Проза

Вот уже несколько лет Манча скрывался в лесах. Это ему страшно
надоело. Людей он должен был остерегаться, как зверь. И в лесу
ему было неспокойно – он не знал, откуда просвистит пуля, которая
уложит навсегда. Манча прятался в лесах, неся тяжкое бремя девяноста
девяти убийств. Девяносто девять метких выстрелов – результат
его загнанной волчьей жизни. Здесь, в лесу, он вспоминал каждого
из девяноста девяти; тех, кого знал хорошо, и тех, с кем пришлось
встретиться единственный раз…

Манча не жаждал убивать, но так случилось, что за первым выстрелом
чередой стали следующие. Сжигаемые местью, родные убитых преследовали
его, но пока что первый выстрел всегда оставался за ним.

Долго думал Манча на своем вечно временном ложе, как искупить
все грехи, чтобы спокойно пожить среди людей. После долгих раздумий
решил Манча отправиться к Богу – узнать, есть ли ему прощение
на земле, и если есть – то, какое.

Двинулся в дорогу. Дорога была не из легких, но ему было не привыкать
к трудностям. Добрался до Божьих врат. Апостолы выдали пропуск,
и он предстал перед самим Богом.

– Зачем пожаловал ко мне, Манча? – обратился к нему Бог.

– Всемогущий Господь! Ты знаешь все, что творится на земле и на
небесах. И ты знаешь, какой грешник предстал перед тобой.

– Знаю, Манча, знаю. Спрашиваю, зачем пожаловал?

– Великий Боженька! Я пришел, чтобы узнать, могу ли я искупить
свои грехи, содеянные на земле, или же мне всю жизнь скитаться
по лесам, пока не догонит пуля или не растерзает дикий зверь.

– Зачем тебе это знать, Манча? В тот день, когда твоя душа отлетит
в лучший мир, решится, где твое место – в аду или в раю. На земле
ты – временный гость, так что доживай свой век, как живешь.

– Могучий Боженька! Знаю, что на земле я временный гость. Но душа
моя истосковалась по людям, по земле. Хочется стоять за плугом
или собирать виноградные гроздья, хочется хотя бы малость вкусить
того, что на земле называется счастьем! Если нет мне прощения,
а Твое слово закон, Боженька – буду жить в лесах, как и жил, но,
уверяю, от этого мало проку. Я боюсь, что грехи мои умножатся.
О, мой Бог! Мне не страшен тот день, когда моя душа отлетит в
лучший мир. Не знаю, как там меня примут, но пойду, куда пошлют.
В рай, так в рай, в ад, так в ад. Что такое ад, Боженька?! Однообразная
мука. Изо дня день твое тело жарится или варится в костре. Правда,
в начале, наверное, это немного жутковато, но тело на то и тело,
что привыкает ко всему. Боженька, страшнее ад на земле, где умеют
так искусно и жарить и парить, не тело, нет, а душу человека.
Я пришел не спорить с тобой, Боженька, но никогда никто не заставит
меня поверить, что ад за гробом, страшнее, чем ад на земле. Бог
мой! Не мучь меня и ответь прямо, есть ли мне искупление на земле?
А если нет – на нет и суда нет.

Умолк Манча. Долго думал Бог.

– Складно говоришь, Манча, как и складно убивал. Хорошо у тебя
получается – убил девяносто девять и пришел грехи вымаливать.
Ведь сказано «Не убий»! Не такими я вас создавал, Манча, не такими!
Понадеялся на вас, а вы – распустились. А теперь – «Боженька,
прости!». Кого прощать, за что прощать? И что могу я простить,
когда за ваши грехи мне самому стыдно! – тут Бог понял, что наговорил
лишнего и спохватился.

– Слушай, Манча. Построй хижину у трех дорог, возделывай землю.
Посади лозу и из спелых гроздей добудь живительный красный сок.
Трудись в поте лица, в течение трех лет. Какой бы путник не прошел
и не проехал мимо твоей хижины, пригласи его в дом, дай поесть
и попить. Запомни, если хоть один человек пройдет, не обласканный
твоим гостеприимством, тогда конец нашему уговору. Если выдержишь
предстоящие три года, приходи ко мне, вот тогда и решим, как быть
с тобой. А теперь ступай!

Низко поклонился Манча Богу и удалился.

Манча сделал все, как наказал ему Бог. Построил хижину у трех
дорог. Возделал землю, собрал урожай. Ни днем, ни ночью он не
знал ни сна, ни отдыха. Не гас в его очаге огонь. Гостеприимно
приглашал он путников с дороги. Изнуренные, усталые, они входили
в бедную хижину и благословляли его очаг.

Шло время. Третий год был на исходе. В холодный осенний вечер
Манча сидел у раскрытой двери, глядя на дорогу. В природе затаилось
что-то мрачное, недосказанное. «Наверное, к снегу», – подумал
Манча, переводя взгляд с дороги на верхушки деревьев. Осенью деревья
напоминали ему исхудавших бездомных людей. Манча оторвал взгляд
от печально раскачивающихся верхушек и увидел мужчину, который
торопливо семенил по грязной дороге.

Когда тот поравнялся с хижиной, Манча приветствовал его:

– Добрый вечер, добро пожаловать! Войди в мою хижину, отдохнешь,
сгонишь усталость, отведаешь мой хлеб-соль!

Мужчина мутными глазами посмотрел на него.

– Я не могу, тороплюсь.

– На минутку, путник!

– Тебе что, нечего делать, как напиться, а потом приглашать в
дом людей?!

Манча улыбнулся.

– Дел много, дорогой путник. Но разве не дело – предложить отдых
уставшему? Что мы зря тратим время на дороге? Войди в хижину,
дорогой!

– Мне некогда рассиживаться с заботливыми бездельниками, – пренебрежительно
отозвался путник и двинулся вперед.

– Раз не хочешь в дом, дорогой, я сюда вынесу тебе чарку вина.
Оно тебя согреет, даст сил на предстоящий путь.

Манча бросился в хижину. Путник, не дожидаясь, пошел вперед. С
чаркой в одной руке и с кувшином в другой, Манча догнал удалявшегося
человека.

– Вот и вино, отведай его, пожалуйста.

– Что ты пристал ко мне, – заорал путник и, выхватив кувшин, грохнул
его о придорожный камень. Красное, как кровь, вино ручейком потекло
к мутной луже. Манча застыл на месте. Когда он пришел в себя,
путник уже удалился на некоторое расстояние. Бросив чарку, Манча
в несколько прыжков догнал его, схватил яростно за плечи и повернул
к себе. Увидев искаженное лицо Манчи, путник потянулся к кобуре,
но Манча выхватил кинжал из его же ножен и вонзил ему в грудь.
Путник медленно накренился и плюхнулся в грязь. Теперь в соседней
луже алела, как недавно пролитое вино, кровь.

Взглянул Манча на путника, на кровь, на хижину и пошел прочь под
осенний дождь, не оглядываясь назад.

Дошел измученный Манча до Бога и предстал перед ним.

– Чего молчишь, Манча, говори!

– Что мне говорить, Боженька? Убил, убил сотого.

У Манчи дрожал голос.

– Значит, убил?

– Убил, – горестно вздохнул Манча.

– А ты искупил свои грехи, Манча, – как-то легко и бесшабашно
сказал Господь, и улыбнулся. Манча безумными глазами посмотрел
на Бога.

– Да, да, искупил. А знаешь, почему? Потому что убил человека,
который спешил совершить самый тяжкий грех на земле. Сегодня ночью,
тайно от родителей должны были обвенчаться юноша и девушка. И
этот человек торопился, чтобы помешать им. Запомни, Манча, самый
тяжкий грех – это мешать влюбленным. Только влюбленные могут рождать
добро. Не будет влюбленных – род человеческий погрязнет во мраке
и зле. А он торопился, хотел помешать. Ты представляешь, сколько
зла он нес с собой? Дело же не только в этом желторотом юноше
и его девушке. Дело в их детях, зачатых в любви. Дело в их еще
не рожденных внуках.

Все на свете я устроил ровной и красивой цепочкой. Люди забывают
об этом, рвут эту цепочку, тянут, куда не надо. Вот в чем несчастье
рода человеческого, – Бог глубоко вздохнул, – когда люди пойму
все это? Он посмотрел в даль небесно-голубыми глазами.

– Манча, ты ступай и живи себе. Женись, роди детей. Живи добром,
добытым в труде. Ты искупил свои грехи.

– Но, Боженька, – проговорил озадаченный Манча, – как же быть
с заповедью «не убий»?

Подмигнул Бог Манче и сказал шепотом: «Запомни, Манча, в каждом
правиле есть исключения. Надо знать, где правила, а где исключения,
а не перемешивать все в одно тесто», – тут Бог сделал такой жест,
будто месит тесто.

Манча, не отрываясь, смотрел на Божьи руки, делающие такой простой
житейский жест.

– Вот так, Манча! Много у меня еще дел впереди! А ты ступай и
приходи ко мне в гости, теперь с женой и детьми.

Бог улыбнулся и подал Манче руку. Манча пожал Божью руку, но ничего
удивительного в этой руке не нашел, отчего еще более удивился.
Перед Манчей распахнулись двери, и он вышел, чтоб придти в следующий
раз к Богу в гости с женой и детьми…