Поэзия

***

пошто и вам с берданом на боку 
поющим пиво пьющим краковянку 
скачи мой конь ужасную скаку 

а на рассвете вышли обезьянки 
оставив избы пить сырой туман 
топор забыв схватился за баян ты 

а жить-то где любезная шарман? 
как обессудить вышние загулы 
забавы пороха протертый доломан 

висит в углу унылый как акула 
что мы ловили в прошлую сирень 
такого воздуха что падаешь со стула 

пошто и вам глазами набекрень 
рассвет встречая в кресле у камина 
закрыть бы их да батюшка мой лень 

мне даже водки выкушать вломину 
тогда иди сюда моя фемина 
и шелк волос и взрыв твоих колен 

***

Только бы мне разрешили еще остаться,
чуть повисеть в этом уютном дыме,
может, обжечься прямо об эти угли.
Я не хочу наружу, мне вредно солнце,
что-то во мне изнашивается с годами,
так незаметно, медленно, или вдруг ли.

Чувствуешь – воздуха стало опять с избытком,
раньше стакан напиться, теперь и горсти
будет довольно, чтобы остаться влажным.
Только под утро тукает под лопатку:
сколько еще осталось веселой грусти
жизни вприсядку. Может быть, и неважно. 

***

гуляли люди птицы корабли 
земли касаясь плакали травины 
но не хватало малого любви 

когда луны не стало половины 
она ушла в глаза не посмотря 
у неба развязалась пуповина 

дождем лиловым головы пестря 
и все летела луковым лекалом 
луна недвижная и все глаза искал он 

но было поздно у его костра 
сидела ночь как мертвая сестра 

***

Дрожат руки. Наверное, это похмел. 
Тогда допивать. Гнать белую напросвет. 
Кофейный ястреб не улетел. Ждал стрел. 
Бегемот напротив жевал мел. Говорил нет. 

Из угла выглядывают два пса. 
Твой сад во мне не пустил корней. 
Дрожат руки в поисках колеса. 
Слышу какие-то голоса. Это пришли за ней.

Она такая. Что ей лиловый спирт.
А мне рюмок ломать податливых малышат.
Сейчас она спит.
Руки дрожат. Душа моя, я забываю дышать. 

***

ты будешь чист но не спасти 
осталось правило блюсти 
кусаешь только до кости 
но бит за это 
ты плодовит но не весьма 
в крови железная блесна 
лови пока твоя весна 
блюдет поэта 

ладони липнут к верстакам 
пусть будет полон твой стакан 
в саду унылый истукан 
к утру застынет 
а ты все вьешь свою строку 
все молишь слово барсуку 
как вошь весь в огненном соку 
судьбы пустыни 

раздвинув слов привычный хлам 
твой воздух встанет по углам 
пришла пора колоколам 
твоей пещеры 
и ты пойдешь гулять с другой 
такой как ты слепой нагой 
вот только сердца перебой 
не знает меры 

тебя кляня но не любя 
бутылке горло теребя 
сегодня выпью за тебя 
веселой белой 
и будет пьянь моя светла 
как пар выходит из котла 
как та подруга без весла 
что песни пела 

о дураках тарам-барам 
о нас продравших наше время 
о женах пьющих наше пламя 
по вечерам 

***

Ночь собирает души на валу. 
Ваал грызет постылую юлу. 
Канат мой зол, да надо ли висеть? 
Икаром крыл крепление крыла. 
Икра с утра – и ты даешь курла. 
Я б рыбой стал порвавши вашу сеть. 

Я б волком выл, грызя гранит гнезда. 
А за окном все те же поезда. 
Какая ночь! На раскаленный лед 
cкользит звезда сквозь пазуху небес, 
Ваал пустил слезу, что мелкий бес. 
Я продолжаю медленный полет. 

Под брюхом темь. В три глаза – дурота 
немого, но разинутого рта. 
Луна сбирает судьбы дураков, 
сбивает бренди в масло для ума. 
А ты опять все сделала сама. 
И сердце рвет трещотка каблуков. 

***

Мир подобен простыне, пахнет сладко керосином,
на сиреневой волне горизонтского былья.
Птица ходит по стене, как написана курсивом.
Горло тонкое ея отличить от соловья 

только мастеру стекла, ласковых клаустрофобий,
свекла мира моего сладко-липово текла.
Выглянув из-за угла, обаятельный Мефодий
книгу новую поет сжегши старую дотла.

Мир подобен, даже он конгруэнтен кое-где-то
только бедному поэту, сирым сизарям души
не влететь в тот пантеон, не стреляться с пистолета,
так что эту сигарету ты, пожалуй, потуши.

***

живые татушки гуляют по траве 
ты прошептала мокрое приве 
луна открыла полное окно 
пришло давно 

а на запястье отмечает час 
железный жук и он один из нас 
его глаза как камушки блестят 
усы свистят 

а я все пью работаю и пью 
я i love you ни капли не пролью 
мой покер сдан но утонул в репье 
дурак крупье 

***

Светлая, как небо в тундре, ты плясала на рассвете, 
ты плясала и кричала, что не пустишь и не дашь. 
Я бы взял тебя из тулки – ах, какие были б дети, 
ты бы в люльке их качала, обнимая патронташ. 

Так писалось мне, дурному, клавиш булькал и шатался, 
а в экране отражался ебанутый травести. 
А по дому бродят гномы, глянцевитые от сальца, 
я давлю их твердым пальцем до сосисок, до кости. 

Так уймись моя подруга, не возьму тебя на небо, 
и корабль мой усталый не поднимет паруса. 
Лошадям нужна подпруга и ладонь с кусочком хлеба,
только гномы любят сало, чтобы толстыми в леса
 
убежать, подружек щупать портативными руками, 
извлекая из ширинок непонятные стручки. 
Так что – пой, моя пичуга, чтобы плакал я, как камень, 
чтобы слезы стеарином залепили все очки. 

...воздух или выпит... 

Она ушла, эпоха. Впопыхах 
мы пишем заводные некрологи, 
а воздух остановлен, под углом 
событий, растворенных в никуда. 

А мы все ждем, и водка хороша, 
но нам не выпить нашего рожденья, 
и пустоты своей не пережить, 
и суеты своей не обеспечить. 

Мы будем спать. Мы будем пропадать 
по одному, по семьям, по народам. 
Налей еще. Как горько, как напрасно, 
когда-то, помнишь, пело нам с листа: 

мы с тобой на кухне посидим 
сладко пахнет белый керосин