Проза

Классным руководителям 80-ых годов

Время великих завоеваний прошло. Сегодня Чингисхан видел на улице
свою учительницу. Мокрый плащ, нелепый шиньон на голове, а в
руке авоська с батоном. Полководец не видел авосек со времен
падения Итильской Булгарии, с начала эпохи расцвета
плюрализма, гласности и бригадного подряда. В седьмом классе он
крепко ее ненавидел, у них был серьезный конфликт на почве
денег, и хан хотел покончить жизнь самоубийством. А теперь прошел
мимо, даже не поздоровавшись.

Зашел в магазин и купил однопроцентный кефир в бумажном пакете.
Вышел из магазина и стал думать, что делать дальше. Встретив
нечаянно Марью Петровну, решил, что пора избавляться от прошлой
жизни. Книги по тюркологии и археологии уже давно стояли
связанными в прихожей. Уже несколько лет не прикасался к ним
совсем, но почему-то берег. Вообще-то он еще надеялся, что
они могут ему пригодиться. Он даже время от времени проводил
свободное время в центральной библиотеке, в отделе научной
литературы, но сегодня хан поздно проснулся, а сейчас в
библиотеке, скорее всего, слишком много людей. Терять время в
ожидании, пока тебе принесут нужный археологический атлас, – это
еще хуже, чем сидеть в районной поликлинике в очереди на
флюорографию. Не то что бы хану было жалко времени – у него
сейчас его навалом, – просто ему не нравилась работница в этом
отделе. Она считала его повернутым любителем.

Зашел в незнакомый дворик (первый поворот после магазина, кирпичная
мясная плоть в прорехах отштукатуренной стены), уселся на
скамейку. На стене дома надпись: «Вася, ты обещал!». Вдруг
почувствовал, что очень хочется смеяться – просто неудержимо.
Последний раз с ханом такое было при падении Итильской
Булгарии, в эпоху расцвета плюрализма, гласности и бригадного
подряда. Да, именно, после того, как закончилась позорная война
с Марьей Петровной. Хана заставили просить прощения перед
учительницей и одноклассниками. Занесли над головой клинок
позора. Потом он убежал с уроков труда и просидел до темноты в
сарае до позднего вечера в окружении старых школьных парт,
выцветших глобусов и разбитых портретов Гоголя, Достоевского
и поэта Демьяна Бедного. В окружении портретов он
разрыдался, теперь он мог себе это позволить – он потерпел
сокрушительное поражение, потерял армию, честь и все свои титулы.
Портрет Демьяна был зассан, так как стоял в углу, заменившем
школьникам туалет. Они сюда ходили на перемене между спаренными
уроками труда – лень было бежать в основной корпус школы, а
в «трудовых» корпусах туалеты не работали, потому что их
здесь никогда не было. В восьмом классе они проводили на трудах
все свое свободное время. Трудовик предложил заработать
деньги, договорился со Стройтрестом и взял от школы подряд на
изготовление скоб. На перегонки точили их в тисках,
записывали в классный журнал свои результаты, чтобы трудовик не
намухлевал. У хана были не лучшие результаты, он постоянно бегал
на переменах домой, да и после самих уроков не больно
зарабатывался – дома без движения лежала парализованная мать,
нужно было покормить ее и сменить простыню. В тот раз, пережив
обиду, хан смотрел на Демьяна, зассаного до такой степени,
что с него желтую соль можно было отскребывать, и ему вдруг
стало так смешно, что он не смог удержаться и засмеялся. Его,
великого полководца, лишили всех регалий и назначили
мерзавцем и вором, и участь его отныне была не лучше участи
портрета советского поэта Демьяна.

Достал из сумки пакет кефира, стал пить. Из подъезда напротив вышел
мужик, лицо которого показалось хану, как это принято
говорить, смутно знакомым. Стал вспоминать, кто это такой, а
вспомнить ну никак не может. Даже кефир перестал пить от
волнения. Мужик, заметив хана, подскочил – он весь какой-то
подскакивающий, что ни шаг, то подскок, – подскочил к скамейке.
Чингизик, говорит, вы почему не приходите на группу? Аккуратные
усики дрогнули на бледном худощавом лице. Только он это
сказал, и хан его вспомнил. Это Сергей Петрович, он психолог и
два раза в неделю ведет группу психологической поддержки
туберкулезников. Хан был на группе один раз, его попросили
рассказать о самом большом жизненном потрясении, и он рассказал
историю о том, как во времена полного безденежья подрабатывал
дворником. Чингисхана и еще одного принца крови начальство
ДЭЗа снарядило убирать бомжатник, пролет между чердаком и
последним этажом многоэтажного дома №15, который буквой «П»
располагался на их территории – правым крылом на участке хана,
а левым на участке Саши. Бомжи там ночевали со времен
падения Итильской Булгарии, с самого начала эпохи гласности,
плюрализма и бригадного подряда, но вот главным советником по
культуре порабощенных народов стал Швыдкой, или Рошаль – он их
всегда путал, но кто-то из них, – а может, это вовсе и не
связано с Рошалем даже, – короче на дверь подъезда повесили
кодовый замок, и Чингисхану с Сашей выдали старые простыни,
чтобы повязали поверх спецовок. Потерявший все еще не понял,
зачем простыни, раз есть спецодежда. Но понял потом, когда
заблевал и измазал в дерьме и спецовку, и повязанные поверх
простыни. Заплатили за это сколько-то, но хан с принцем эти
деньги в тот же вечер пропил – нужно было оглушить себя
как-то. Вот об этом обо всем Чингисхан рассказал на группе.
Сергей Петрович сказал, это очень интересно, но нужно больше. И
еще сказал, что хану именно на первом занятии нужно
саморазоблачиться. Это первый шаг на группе психологической поддержки
больных туберкулезом, сказал он, без него очень и очень
непросто будет адоптироваться к новым жизненным условиям. Он
морщил нос, когда хотел заставить хана слушать, и концы его
ухоженных усиков подрагивали. Тогда потерявший все признался,
что никогда в жизни не ел суши, хотя очень много о них читал
в различных журналах.

И вот Сергей Петрович снова морщит свой нос. А у хана в руках кефир.
Знаете, говорит Сергей Петрович, давайте еще раз
попытаемся. Приходите сегодня, говорит, мы вам поможем, говорит. И
пошел себе такой. Сергей Петрович, блин. Хан тоже поднялся и
тоже пошел. Кефир допил в два глотка и пошел.

Подъезд вроде бы нашел легко, а вот на каком этаже она живет, забыл
– на четвертом или на пятом. Сначала позвонил в квартиру на
четвертом, но никто не открыл. Решил на всякий случай
позвонить на пятом. Дверь слегка приоткрылась, из-за двери пахнуло
кошачьей мочой. Здравствуйте, Марья Петровна, сказал,
узнаете?

Она впустила хана внутрь и стала говорить без умолку – про класс,
про школу, про то, как уезжала на Украину после увольнения, но
не смогла там жить, пусть и родина, но там уже все чужое,
ведь 45 лет она здесь, вот вернулась, а без школы ей скучно,
и хочет она попроситься хоть в школьную библиотеку, туда
молодые не идут, потому что ставка маленькая. Мимоходом
спросила у хана про мать – в память ее запало, что хан часто бегал
на переменах домой. Он ответил, что она умерла – нет, так и
не пошла, операция помогла, конечно, после операции она
стала сама садиться на кровати, подтягиваясь по привязанной к
металлической перекладине веревке. Нет, про веревку он ничего
не сказал, сказал просто – стала садиться. У Марьи Петровны
и в самом деле жили кошки, с ума сойти, уж чего-чего, а
этого хан не ожидал. Марья Петровна всегда считалась строгой
учительницей. Но при всем при этом родители мечтали о том,
чтобы их дети после начальной школы попали именно к Марье
Петровне. У нее железная дисциплина, класс самый передовой в
поселковой школе – начиная с результатов по физкультурным
нормативам и кончая результатами лабораторных по химии. Чингисхан
вместе с остальными детьми скотоводов пришел к ней после
начальной школы в тот самый момент, когда у нее умер муж. Об
этом бухтела вся орда и прилегающие стойбища. Родители
трепетали – что будет. Первого сентября после урока мира вся школа
пошла по домам, а Марья Петровна устроила своему классу
перекличку, а потом они писали проверочный диктант. Никого, кроме
этих детей скотоводов, у нее больше не было.

Прошли на кухню. Она ставит чайник на конфорку. Потом вдруг
поднимает хана, подводит к окну – дай-ка я на тебя посмотрю.
Прищурилась. А ты, Тимутчин, очень изменился, вырос, возмужал. Это
она вместо того, чтобы сказать – истрепался, поблек, сгорел,
так никого не завоевав и не покорив. Ты знаешь, говорит, мы
от тебя многое ждали. Печально улыбнулась, достала носовой
платок и громко высморкалась. Мы ждали от тебя великих
свершений, а ты сдался, иссяк, истлел, так и не подняв свои орды.
Хан снова сел на табуретку. А кто мы, спросил. Ну, мы,
ответила Марья Петровна, мы – школа. Ты же такие надежды
подавал. Да, он подавал надежды, но после восьмого класса все они
испарились. Из школы его никто не гнал, он даже отучился
какое-то время в девятом. Но, честно говоря, ему было уже не до
учебы. Оправиться после своего поражения хан уже не мог.
Потом загремел по пьянке в тюрьму, в тюрьме получил тубик,
потом пил, потом перестал пить, потом снова стал самостоятельно
заниматься тюркологией, потом снова забросил – на этот раз,
кажется, окончательно. Хотелось съязвить – как же так, Марья
Петровна, надежны у нас всю жизнь подавал Вадик Покаместов.
Но учительница этого не поняла. Марья Петровна закатила
глаза – ну, сравнил, Вадик был всегда примой, сказала она.
Потом разлила чай в кружки, подвинула к хану розочку с яблочным
повидлом. А Женя Водорезов умер, ты знаешь? Хан кивнул.
Валера Шульц уехал в Германию. Наталья Пономарева работает в
школе. Хан отхлебнул из треснутой кружки – а с Вадиком
Покаместовым что случилось? С Вадиком, переспросила Марья Петровна,
Вадик Покаместов – ну теперь это такой крупный чиновник, что
ого-го, довольно сказала она и снова улыбнулась, сидит
сейчас в областном правительстве, работает в департаменте
природных ресурсов. Ей, конечно, было приятно, что хоть кто-то из
ее учеников выбился в люди.

Но Вадик Покаместов всегда завидовал хану. Рожденный в таком же
бедном стойбище, что и повелитель томенов, он не понимал, почему
хану на роду быть должно завоевателем, а ему простым
скотоводом. Вадик Покаместов из-за всех сил старался быть первым
во всем. И Чингисхан позволял ему это. Классе в пятом
безродного скотовода заметили. Но надо отдать ему должное. Бог
знает, как так случилось, что у ребенка из простой рабочей семьи
(мать работала в прачечной, отец на стройке) вдруг
обнаружились поразительные способности к алгебре. Из года в год
участвуя на городских олимпиадах, он один приносил столько
золотых медалей, сколько не получала школа за всю историю своего
существования. Вадик был одарен, и его оберегали. Вадику
Покаместову стали прощать все, что до этого позволялось только
высокородным отпрыскам, обладателям пурпурных шатров. В
седьмом классе его назначили тысяцким пионерской дружины, и с
тех пор ему больше не приходилось корпеть над алгеброй по
ночам – она ему была уже не нужна. Во время работ над заказом
Стройтреста, Вадик курировал все финансовые потоки. Вместе с
трудовиком раз в три месяца он ездил получать зарплату на
всех учеников, потом раздавал ее между скотоводами.

Чингисхан был единственным человеком в школе, перед кем Вадик
заискивал и трепетал – нутром своим он чувствовал за ханом
превосходство. Хан принимал его подарки – сигареты, жвачки и
фотографии с голыми. Хан еще не окреп, в шестом классе он все еще
получал по шее от Петьки Богруздина, Мойдодыра или Вано
Робакидзе, но никогда под них не прогибался. Честно говоря, они
только его и уважали из всей молодой поросли – за то, что
идет навстречу по коридору смело, голову не опускает, а глаза
не прячет. А когда в углу его зажимали, не просто покорно
ждал свою порцию подзатыльников, а выставлял вперед свои
кулаки и, конечно, после этого получал полноценную порку.

Вадиком ужом прополз к нему в доверие. Он грамотно разыграл общий с
ханом интерес к географии и путешественникам. Какое-то время
они синхронно бредили полярными экспедициями. Вадик даже
украл из дома для хана русско-чукотский словарь на 4 тыс.
слов, составленный Тан-Богоразом, и самолично переписывал в
тайную ханскую тетрадку слова, которые могли пригодиться в
будущих завоеваниях. По поручению хана Вадик разрабатывал
отдельные конные маршруты, чертил на контурной карте пунктирами и
кривыми линиями участки безостановочных переходов. Возле
населенных пунктов прямо на карте отмечал предполагаемую добычу
и количество пленных, которые нужно будет взять. А хан не
тратил время на эти пустяки, он просто бредил несостоявшимися
тяготами, перевалами, остановками в степных стойбищах,
заброшенных поселках и метеорологических станциях.

В седьмом классе Вадика забрали в область, в специализированный
интернат с усиленным изучением алгебры и физики, и на этом их
совместное увлечение географией закончилось. Вернулся он из
интерната еще более льстивым, чем был прежде, и стал
приглашать хана домой, хотя в стойбище Вадика для хана не было ничего
интересного. Его отчислили из интерната через два с
половиной месяца – за полную непригодность к науке. Для школы он
был вундеркиндом, но в области его познания уже не
котировались. Тем не менее, школьные учителя продолжали считать это
отчисление недоразумением, они верили в него, потому что, не
будь Вадика, поселковая школа вообще бы никогда не вылезла из
трясины посредственности, куда тянули ее остальные ученики
сообща – своими плохими контрольными, низкими средним баллом
на выпускных экзаменах, неудовлетворительными показателями
поступления в вузы, но высокими показателями отчисления из
школы.

Тем не менее, Вадик был единственным из класса, кто поступил в
областной университет. Марья Петровна призналась, что они
рассчитывали, конечно, и на него, Чингисхана, и на Аллочку
Красникову, но она, ты знаешь, сразу после школы выскочила замуж за
Вадика и родила ему дочку. После первого курса университета
он, правда, ее бросил с ребенком на руках. Такое время
настало – содержать семью и учиться было очень тяжело. Разруха.
Марья Петровна несколько раз встречала его на улице – он
всегда был чисто выбрит, улыбчив, опрятно одет. Но стал еще
более заносчивым. Марья Петровна сказала – знаешь, говорить с
ним о чем-либо просто стало невозможно: я спрашиваю у него,
как дела, он начинает мне рассказывать о перспективах развития
департамента и степени МВА.

Вадик одним из первых в здешних томенах стал заниматься игорным
бизнесом. Сначала запустил автоматы, потом купил Дом культуры
железнодорожников и открыл в нем ночной клуб и казино. Потом
его позвали в областное правительство, бизнес он выгодно
продал и махнул в более благоприятные края. Один раз приезжал к
Марье Петровне (сам машину не водит, представляешь, у него
собственный водитель!), подарил ей какой-то материал на
пальто, его потом племянница забрала – ей нужно к свадьбе
готовиться. Вздохнула – вот так вот, Чингизик. А тебе стоило бы
подтянуться. Вон волос уже почти не осталось. Ты плохо
питаешься? Хан отшутился тем, что все еще тоскует по Леночке
Воробьевой из параллельного класса.

Потом они смотрели фотоальбомы. И хан не увидел в альбомах Марьи
Петровны ни одного снимка, так или иначе не связанного со
школой. Память ее уже не могла сберечь всего, и фотографии
заменили ей память. Она путалась в именах, слепо щурилась,
разбирая надписи под фотографиями. Потом вышла провожать хана в
коридор. Уже в дверях обняла и сказала – приходи еще.
Обязательно приходи на следующие выходные. Будут Наталья Ильинична и
Валентина Васильевна Шалина. Будем печь пирог и варить
клюквенный морс. Они будут рады тебя видеть. Хан вышел на
лестничную площадку и вдохнул воздух полной грудью – воздух здесь
был свежее.

А к четырем часам пошел на группу психологической поддержки
туберкулезников. Почти все были в сборе. В центре кабинета на
высоком барном табурете председательствовал Сергей Петрович,
вокруг него на стульях сидели одногрупники. Имена некоторых хан
даже помнил. Но все они так и не стали для него родными, хотя
хан и мечтал об этом еще недавно. Не получилось. Нельзя
войти в одну реку дважды, уж Чингисхан должен это знать, но
зачем-то ведь он пришел сюда. Сел с краю и начал рассказывать.

У него не было больших планов. Но с другой стороны у него был самый
большой план из всех возможных планов. Он просто хотел
сохранить свое лицо. Он хотел прожить так, чтобы доказать всем,
что все, что он сделал, он делал во благо, но при этом ни
разу не замарал своей чести.

После их совместного увлечения географическими экспедициями, на
какое-то время они с Вадиком стали неразлучны. Хан посвятил его
в свои планы относительно поступления на археологическое
отделение истфака. Он уже начал бредить тюркологией и
раскопками, он делился с Вадиком хлебом, кумысом и мясом, он
рассказывал ему принципы изотопного определения возраста
археологического материала и удивлялся тому, что Вадик никак не может
постичь этнографию тюркских племен. Вот смотри, тут был ареал
тюров-булгар, тут был ареал тюрков-кыпчаков, а на этом
крошечном пятачке обитали тюрки-сельджуки до тех пор, пока не
двинулись на юг и не завоевали всю Среднюю Азию.

А потом матери предложили делать операцию. Кто-то надоумил ее, что в
Кургане есть клиника, где ей срастят позвоночник, но нужны
деньги на дорогое титановое крепление, которым должны
сдавить и прижать друг к другу разомкнутые позвонки. Чингисхан и
сам поверил, что эта операция возможна, когда мать показала
ему целую стопку писем, которые ей пришли из клиники
Елизарова. Оказалось, она уже полгода ведет переписку с врачом,
который не сомневался в успешном окончании операции. Вадик сам
предложил дать деньги – сказал, я смогу убедить Марью
Петровну и ребят. Он как раз получил зарплату всего класса за три
месяца. Только сказал – условие – ты никому и ничего не
говоришь о сумме. Так и сказал: ты никому ничего не говоришь о
сумме, обещай мне, и хан дал свое ханское слово. Снарядили
мать в дорогу, с ней поехала тетя Лена, муж которой и наехал на
своих жигулях – не то чтобы он сильно пьяный был, просто
гололед, на скорости машину заносить стало, а мать уже стала
дорогу переходить – светофор-то зажегся. Сделали операцию,
титаном скрепили позвонки. Она кому-то по палате разболтала,
что вот, дескать, деньги нашлись как – ребятки, одноклассники
сына, помогли. Всем классом работали, сложились, вручили
сыну. Ну, как-то до дирекции дошла информация, письмо в школу
пришло на имя Марьи Петровны с благодарностью. Вот, мол,
молодцы ваши ученики, могли бы все на жвачки спустить, а отдали
на благородное дело, и ведь все двести рублей полтиною,
копейка к копейке, пригодились. А потом шумиха пошла – дескать,
как так, Марья Петровна, мы же шестьсот шестьдесят рублей
перечисляли, куда остальные делись? На следующий день Марья
Петровна собрала весь класс после уроков. Она начала
рассказывать о том, как тяжело было во время войны, о том, как
партизаны героически зимовали в холодных землянках. Потом она
подняла Чингисхана и сказала, что он недостоин чести быть
пионером, не достоин состоять в пионерской дружине имени
партизанского отряда Ковпака. Выйди вперед, сказала она и посмотри в
глаза своим товарищам. Пионеры, говорила она, ваш товарищ
совершил чудовищный поступок! Простим мы его? После часового
заседания решили простить, но пусть извинится перед всем
классом. И хан просил прощения.

Все это он рассказал на группе. Одногрупники недоуменно смотрели
друг на друга. Они пришли сюда с серьезными проблемами, один
бросил пить, у другого началась кровавая харкота, третий
потерял контакт со своей женой, а четвертая страдает булимией и
по ночам жрет, жрет, жрет, не в силах противостоять этому. А
он, Чингисхан, заставляет их выслушивать историю, которая
случилась с ним давным-давно и которая сегодня уже не имеет
никакого значения. Только Сергей Петрович подошел, опустил ему
руку на плечо. Стал говорить о том, что это был поступок.
Значение его, конечно, слишком велико для жизни Чингисхана,
нужно и пора, наконец, выбросить все это из головы и начать
новую жизнь.

Здесь, на этом самом месте, по логике сюжета должен быть рассказ о
том, как Чингисхан начал новую жизнь. Как он воспрянул духом,
как поднял орды, закончил свой истфак и уехал на раскопки
алтайских курганов. Но настоящему Чингисхану не нужны орды и
завоевания. Настоящему Чингисхану нужна только воля.

На следующий день он позвонил в дверь, Марья Петровна оказалась
дома. С удивлением пустила его за порог, сказала, что ждала его
только через неделю, сегодня пирогов не будет. Хан сказал,
что он ненадолго, сказал, что даже проходить на кухню не
будет. Вот, сказал, и протянул ей связку книг по тюркологии и
археологии, которые хранил с восьмого класса и от которых
никак не мог избавиться. Возьмите, сказал, передайте в школьную
библиотеку, может, пригодится кому.

Спустился по лестнице и пошел в магазин. Сначала хотел купить водки,
но в самый последний момент передумал и купил
однопроцентный кефир. Сел на лавочку и стал пить. Так хорошо ему не было
очень давно – со времен падения Итильской Булгарии, с эпохи
гласности, плюрализма и бригадного подряда.