатываются и вынимаются, я держу их в руках, подношу к
небольшому костерку и рассматриваю, держа ладонь в неровно
мерцающем оранжевом свете. Огонь обжигает пальцы и обдает сухим
жаром лицо, а вот спина дико мерзнет, будто по ней пляшут
ледяные иглы. Нужно повернуться спиной к костру. Я сделала
усилие, чтобы расправить затекшие ноги, и… проснулась.

Саша-большая сладко посапывала, завернувшись в оба одеяла.
Естественно, я в своей короткой ночнушке с веревочками вместо рукавов
покрылась гусиной кожей. Было даже холоднее, чем обычно. Я
дотянулась босой ногой до разукрашенной рыбками батареи.
Ледянущая! Вода в трубе обиженно булькнула. Ну, правильно,
отключили! Опять где-то авария.

Поеживаясь, я натянула спортивный костюм и носки. На цыпочках прошла
в комнату к Фионе Юрьевне и набросила на старушку поверх ее
байкового одеяла шерстяное, а на ноги положила свою
куртку-пуховик. Вернулась к себе. Попробовала растолкать Саньку, но
она, бесстыжая, только застонала и, не просыпаясь, так
соблазнительно провела по пухлой верхней губе языком, что у меня
по спине опять забегали ледяные иголочки. Возбужденная
Сашка была страшнее холода. Я проглотила полфлакона глянцевых
пуговичек валерьянки, запила минералкой, сжалась в комок в
кресле и провалилась в темноту без сновидений.

Во второй раз я проснулась от дребезжания ложечки в чашке. Моя
сестра заваривала себе растворимый кофе. Она была в пушистом
свитере под цвет новых обоев – изумительное бирюзовое облако.

– Сашка, к чему снятся зубы? – спросила я. Разнообразные сонники,
как и гороскопы, – это ее конек.

– К похоронам, – равнодушно бросила сестричка, откусывая от
бутерброда. – Кофе хочешь?

Я не хотела кофе. Я сорвалась с места – и к бабе Вере. По морозу в
пятнадцать градусов в тонкой спортивной курточке. Не могла же
я стянуть пуховик с озябших ног Фионы!

С бабой Верой было все в порядке. Но раз уж я пришла, то перемыла
посуду, простирнула и развесила на веревках во дворе белье,
приготовила картофельное пюре для Любочки. Ну, и пообедала у
Митрофановых. За Фиону я не беспокоилась – с ней же Сашка. В
половине второго я уложила Любочку спать (она с
удовольствием соблюдала детсадовский режим) и распрощалась с бабой Верой
до завтра.

Никакого завтра не было. То есть оно наступило, наверное, для
кого-то, а для меня еще три дня продолжалось тягостное сегодня с
беготней на ватных ногах по нелепому кругу: морг, загс,
собес, телеграф, церковь, фирма ритуальных услуг, снова морг…

Фиона умирала одна в пустой заледенелой квартире. Саша-большая даже
не подумала посидеть рядом с ней, вызвать «скорую»,
позвонить мне (хотя я оставила ей номер телефона Митрофановых). Она
ушла к какой-то своей институтской подружке и проболтала с
ней до ночи. Поскреблась в дверь этакой виноватой мышкой без
семи минут два, когда я в третий раз намывала полы.

Кстати, я так до майских праздников и проходила в спортивном
костюме. Носить пуховик, которым была укрыта покойница, не
решилась. Не из брезгливости, нет. Скорее, это была дань уважения к
тайне смерти, что ли. Я замотала куртку в два Фиониных
одеяла и отволокла этот большущий мягкий сверток на помойку. С
опозданием подумала, что надо было бы сжечь, а то бомжи
вытащат и будут носить, или еще продадут кому-нибудь.

Но это все было потом, а пока шла своим чередом унылая
предпохоронная возня. Все, что я делала, было оговорено законом или
ритуалом и представлялось мне не иначе как в виде тягучего ручья
из серой рисовой кутьи с алыми капельками пластмассовых
цветов. Я позвонила по всем номерам из Фиониной пухлой записной
книжки, и в квартире собралось не меньше сотни ее телефонных
подруг, коллег по школе во главе с немолодой, но бойкой
директрисой, учеников, почти таких же пожилых, как она сама.
Они бродили туда-сюда, и мне, наконец, осточертело выключать
за ними свет, поправлять поплавок сливного бачка в туалете,
оттирать с содой коричневый чайный налет с хрупких сервизных
чашек. Я села на корточки, приникла лбом к все еще ледяной
батарее в алых земляничинах. Не было рядом милой моей
Сашеньки. Значит, я ошиблась, сказав однажды, что мы ни на миг не
расставались? Она перебралась к родителям как раз в тот
момент, когда мне было особенно тяжело и горько. А мальчика Сашу
я сама прогнала. Он так навязчиво предлагал свою помощь, что
мне сделалось тошно от его никчемной заботливости. И я
сказала:

– Сань, я вообще-то здесь соцработник. А ты здесь вообще никто. Так
что, иди, пожалуйста, разукрашивай горшки по месту основной
работы и не лезь не в свои дела.

Он ушел. Обиделся, наверное. Но мне в тот момент было наплевать.
Фиона умерла, моя сестра-подруга-любовница меня бросила, в
квартире хозяйничали чужие тетки. Про квартиру я еще не знала
ничего, мне не приходило в голову, что она мне завещана, что
через шесть месяцев я могу оформить свидетельство о
собственности. То есть, я была уверена, что здесь нет ничего моего,
кроме мертвой Фионы, Фионы с острым птичьим носом и
скрюченными лапками. И мне хотелось положить ее в коробку на вату и
закопать потихоньку в лесу, как в детстве закапывала птиц,
которых не удавалось вылечить. А посторонние толпились вокруг,
мешали. И мальчик Саша утомлял меня больше всех – может
быть, именно тем, что сопереживал искренне, по-ребячьи. Вдруг
возникло жгучее желание пнуть его каблуком под тощий зад,
чтобы летел кувырком с лестницы. Ну, я и пнула. Словами,
конечно. Только это еще больнее, чем просто, без причуд, ударить.

А потом, когда карусель старух в черных платках перестала мелькать
перед глазами, я обратила внимание на толстого дядьку в
длинном пальто. Кажется, он и в помещении не снимал этого пальто
– ну, и неудивительно, холодина же. Это оказался сын Фионы
Юрьевны. Как зовут его, не помню. Где-то сохранилась его
визитка, можно разыскать и посмотреть, но почему-то не хочется.
Я привыкла называть его про себя просто Сын. Только про
себя. Вслух, из моих уст, это звучало бы дико: он был, наверное,
старше моего папы. Но я никому о нем не рассказывала.

Так вот, именно Сын и сообщил мне о завещании. Мол, через шесть
месяцев можете распоряжаться квартирой как своей собственностью.
Я растерялась, заойкала. Потом, чуть-чуть подумав,
спросила:

– Вы не обидитесь, если я ее продам? Видите ли, жить я могу пока и у
папы с мамой, а вот деньги до ужаса нужны.

– Понимаю, – вздохнул он. – Зарплаты у вас, соцработников, не
директорские. Да и у родителей, верно, та же ситуация.

– Вот насчет этого не угадали, – усмехнулась я. – Мой папа –
предприниматель. Не олигарх, конечно, но по местным масштабам очень
даже ничего. И деньги мне не на прожитье нужны. Хочу свою
фирму открыть. Ну, вроде бюро добрых услуг. Уборка там,
ремонты, няньки, сиделки…

– А что же у папы денег не попросите? – поинтересовался Сын. –
Боитесь, что не поддержит идею? Идея-то, честное слово,
замечательная.

– Так я и говорю – не миллионер он. Лишних денег столько нету, а
нелишние – они же все в обороте, – я грустно усмехнулась и
добавила. – Просила уже. Не хочется во второй раз всякие
неприятные слова выслушивать.

– А если бы какой-нибудь, как вы выражаетесь, «миллионер» дал вам
взаймы сколько-то денег, вы бы остались жить в квартире?
Видите ли, моя мама хотела… она мне писала об этом… ведь у нее
здесь библиотека, книги…

Он говорил долго, путано, сбивчиво. И я, перебив его, спросила:

– Вы насчет «взаймы» просто так или… как?

– Или как! – обрадовано кивнул он. – Запишите мне номер своего
счета, когда вернусь в Петербург, переведу вам… – он назвал
сумму, и я опять ойкнула. – Этого хватит?

– Ага. Конечно, – пролепетала я.

– Только… Можно дать вам совет? Оформляйте не как фирму, а как
индивидуальное предпринимательство. Поверьте, возни с налогами
намного меньше.

Вот с этого момента все и закрутилось.

4.

Я оформила предпринимательство на себя, но мы с сестрой сразу
условились, что это будет наша с ней общая фирма, на двоих. Обе
будем равноправными хозяйками, и все доходы пополам. В
квартире все еще было холодно, и мы лежали на диване, обнявшись и
завернувшись в два одеяла. Планировали. То есть, это я вслух
планировала, фантазировала, мечтала. Она же радостно во всем
со мной соглашалась. И то сжимала, то гладила под одеялом
мою руку. И шептала мне на ухо всякие глупости. Про то, какая
я умная и сообразительная, и про то, что у меня
наследственный коммерсантский талант. Наследственный – это не из-за
папы-предпринимателя, а из-за наших с ней стародавних
родственников-купцов. Ну, полная чепуха! Если бы наши пра-пра-пра
были талантливыми предпринимателями, иначе говоря – богатыми,
разве они остались бы в революционной России служить
счетоводами, голодать и мерзнуть? Небось, собрали бы в мешок
бриллианты и умчались в теплую Францию. Или их бы потом при Сталине
репрессировали. Но нет, они нормально прижились при
советском режиме. Значит, были так-себе-купцы, я думаю. Кстати,
думаю без презрения и уничижения. Для того чтобы уважать своих
родственников, необязательно их возвеличивать. Какие бы ни
были, все равно им спасибо, что выжили во всех передрягах,
чтобы, в конце концов, родить на белый свет меня.

И мою Сашку.

Деньги от Сына пришли быстро. Я сняла двухкомнатную квартирку под
офис. Две клетушки. В дальней посадила за компьютер
Сашу-большую, в проходной устроила «зал ожидания» для клиентов. А
кухня стала чайной-кофейной для мастеров. Так я задумала с
самого начала – чтобы всех работников называть уважительно
мастерами: и маляров, и сантехников, и нянек, и массажисток. И
никакого чтобы пьянства в рабочие часы. И никаких денег мимо
кассы. Зарплаты я им назначила приличные. И старалась ни на
кого не орать, но это плохо получалось, иногда я не
выдерживала и скандалила, конечно. Многие уходили сразу. Зато те, что
потом остались, были наши. Молодые и не очень, но все такие…
веселые трудоголики. Вкалывали без выходных, заводили
дружбу с клиентами, придумывали всякие штучки, чтобы интересней
работалось. Ольга, швея, подрубала клиентке шторы, а потом
вместе с мужем ехала к ней на квартиру, чтобы их повесить.
Собственноручно и бесплатно, в качестве бонуса. Нина Ивановна,
учительница на пенсии, ходила по адресам в качестве няни на
час – так вот, она, можно сказать, приворожила двух пацанят
трех и пяти лет: они без ее колыбельной про кота-воркота и
засыпать не желали. Сантехник Миша удивлял странным для
представителей этой специальности мировоззрением трезвенника. И
мой папа, однажды заявившийся посмотреть на осуществление
моей затеи, выдал всему происходящему такую характеристику:
«Ну, ты, дочура, и устроила представление! Собрала чудаков со
всего города».

Чудаки не чудаки, а ведь работали люди, дело шло. Прибыли было мало,
но заказов я получала все больше и больше.

Все говорю: я, я, я. Как будто Саша-большая не в счет. А ведь и
впрямь – не в счет. Ну, что она такого особенного делала? Лениво
отвечала на телефонные звонки да раскладывала экранный
пасьянс. А я крутилась, как могла: принимала посетителей,
раздавала мастерам наряды на работу. Бывало, даже подменяла
сиделок: их у меня в штате было всего две, и у обеих грудные
младенцы, которые часто болели.

Настю Калугину я тоже взяла на работу. Массажисткой. У нее был
диплом медучилища. (Когда только успела окончить?) Больные спины
она месила с той же силой и тщательностью, что и когда-то
глину у Курта в сарае. И мальчика Сашу я приняла. Этого –
дизайнером, но пока серьезных заказов на художественное
оформление чего-либо попросту не было, и старательный Санька
беспрекословно отправлялся куда пошлют: клеить обои, волокать мешки
с картошкой, изображать клоуна на пьяных вечеринках.

С этими вечеринками, кстати, сначала так по-идиотски вышло. Когда я
давала объявление в местную газету, то перечислила через
запятую: «Ремонт, уборка, услуги няни и сиделки, организация
досуга». Коротко и ясно. А какие-то непонятливые особи
мужского пола стали звонить и требовать «девочек по вызову». Санька
же моя с ними еще и кокетничала по телефону, вот
ненормальная! В общем, срочно пришлось менять «досуг» на «свадьбы и
юбилеи». И заодно нанимать повара и официанта, потому что
теперь горожане решили, что у нас можно и банкеты заказывать, а
не только музыку и развлекуху. Ну, с банкетами я справилась!
Точнее, тут уже мы – с мальчиком Сашей. А он, чудак, все
прикалывался:

– Ну и зря ты отказалась от такой классной идеи! Открыли бы
маленький бордельчик. Если есть спрос, почему бы и нет? Наняли бы
парочку путан.

– И где бы мы их нашли?

– Как всех, через биржу. А потом они бы кого-нибудь родили, ушли в
декрет, и тебе бы приходилось их подменять, как Вальку с
Ларисой. У тебя бы классно получилось, ты же такая
суперсексуальная.

Я все это себе представляла, ярко и красочно, как в японском
мультике, и начинала захлебываться хохотом. С ним, с Сашкой, легко
было говорить на такие темы. Наверное, потому что у нас с
ним не было никаких женско-мужских отношений. А с девочкой
Сашей нечто такое было. И когда я вспоминала об этом, мною
овладевала жуткая стеснительность. Поэтому никаких девичьих тайн
мы друг дружке не поверяли, хотя и считались лучшими
подругами. Наша дружба, наша сестринская привязанность уже
превращались в игру на публику. А, может, и была ею с самого
начала. Только что в этом случае считать началом? Детство?
Повторное знакомство у Настасьи? Или ту сладкую ночь под херес из
чайника?

Притворялись мы тогда, что ли? Дурачились? Или в самом деле до ужаса
хотели друг дружку – так, как ни до, ни после не хотели ни
одного из знакомых мужиков? Я часто об этом раздумываю, и не
могу найти ответа. Ненормальная, верно?

Бабушки и тетушки, собираясь на многолюдных именинных вечеринках,
бывало, жалели нас – Сашу-большую и Сашу-маленькую.
Сокрушались, что ни одна из «бедных скромных девочек» – ни Андрюшина
дочка, ни Антошина – не смогла себе не то что мужа –
подходящего кавалера найти. Считалось, что мы обе должны быть крайне
расстроены таким положением вещей. Не знаю, что думала по
этому поводу Саша-большая, но лично мне, наоборот,
становилось грустно и страшно, когда представляла рядом с собой
кого-то чужого, незнакомого – да еще не на час, не на ночь, а
навсегда. Правда, попробовать, что такое «нормальный» разнополый
секс, хотелось. Узнать, что чувствовала Саша-большая, когда
у нее это было с кем-то, не-знаю-с-кем. И вот настал день
(точнее, вечер), когда я на это почти решилась.

Я вступила в Содружество предпринимателей – была у нас в городе
такая организация. Пришла вместе с папой на общее собрание.
Банкет после совещания доверили организовать именно моей
«Заботе» – так, без претензий на оригинальность, я назвала фирму.
Ну, конечно, папа похвалился шустрой дочуркой перед
самыми-самыми крутыми – не без этого. И все же что-нибудь серьезное я
из себя представляю, иначе не стал бы он этого делать.
Будто я не знаю своего папу! Какими-нибудь пустяками он не будет
хвастать.

И вот бродила я туда-сюда по большущему залу в сером брючном
костюмишке с бокалом шампанского в руке, и было мне а-абсолютно
наплевать, что другие тетки в вечерних платьях и роскошных
туфлях на каблуках-шпильках. Потому что они-то, наверняка,
чьи-нибудь жены или приглашены на вечер из какого-нибудь
«досуга», а я тут даже и не папина дочка, а сама себе бизнес-леди. Я
и без макияжа была, и с прической – ну, совершенно никакой,
просто не было времени съездить в парикмахерскую. Зато
счастливая – жуть!

Ко мне подошел толстый лысый Куртов, хозяин глиняной мастерской, и
начал вроде бы в шутку возмущаться, что я увела у него лучших
специалистов.

– Ну, а вы чего хотели, Алексей Михалыч! Конкуре-енция, – дурашливо
тянула я, цепляясь за его округлый локоть.

Я его обожала в тот момент. И всех остальных. Довольная жизнью
пьяная дурочка. Мальчик Саша с ошалелым взглядом метался между
официантом и диджеем, отдавая распоряжения. Я помахала ему
рукой.

Куртов отвез меня домой на своем бежевом «мерсе». С папиного
разрешения, разумеется. Я была настроена продолжить веселье. У меня
в холодильнике с утра покрывалась инеем бутылка
шампанского. Но Куртов в гости не напрашивался, а сама пригласить его я
так и не осмелилась. Тем более, окна Фиониной квартиры
сияли желтым огнем, и я решила, что девочка Саша дома.

Ее не было. Устроила иллюминацию – в обеих комнатах, кухне и ванной
горели лампочки. А сама куда-то смылась. Хоть бы sms-ку
прислала: мол, ночую у родителей, не беспокойся! Никаких
сообщений не было. Я повертела в пальцах мобильник, поразглядывала
на крошечном экранчике переливающуюся картинку с пеликаном.
Пощелкала кнопкой, «листая» записную книжку. И почему-то,
миновав номер Сашки (фигурировавшей здесь под полузабытым
вычурным наименованием «Алекса») остановилась на следующей
записи – «Воробьев».

Мальчик Саша ответил мгновенно:

– Слушаю, Саня! Тут все уже разъехались. Насчет посуды и уборки я
сказал девчонкам, они сделают. Можно мне уже домой или еще
что-то нужно?

– Нужно, – сказала я. – Приезжай ко мне. Сейчас же.

– Хорошо, – прозвучало в трубке. – Буду через… минут двадцать.

Я представила себе, как он отнимает телефон от ушной раковины,
прикрытой платиновой прядкой, и подносит к глазам, чтобы
разглядеть внизу экрана четыре цифры, разделенные точками попарно.
Ноль два, сорок девять. Соединение завершено.

Ноль два, пятьдесят два. Пеликан смешно закачал оранжевым уродливым
клювом. Я убрала мобильник в сумку и достала два хрустальных
фужера под шампанское.

Когда Саша надавил на кнопку дверного звонка, было ноль три,
пятнадцать. Мы выпили за мое вступление в Содружество. За успех и
процветание нашей фирмы. А потом…

Потом как-то сразу оказалось, что уже утро. Точнее, около полудня.
Будто время и впрямь имело возможность сжиматься или
растягиваться, когда ему этого хотелось. Я, злая, растрепанная,
похмелялась остатками вчерашнего шампанского и выпытывала у
своего друга подробности прошедшей ночи.

– Ну, – мямлил он, – ты напилась. Очень. Впрочем, ты уже была… не в
лучшем виде. Потом ты легла на кровать, потребовала, чтобы я
лег рядом. И уснула.

– И все?

– И все… А ты чего хотела?

– Чего я хотела? – возмущенно прошипела я. – Представь себе, я
хотела, чтобы ты, наконец, лишил меня девственности, балда!

– А что, это входит в мои служебные обязанности? – уточнил он. Мне
показалось, голос его дрогнул от обиды. – Что-то я не заметил
такого пункта в договоре. Знаешь, хоть ты и сервисный
магнат, это не дает тебе права обращаться с людьми, как… как с
крепостными.

Мальчик Саша стукнул по столу кружкой. Недопитый кофе брызнул на
скатерть веером мелких коричневых клякс. У меня раскалывалась
голова, я медленно соображала. Жаркая волна стыда накатилась
на меня уже тогда, когда коротко и сердито лязгнул дверной
замок. Саша ушел. Наверное, теперь не вернется. Такая обида
посильней глупого хихиканья над стихотворными строчками. Надо
было мчаться за ним по лестнице, вымаливать прощение. А я
сидела и тупо размышляла: ну вот, фирма осталась без
классного специалиста.

(Окончание следует)