Проза

Кружка пива со слезинками пота на клетчатых боках плавно скользила
по грязному столику. Подобно арктическому ледоколу, она
раздвигала в стороны пласты рыбьей чешуи и головы вяленой воблы,
грудой наваленные на пути. Крутя кружку из стороны в
сторону, следователь Неверов за ручку подтянул пиво поближе к себе.
Клюнув пальцами в солонку, он достал щепоть и щедро посыпал
край кружки. Крупинки, соскользнувшие в пивной омут, сразу
же начали пускать пузыри, будто туда занырнули малюсенькие
невидимые аквалангисты. Неверов, глотнув холодного пива,
вздохнул: опять продавщица Клавка разбавила пиво без меры!..
Давным-давно нужно было подыскать себе другую забегаловку, где
нормальное пиво продают. Да привык уже Неверов к этой
пивнушке. Тут хотя бы не так шумно, как в остальных местах, да и
Клавка, когда у Неверова в карманах было пусто, без разговора
наливала в долг. Он взял очередную воблину с провалившимися
глазами и принялся с треском сдирать с нее кожу.

– Что-то ты нынче не весел, лейтенант, – заметил стоявший за одним
столиком с Неверовым его сослуживец Санька Маркин. –
Притомился, что ли? Так отдыхай! Рабочий день закончился. Теперь
можно и погулять…

– Милиция всегда на службе, – буркнул Неверов, впиваясь зубами в
одеревенелую рыбину. – Забыл?..

– Я-то помню. А вот ты чего такой смурной? Зарплату опять
задерживают? Или начальство на тебя «глухаря» повесило? Или
«подснежник» нарисовался?..

– Да нет, нормально все. А «подснежникам» еще не время. Вот снег
сойдет, и начнется запарка. Ведь почитай каждую весну около
Развиловки парочку трупов находим. У нас вроде поселок
небольшой, почти всех знаю, а того, кто бошки людям проламывает,
который год вычислить не можем.

– Чего ж тогда случилось-то? – продолжал допытываться напарник. – С
женой поругался?

– Не-е, нормально. Не высыпаюсь только ни хрена!

– А, ну дело молодое! Опять же весна виновата... В такое время спать
вообще не положено…

– Да иди ты! – отмахнулся Неверов. – Тебе бы только зубы скалить...
– Чертовщина какая-то снится уж которую ночь подряд! Поспать
спокойно нельзя...

– И каковы ваши видения? – спросил приятель, отхлебывая холодное
пиво из кружки.

– Да понимаешь, в том-то и дело, что ничего особенного. А проснешься
непонятно от чего среди ночи, и уснуть потом не можешь. Все
думаешь, вспоминаешь сон. Кажется, вот-вот уже вспомнил, а
потом – бац, и забыл!..

– Так попытайся, яхонтовый мой… Я тебе всю правду расскажу, сон твой
вещий доложу. Ручку только позолоти. А то не будет тебе
счастья. В казенный дом попадешь! – делая страшные глаза,
цыганкой заголосил Маркин.

– Шут ты, Санька! Ладно уж, иди, возьми «мерзавчика», – вынимая из
кармана полусотенную, усмехнулся Неверов.

Купив у Клавки четвертушку, напарник разлил водку по пластиковым
стаканам. – За вещие сны! – провозгласил он тост. Милиционеры
залпом выпили водку и, заглотнув ее пивом, принялись грызть
воблу.

– Понимаешь, – начал рассказывать Неверов, – снится абсолютная
хрень! Мужик какой-то бородатый, обросший, такого, знаешь,
бомжатского вида. Но я откуда-то во сне знаю, что это не бомж. И
как будто идет он по лесу. В одной руке посох, а в другой
икона. То ли Пресвятой Богородицы, то ли еще какая. Я в этом не
разбираюсь. Но во сне я точно знаю, как она называется. И
знаю я, что идет этот мужик очень долго – куда-то на Соловки
аж из Владивостока. Зачем идет, почему – не знаю. И вдруг
люди какие-то появляются. Какое-то мельтешение, рябь. Такими,
знаешь, кусками, отрывками… Ничего не понять… Только
отдельные эпизоды потом вспомнить можно. Один врезался в память…
Как палец с хрустом ломают этому мужику. А еще стекло, которым
икона покрыта, вдруг трещинами покрывается. И бомж этот ее
к себе все крепче прижимает, словно боится, что сейчас ее
отнимут. И кровь брызгает на лик. И во сне понимаю, что вроде
я и есть этот самый мужик. И что вроде я уже умер и как бы
на себя со стороны смотрю. И тут ужас накатывает. Я рот
мертвый открываю, чтобы крикнуть, а он не слушается. Просыпаюсь в
поту, а в ушах тишина звенит…

– И вдоль дороги мертвые с косами стоят, – подытожил Санек. –
Заработался ты совсем. Скоро с ума сбрендишь со своими
«жмуриками». А кровь вообще-то к родне снится. У тебя теща когда
последний раз была?

– Точняк! – хлопнул себя по лбу Неверов. – Жена недели две назад
говорила, что, мол, мама к нам приедет. Погостит немного. А я и
забыл совсем.

– Вот-вот, – усмехнулся Санек. – И будешь ты молиться скоро, чтобы
теща побыстрее от тебя слиняла. И Бога вспомнишь, и черта, и
иконам всяким поклоны бить будешь. Вот и весь вещий сон, и
весь сказ. Кстати, о сказках. Видишь того мужика, который
сейчас в пивнушку вошел? Это Неладнов. Погоняла – Нелюдь. Он у
меня по убийству лет десять тому назад проходил. Завалил по
пьянке мужика у нас в Развиловке. Влепили ему тогда семерик.
Освободился года четыре тому назад. За хорошее поведение
срок скостили. Вот это сказочник так сказочник! Он у меня на
допросах таких сказочек порассказывал, уж так по ушам ездил…
Кстати, тоже что-то про вещие сны мне втирал. Надо у него
поинтересоваться, может, ему чего-нибудь еще приснилось?

Санек уставился в выщербленное оспинами лицо зека, стоявшего за
соседним столиком со своими приятелями. Уловив пристальный
взгляд, Нелюдь посмотрел в глаза оперу. Тот кивком головы
пригласил его к себе за столик. Нехотя Нелюдь побрел к ментам.

– Здравия желаю, граждане начальники, – поприветствовал их зек,
подходя поближе. – Пивком балуемся?

– Привет-привет! – любезно приветствовал его Санек. – Ты еще на
свободе? С чистой совестью?

– Обижаете, гражданин начальник! Я теперь ни-ни!.. Как с зоны
откинулся, сразу завязал. Встал, так сказать, на путь исправления…

– Ага! – радостно согласился Санек. – Верю, охотно верю! Ты вот что
мне скажи: тебе вещие сны снятся?

– Чего??? – опешил зек.

– Вещие сны, – повторил опер. – Слыхал про такие?

– А, ну да. Вот в последнее время все снится собака такая черная.
Все норовит за сапог укусить. Я ее и так и сяк. А она, падла,
вертлявая! Лает, скачет вокруг. Но я ее все одно в натуре во
сне замочил!..

– Не легавая собачка-то случаем? – вежливо поинтересовался Санек.

– Как можно, гражданин начальник! Никак нет. Так, шавка беспородная,
дворняжка. В репьях вся, лишаях. Хвост лохматый.

Цепляется за кусты. Под лапами мешается. Тут бы развернуться и
резануть клыками как следует. Нет! Не успеть!.. Слишком их много.
Лая не боятся. Бежать не собираются. Сапоги толстые,
черные. Воняют до рвоты. Страшно, аж шерсть на загривке дыбом
вспучилась. Трясет всего. Воздуха не хватает. Из последних сил
впиться, а потом будь что будет!.. Зубы вязнут в сапоге,
прокусывая керзач. Враг орет. Сверху бьют по морде. Все плывет.
Все болит. Не выстоять... Выть... Как хочется выть!..
Последний раз вытянуть морду к белому псиному оку. Выплеснуть воем
наружу боль. Из пасти хлещет соленая слизь. Это кровь. Моя
кровь. За что? Что мы им сделали? Темнеет. Скоро совсем
станет темно. Навсегда. Тихо…

– Тихо, Темка, тихо, – путник тронул псину за черный бочок. Та,
истошно взвизгнув, вскочила на лапы и ошалевшими, пьяными
спросонья глазами уставилась на хозяина.

– Ну, что ты?! Успокойся… Тебе кошмар приснился, – гладя собаку,
уговаривал Федор.

Сообразив, что ему ничто не угрожает, Темка зевнул, разинув пасть,
словно пациент на приеме у стоматолога. Потянувшись, псина
завиляла хвостом и уставилась на хозяина: мол, пора бы и
перекусить…

– Прожорлив ты, братец, не в меру, – усмехнулся Федор, догадавшись о
желании спутника. – Тебе бы только мамону потешить. И куда
только в тебя влазит?! Целого слона в один присест умять
можешь… Но придется немного попоститься. Последнюю краюху хлеба
вчера еще искушали. Али забыл?

Темка потупил взгляд, пытаясь угадать, о чем ему говорит хозяин.
Понюхав лежавший в изголовье Федора сидор и поняв, что ничего
съестного там не осталось, псина выскочила из снежной ямы.
Шарахнулась, ломая сухие ветки деревьев, заоравшая от испуга
ворона. Белка рыжей молнией взметнулась на упиравшуюся в небо
макушку сосны и укоризненно зацокала с высоты. Через
несколько секунд стало тихо.

Федор, вытянувшись на сосновом лапнике, уставился в небо. Хорошо! На
душе покойно и безмятежно. Так бы лежал и смотрел всю жизнь
на этот бездонный воздушный колодец с покачивающимися
стенками стволов деревьев. Вот пошла рябь далеких облаков,
плывущих куда-то по своим небесным делам. Медленно перекочевал
караван белых верблюдов и скрылся из вида. Вслед за ним –
прозрачное покрывало и знак, напоминавший покосившийся крест.
Зимой облака – редкие гости на небосклоне. А вот летом их
видимо-невидимо. Только лежи и угадывай, на что небесные
странники похожи. Но лучше всего смотреть на небо ночью, когда оно
не закрыто тучами. Звезды крупные, как яблоки в августе.
Кажется, протяни руку и схвати любую из них. Ан нет! Далеко
залетели небесные светлячки – не дотянешься. Пятьдесят с лишним
лет прожил Федор, а то, что небо так красиво, заметил только
пять лет тому назад. Хотя, наверное, в детстве он знал,
какое оно – настоящее небо. Но потом забыл, как и многие люди.
Взрослым Федор все больше под ноги смотрел, а не голову
вверх задирал. Впрочем, он подчас и того, что рядом находилось,
не замечал. Не до этого было...

– Ирод, ты куды дверь поволок?! – старуха ковыляла за Федором с
клюкой в руках. – Оставь дверь, пропойца! Чтоб тебе пусто было,
окаянный!

Федор, пыхтя, вприпрыжку, с входной дверью на хребте, удирал от матери.

– Четвертого дня пол в избе пропил, а теперь чего удумал?! Мы как
без двери-то жить будем? Чтоб тебе ни дна, ни покрышки! –
голосила старуха на всю улицу.

Федор вздрогнул, выныривая из сна. И приснится же! Уж сколько лет
прошло, а нет-нет да и привидится прошлая жизнь. И матушка,
царство ей небесное. Сколько горя с ним хлебнула. Каждый раз
после таких сновидений Федору становилось не по себе. Как-то
пакостно и мерзко. Мутить начинало, словно нечистот вдоволь
нахлебался. Вновь и вновь долго он потом вспоминал сон.
Прокручивал по нескольку раз в голове, мучая и истязая себя.
Впрочем, снились и такие сны, которые вгоняют порой в
беспричинное беспокойство. Ходишь потом несколько дней сам не свой –
ни до чего тебе дела нет. Вот и этой ночью снилось Федору
что-то, виденное им не единожды и всегда вселявшее в душу
смуту и тревогу. Но что именно – вспомнить никак не удавалось.
Ускользал сон подобно юрким крупицам соли, соскальзывающим с
края пивной кружки.

– За сколько же я тогда дверь-то пропил? – попытался припомнить
Федор. – Кажись, за две бутылки. Так и пил бы до сих пор, если
бы…

Что «если бы», Федор и сам не знал. Почему он вдруг ни с того ни с
сего бросил пить и ушел работать при монастыре, ему и самому
было неясно. Словно спал он до того момента глубоким сном, и
вдруг очнулся. Может быть, смерть матери повлияла? Сколько
ни думал, ни молился Федор, чтобы Господь вразумил его, но
ответа так и не нашел. Видимо, так на роду написано.

– Так что же мне сегодня снилось? Нет, не вспомнить. А значит,
нечего и голову ломать. Пора вставать! Хватит бока отлеживать...
Путь предстоит неблизкий. До Соловков еще идти и идти, –
вслух скомандовал себе Федор и, кряхтя, встал с лапника. Им
путник выстлал дно вырытой в снегу траншеи. Он часто так делал,
когда предстояла теплая ночь.

Темка, как всегда, устроился под боком. А ночью еще снежком
припорошило. Вот и хорошо, вот и ладно – тепло было. Морозец
всего-то градусов пятнадцать. Даже костра не пришлось разводить. Да
и спички беречь надо. Когда еще до ближайшего селения
дойдешь…

Последний раз забрел Федор в небольшую деревеньку Еловая Заводь
недели две тому назад. Оказалось, что в селении с таким пригожим
названием и люди прекрасные живут. Красивые не на лицо, а
душой. Из всех пяти дворов, из которых и состояла
полувымершая деревенька, набежали старушки. Еды натащили, наперебой
звали божьего человека на ночлег. Только Федор не согласился.
Зачем обременять людей? Ему и в стогу душистого сена тепло
спится. А то не дай Бог, навеет лукавый гостеприимным хозяевам
мысли нехорошие, подумают они не знамо чего, да и попрут из
хаты посреди ночи. Бывало такое не раз в дальних
странствиях с Федором. Правда, случалось это чаще всего в больших
поселках. В деревнях-то люди попроще и душой благолепнее. Но
мало ли что… Не стоит разлад в семьи вносить.

Странник достал заплечный мешок и извлек оттуда на божий свет
потрепанную тетрадь. В нее Федор старался записывать вечерами все,
что с ним случилось за день. Поговорить-то удавалось не
часто. Разве что с Темкой. Да он тварь бессловесная, то ли и
взаправду тебя понимает, то ли ждет, когда ему кусок хлеба
кинут.

А так напишешь в дневник все, что надумалось за день, и вроде как на
исповедь сходил. Легче станет на душе, покойней. И еще одно
преимущество есть у дневниковых записей. Всего в голове не
удержишь, не запомнишь. Выпадают из памяти кусками мозаики
слова, мысли и разговоры со встречными людьми. Они Федору
дорогу подсказывают и от неприятностей предостерегают. Впрочем,
все в руках Божьих. Как он решил, так и будет.

Федор развернул тетрадь.

– Так, – начал рассуждать он сам с собой. – В Еловой Заводи мне
сказали, что впереди будут Медведово, Кресты, Палец, Рябцево,
Гари, Развиловка. Это почти граница Челябинской области.
Выходит, большую часть пути отмахал. Бог даст, через полгода
добреду и до Соловецкого монастыря. Оттуда домой. А потом...

Что будет потом, Федор и сам не знал толком. Наверное, опять пойдет
мерить шагами матушку Россию. Велика она... Хочется всю
исходить вдоль да поперек. Дома-то не сидится. Поэтому и
послушание такое у настоятеля выпросил. Передохнет, бывало, Федор
несколько месяцев в монастыре и опять в путь-дорогу
собирается, словно зуд какой-то не дает сидеть на одном месте.

В последнее, третье паломничество настоятель храма отец Иоанн долго
не хотел благословлять Федора. Говорил, что предчувствие у
него какое-то нехорошее. И уж было совсем собрался Федор
уходить, да приснилось отцу Иоанну, что стекло на копии лика
Господа Вседержителя треснуло. Пришлось на две недели отложить
путешествие. И все же, скрепя сердце, отпустил его
настоятель. И правильно сделал. Никаких особых происшествий с Федором
не содеялось – Бог миловал. Брел он себе потихоньку,
питался подаянием. И с иконой все в порядке – вон стоит у сосны
цела-целехонька...

Федор опустился на колени и, прочитав Иисусову молитву, перекрестился на икону.

– Пора бы теперь и в путь. Тешка куда-то запропастился… – свистнув
пса, странник стал собираться в дорогу.

Вскоре примчалась собака. В зубах она приволокла мышь.

– Ах ты, кормилец мой, – потрепал по загривку пса Федор. – Молодец!
Я с тобой с голоду не пропаду. Но сейчас я есть не хочу. Так
что придется тебе трапезничать одному.

Тешка уговаривать себя долго не стал. Проглотив в один присест мышь,
он радостно заплясал на задних лапах вокруг Федора.

– Ну, вот и ладно, пора в путь-дорожку, – проговорил Федор. Закинув
сидор на плечо, он взял поудобнее икону и двинулся по
сугробам. Тешка поплелся за ним следом.

– Интересно, что Тешке сегодня такое приснилось? Аж исскулился
весь... – размышлял Федор, выбираясь на утоптанную проселочную
дорогу. – Наверное, волки. Никак не может забыть, как мы от
них отбивались. Если не костер, слопали бы нас тогда за милую
душу. И косточек не оставили. Да… Такое быстро не
забывается. Нет-нет, да и приснится. Но такие видения беспокойства не
приносят. Потому как никакого тайного смысла в них нет. За
душу не цепляют и следа не оставляют. А вот туманные и
невнятные царапают, словно предупреждение это Господне. Он-то уже
наперед знает, что с нами произойдет: и когда
родимся-женимся, и когда помрем, и даже когда пивка холодненького захотим
хлебнуть, и … Стоп! Вот он – ускользающий утренним туманом
сон!.. – прояснилось внезапно в голове у Федора. Странник
вспомнил, что снилось ему сегодня под утро. Незнакомая
забегаловка. Люди. Голоса. И запотевшая кружка пива, которая плавно
скользит по грязному столику…