Проза

Сергею Геворкяну

– Будь проклят этот гнусный, подлый, смердящий мир! – заорал я,
выскочив на улицу из своего логова.

Единственным, на чем я смог сорвать свою злобу, была подъездная
дверь, которой я с большим удовольствием шарахнул. Да так сильно,
что целый кусок штукатурки упал мне на голову.

Больше всего в этот момент я хотел убежать, раствориться, спрятаться
от собственных мыслей, которые выворачивали душу наизнанку.

– Что за жизнь?! – бормотал я на бегу. – Ни славы! Ни денег! Ни
черта! А ведь мне уже тридцать лет!

Звериная обида сдавила мне горло.

– А ведь я талантлив! Талантлив и непрост! Только почему-то бездарность
торжествует, а истинные таланты почиют в безвестности. Но я им
еще покажу! Я им еще устрою!

– Кому им? – спросил меня случайный прохожий, ничем внешне не
примечательный.

– Всем! Всем вам! – завопил я, брызгая ему в лицо слюной ненависти.

Прохожий невозмутимо вытерся платком и сказал:

– По-видимому, вы – гений.

Я почувствовал, как сладчайшая дрожь пробежала по моему телу.

– С чего вы это взяли?! – спросил я незнакомца с фальшивым недовольством,
будто его слова были мне неприятны.

– Так… У вас на лице написано. Вы, верно – поэт?

– Почти, – ответил я, окончательно успокоившись. – Я – писатель.

– О! Я так давно мечтал познакомиться с настоящим писателем! Действительно
писателем, а не с одним из этих… – Лицо прохожего исказилось злобной
гримасой. – Надеюсь, вы понимаете, кого я имею в виду.

– Да. Конечно. (Уж кому, как не мне, понимать).

– Я подразумеваю тех, кто погубил литературу, как черви сочное
яблоко!

Незнакомец постепенно распалялся.

– Которые кишат, как пауки в оскверненной ими золотой чаше искусства!
Которые, подобно клубку змей, обвили горло беззащитному и чистому
таланту. И везде, везде только они! Не прав ли я?

С этим я не мог не согласиться.

– В таком случае, нам есть о чем поговорить, – заключил прохожий
и предложил присесть на лавочку.

Это был самый обычный, серенький человек с неопределенными чертами
лица. Лишь воспаленные до красноты глаза выдавали в нем неординарную
личность. Маленький, толстенький и невзрачный, он был больше похож
на пыльного чиновника, нежели на мыслителя, что в сочетании с
его выразительным взглядом смотрелось весьма незаурядно.

Незнакомец представился Николаем Петровичем.

– Итак, – спросил он, без лишних церемоний, – кто Вас обидел?

– Видите ли, – вздохнул я печально, – мне всё надоело. Надоело
бороться за жизнь. Отстаивать собственное достоинство, которое
всяк норовит клюнуть побольнее.

– Так – так. – Лицо Николая Петровича, сделалось очень внимательным
и серьезным. – Это интересно. Поподробнее, пожалуйста.

И меня просто прорвало.

– Вы не поверите, но я окружен собачьей сворой, или, как вы метко
изволили выразиться, «клубком змей». Гадины уже не первый год
издеваются надо мной. Каким-то образом эти подонки умудряются
не замечать меня. А если вдруг и обращают внимание, то только
исключительно для того, чтобы унизить или отпустить колкость в
мой адрес.

Когда я пытаюсь поставить их на место, эта литературная клика
хохочет надо мной еще пуще. А все из-за чего? Все из-за того,
что я осмеливаюсь высказывать насчет их творчества мнение, которое
не всегда им, мягко говоря, приятно.

Ко всему прочему, я имею одну пагубную слабость, которая веселит
их неописуемо. Надеюсь, вам не надо доказывать, что каждый истинный
художник имеет свою слабость?

– Конечно! – поддержал меня Николай Петрович, – это неотъемлемая
черта всех гениев. Но в чем же Ваша слабость, скажите мне быстрее!

– Я легко попадаю под их чертово влияние. Оно уводит меня от главного,
от своего. А что я могу сделать, если оглушительный шум какого-либо
имени сбивает меня с толку? Как противостоять, если меня тащат,
словно на аркане? Согласитесь, это – невозможно!

– Да! Да! – согласился Николай Петрович. – Но дальше, прошу вас,
дальше!

– Когда шумиха прекращается, – продолжал я, – и все понимают,
что она была из ничего, я, так сказать, остаюсь у разбитого корыта,
не дописав какую-то жалкую треть сочинения. Затем восходит следующая
«звезда», и все повторяется. И все хохочут надо мной! Нашли клоуна!
А главный их графоман, виновник этой карусели, купается в шоколаде,
сволочь!

Тут уж я не выдержал и по-настоящему, обильно, разрыдался, уткнувшись
в плечо своего нового знакомого:

– Они преградили мне мой путь и постоянно сбивают. А я слаб! –
всхлипывал я. – Слаб!

– И как же вы собираетесь с ними бороться? – спросил меня Николай
Петрович после того, как я выпустил все скопившиеся слезы.

– Я напишу роман! Он прихлопнет их, как ничтожных букашек. Это
будет такой роман, который сотрет весь этот сброд с лица земли.
Он превратит их в пыль. Не верите? У меня и сюжетик уже созрел.
Клянусь честью, моя книга уничтожит мир!

Николай Петрович вдруг помрачнел.

– Не получится.

– Что не получится?! – заорал я, испугавшись нового разочарования.
– Вы мне не верите?

– Верю! Верю! – возразил Николай Петрович. – Только книга не уничтожит
мир. Вы лишь раздавите сотню-другую бездарных завистников, а мир
будет по-прежнему сосать кровь из гениев! Послушайте меня. Я не
поэт, однако, человек обреченный. Еще в детстве понял всю нелепость
бытия и решил, что кто-то из нас должен исчезнуть – либо я, либо
мир. Вдвоем нам слишком тесно. Разве не стоит смерти то, что вызывает
непрекращающийся зуд неудовлетворенности? Эта проклятая бесконечность,
исходящая из ниоткуда и уходящая в никуда, и я – маленький, но
честный человечек. Разве мы можем существовать вместе?! Все эти
ваши книги, революции, эволюции хороши, пока дело касается человечества,
но дальше…

Николай Петрович загадочно кивнул, на темнеющее небо, сквозь которое
уже проступили первые звезды.

– Как?! – опешил я. – Неужели!

– Именно, – осклабился Николай Петрович, – именно так.

Мне стало жутко. Даже ненависть куда-то исчезла.

– Но как? – спросил я сдавленным голосом. – Вы что, изобрели сверхмощную
ядерную бомбу?

Вместо ответа Николай Петрович раскатисто захохотал.

– Наивно, наивно мыслите, молодой человек! Бомба и бесконечность!
Ха-ха!

– Впрочем, – поспешил он принести жертву моему великому честолюбию,
– ваша наивность не умоляет ваших художественных способностей.
Нет, не бомба! Отнюдь! У меня есть то, что покончит с миром раз
и навсегда. Не только с человечеством! Что, не ожидали?!

Надо сказать, я действительно не ожидал такого поворота.

– Ага! Ага! – обрадовался Николай Петрович. – Вижу, сконфузил
я Вас.

– Но как … как же это возможно?!

– Сразу не поймете. А впрочем, не поймете никогда. Вам следует
лишь знать, что такое возможно, и баста.

Неожиданно Николай Петрович скривился и истерически затараторил:

– Скажите! Скажите! Могли бы вы совершить ЭТО?! Только честно.
Я знаю, что вы тщеславны, но ЭТО гораздо выше, гораздо выше вашей
литературной страсти! Представьте – в ваших руках ВСЁ. Щелк и
готово!

От возбуждения у Николая Петровича схватило сердце, и он дрожащей
рукой закинул кружок валидола под язык.

– Представьте, вы уничтожили вселенную! – продолжил Николай Петрович,
отдышавшись. – Эта не слава писателей, царей и убийц. Это – слава
властелина мира! Только представьте!

– Но почему я?! – вырвался вопль из моей глотки.

– А что вам еще остается? – усмехнулся Николай Петрович. – Или
вы хотите до смерти терпеть насмешки? Или вы хотите, может быть,
свести счеты с жизнью? Желаете быть похороненной и забытой кучкой
мусора? – голос Николая Петровича постепенно накалялся. – Не валяйте
дурака! Станьте бессмертным! Прекратите эту комедию!

– А почему не вы?

Николай Петрович на мгновение задумался.

– Я ждал этого вопроса. И, честно говоря, затрудняюсь дать какой-либо
определенный ответ. Не слукавлю, если скажу, что я недостоин этой
миссии. Кто я такой? Ничтожество! А вы – личность. Художник! Причем
неудавшийся, оплеванный художник. Непризнанный писателишка. Один
вид которого вызывает смех.

– Но! Но!

– Тихо! Именно такие, как вы, способны на большие дела! Уничтожить
вселенную

должна Личность. А я – тля. Но моя ненависть не имеет пределов.
Поэтому я готов погибнуть вместе с миром, лишь бы только его кто-нибудь…

Николай Петрович в каком-то неистовстве схватился за свою голову
и застонал. Видимо, это признание было для него болезненным.

– Впрочем, – зарычал он, – что это я вас тут уговариваю?! Не желаете
воспользоваться моим предложением – дело ваше. Но больше такого
шанса вам не представится! Прощайте!

– Нет! – завопил я. – Желаю! Пожалуйста, не уходите. Скажите только
– что делать?

Лицо Николая Петровича ощерилось дьявольской улыбочкой.

Он открыл свой протертый до дыр кожаный портфельчик и достал из
него электрический выключатель.

– Да, да! – сказал Николай Петрович. – Это в каком-то смысле выключатель,
только не электрического света, а всего света, называемого Белым.

Я тупо уставился на выключатель Белого света, не зная, как реагировать.

– Откуда это у вас? – наконец выдавил я.

– Ах, не спрашивайте! – замахал Николай Петрович руками. – Не
спрашивайте меня об этом! Возьмите его без лишних вопросов; и
когда почувствуете, что готовы – просто нажмите на клавишу, и
мир исчезнет. А теперь я вынужден удалиться. Может быть, когда-нибудь
еще свидимся.

И Николай Петрович, ссутулившись, засеменил к остановке. Я, было,
бросился за ним, но странный человек ловко шмыгнул в наполненный
автобус и уехал в неизвестном направлении.

Итак, у меня появился выключатель Белого Света или, по научному,
вселенной. Одного щелчка его было достаточно, чтобы изничтожить
не только человечество, но и все сущее: материю, энергию, электромагнитные
поля, одним словом, абсолютно все, мыслимое и немыслимое.

«Кстати, – подумал я, разглядывая выключатель, – а как насчет
моих мыслей и сознания? Оно тоже отключится или будет в состоянии
зафиксировать отсутствие мира?».

Если мое сознание сохранится – это будет уже не небытие, а если
не сохранится, тогда как я пойму, что небытие наступило? Доказательства
где? Можно ли считать бытие исчезнувшим, если оно не замечено
самим истребителем? Ведь такое, с позволения сказать, «небытиё»,
ничем не будет отличаться от элементарной атеистической смерти.

А мне-то интереснее всего торжество исчезновения, факт моего,
так сказать, величайшего деяния. Да и заглянуть в запредельное
тоже любопытно ведь!

От таких мыслей моя голова сильно разболелась. Откровенно говоря,
этот чудак с выключателем прямо-таки выбил меня из колеи, озадачил.
Даже обида на моих коллег-литераторов как-то забылась. Я не на
шутку призадумался. И было над чем. Бормотание Гамлета «Быть или
не быть» казалось мне детским сюсюканьем по сравнению с моим «Быть
или Нéбыть».

«А что, если и правда: взять, да и отключить всё! Избавить всё
от всего!».

«Но что там?! Там-то что?!».

В конце концов, я решил поставить на вселенной жирный крест. Только
немного погодя. А куда торопиться-то?

В моей жизни наступило некоторое просветление. Мрак безысходности
развеялся.

С таким козырем в кармане жить стало интересней и веселее. Особенно
приятно было ходить на философские, теософские, эзотерические
и мистические диспуты. Сидеть где-нибудь в последнем ряду и украдочкой
хихикать над их глупостями.

«Ишь, истину они ищут, а она – вот у меня в кулачке вспотевшем
зажата. И никто понятия об этом не имеет. Сейчас как щелкну, и
все их причины-следствия разрешатся. И Абсолют откроется, как
ларчик»!

Однако я не щелкал. Удовольствие растягивал. Продолжал ходить
по клубам и кружкам, наслаждаясь своим превосходством.

Через некоторое время эти шатания меня перестали удовлетворять.
Неожиданно захотелось узнать как можно больше о своей жертве.
Я с упоением принялся изучать мир. Не пропускал мимо себя ни собачонки,
ни букашечки, рассматривал каждый листик, каждую паутинку. С какой-то
мудрой любовью всемогущего повелителя познавал природу, вооружившись
телескопом, микроскопом и многотомными энциклопедиями. Все мне
было интересно.

«Вот ползет божья тварюжка, – думал я, глядя на какую-нибудь гусеницу,
– а доползет ли она до своей цели, это уже мне решать. А вот –
слон. Смотрит с высоты своей гордости, и не знает, что его существование
зависит исключительно от этого неказистого писателишки, что припал
к прутьям клетки».

«И даже вы (это уже могильным памятникам) у меня под каблучком!».
Мысль о том, что потусторонний мир выключается вместе с реальным,
не вызывала у меня сомнений.

Все, все теперь подчинялось моей воле: деревья, небо, дома, звезды,
девушки, мысли, страсти, желания, время – список бесконечен.

И я купался в удовольствии, а по ночам скулил от наслаждения,
свернувшись в клубок и укрывшись одеялом с головой. Как сытая
и довольная личинка внутри сочного фрукта.

Много удовольствий я перепробовал в жизни за тридцать прожитых
лет: женщины, вино, наркотики, риск, азарт. Но скажу вам, не было
еще ничего слаще, чем абсолютная, всеохватывающая власть, особенно
когда о ней никто не догадывается.

Но как это повелось во Вселенной, которую я готовился уничтожить,
всему когда-нибудь приходит конец. Так и мое сладострастие завершилось,
а вместе с ним и весь Белый Свет.

Вот как это случилось:

Как-то раз, блуждая по вечерней столице в состоянии своего предапокалипсического
экстаза, я забрел в темную подворотню, где наткнулся на одну пренеприятную
компанию.

Четыре выпивших дюжих молодца, казалось, только и поджидали такого
зазевавшегося, пребывающего в неизвестно каких реальностях прохожего,
как я. Они живенько меня окружили и стали требовать деньги, которых
у меня отродясь не водилось. Конечно, мне, властелину Вселенной,
не представляло никакого труда раздавить их как стайку клопов
со всем их жалким мирком, но очень не хотелось мелочиться и тратить
своё сокровище на такой пустяк. Они тоже по-своему, по-микробьи,
не хотели мелочиться, поэтому не ограничились угрозами, а повалили
на землю и стали бить ногами по лицу до тех пор, пока я не впал
в беспамятство.

Очухавшись, я первым делом принялся нащупывать свой выключатель,
который, слава Провидению, оказался на месте.

Поломанными, окровавленными пальцами я вытащил устройство из кармана
и обмер: клавиша выключателя находилась в положении ВЫКЛ.

Вот так бесславно, глупо и бессмысленно погиб мир.

Меня совершенно не удивило, что зрительно всё осталось на своих
местах. Всё то же небо, та же земля, человечество и природа. Даже
боль сломанных ребер и обеззубленных дёсен была, как и прежде,
мучительно невыносимой. Еще будучи на пороге уничтожения Вселенной,
я предполагал, что мир останется в моём сознании, которое сохранится
навечно. Так и вышло. Мир не только отпечатался точной копией
в моём воображении, но и продолжал видоизменяться согласно всем
законам бытия. Всё по-прежнему двигалось, рождалось и умирало,
не подозревая, что является частью моей фантазии. Потому что,
кроме меня, не существовало более ничего и никого.

После того, как я покинул травматологическое отделение придуманной
мной больницы, в моей голове тут же возник вопрос: как жить дальше
в хоть и придуманном, но всё-таки жестоком и сложном мир? Как
жить, чтобы никто не догадался о моём безбрежном, как океан, удовольствии
понимания, что всё сущее заключено во мне?

С литературой, поскольку я достиг совершенства, понятное дело,
было покончено. Я порвал со всеми своими приятелями и знакомыми
(которые восприняли, между прочим, этот поступок с большим душевным
облегчением) и убрался из столицы восвояси.

– Подальше, подальше от суеты, – твердил я по дороге, – т уда,
где мне никто не помешает пребывать в совершенном блаженстве!

Мой выключатель по-прежнему был при мне. Он висел на шее как амулет.

Так, странствуя по выдуманному свету, избегая множества различных
неприятностей, я очутился в крупном городе, где случайно столкнулся
нос к носу с Николаем Петровичем.

Сначала он меня не узнал. Видать, за время путешествий я сильно
изменился. Но когда, наконец, рассмотрел того, кто перед ним стоит,
радости его не было предела.

Мы обнялись как старые друзья и зашли в одно маленькое уютное
кафе отметить встречу. Николай Петрович приехал в этот город на
ученый симпозиум (оказалось, он был доктором каких-то мудреных
наук, связанных не то с психологией, не то с антропологией, не
то с психиатрией, точно не помню). Узнав, что с миром всё кончено,
он дико обрадовался и даже слегка всплакнул.

– Значит, Вы всё-таки сделали Это? – спросил Николай Петрович
растроганным голосом.

– Сделал, – ответил я, понимая, что, в сущности, разговариваю
не с Николаем Петровичем, а с самим собой.

– Это замечательно! Замечательно! Значит, уже ничего нет?!

– Нет.

– И меня нет?

– И вас нет.

– Просто прекрасно. Но сдается мне, друг мой, что всё-таки вас
что-то гнетет. Не так ли?

– Да, хочу избавиться от лишних мыслей, а не могу. Они меня преследуют,
как навязчивые идеи.

– А что за идеи?

– Кажется мне, что устал я очень. И будто блохи в волосах кусаются.
И поясница перед дождем ноет. И курить хочется. И выпить хочется.
И есть. Причем постоянно. Вот такие у меня навязчивые идеи.

– Что ж, это дело поправимо, – заверил меня Николай Петрович.

– Неужели! – обрадовался я. – Буду очень вам признателен! Но каким
образом?

– Ничего сложного. Надо просто возродить мир. И тогда вам волей-неволей
придется подстроиться под ожившее человечество. И все эти навязчивые
идеи сгинут, как неприятный сон.

Вот уже второй раз Николай Петрович поразил меня своей простотой.
Сначала он вынудил уничтожить Вселенную, а теперь предлагает ее
восстановить. Хотя причем здесь Николай Петрович? Ведь это был
вовсе не он, а образ, созданный моим воображением.

– Имейте в виду, – будто подтверждая мою мысль, заметил квази-Николай
Петрович, – что с вами сейчас говорю не я, а моё видение. Действительного
же Николая Петровича не существует.

– Значит, – заключил я, – о смысле возрождения мира надо справляться
не у призрака Николая Петровича, а у самого себя?

– Конечно! – обрадовалось видение. – Именно так!

Я призадумался.

«А почему, действительно, не вернуть мир на место и жить как прежде,
лелея мысль о том, что в любой момент его можно уничтожить, как
муху?».

– Хорошо, – произнес я решительным голосом. – Но как это сделать?

– А выключатель на что?! – хохотнула тень Николая Петровича. –
Ведь это же вы-клю-ча-тель! Включил – выключил, включил – выключил!
Понимаете?

Туго и медленно, как многотонный дорожный каток, доехал до меня
жуткий смысл сказанных квази-Николаем Петровичем слов.

– То есть, как "включил-выключил"?

– А так! – озорнó подмигнул Николай Петрович и щелкнул
пальцами

Безумное, свербящее желание создать новый мир привело меня в сильное
возбуждение. Получалось, что я уже больше чем гений, раз способен
не только уничтожить, но и создать мир!

Ноя от нетерпения, я просунул руку за пазуху, зажмурил глаза…
и включил Белый Свет.

– Ну что? Убедились? – добродушно рассмеялся Николай Петрович.
– Всё началось с того, на чём остановилось.

Я открыл глаза и поразился. Мои мысли плавно перетекли в действительность.
Без шва и стыка. Передо мной сидел улыбающийся реальный Николай
Петрович и невозмутимо потягивал кофе.

– Осветите, пожалуйста, что вы делали в последние полчаса, – спросил
я, всё еще не веря в случившееся чудо.

Николай Петрович спокойно изложил в подробностях, как мы встретились,
как зашли в кафе, какой у нас состоялся разговор и даже сообщил,
что полминуты назад воплотился из небытия.

– Могу также сообщить вам хронику всей моей жизни с рождения и
до сего дня, – заявил Николай Петрович. – Отныне я единственный
в своем роде человек, так сказать, уникум, который, с одной стороны,
знает истинный источник своего происхождения, а с другой – содержит,
как и все смертные, информацию о придуманном вами прошлом. Спасибо
вам за доверие.

Николай Петрович учтиво поклонился.

Ошарашенные посетители кафе глядели на нас выпученными глазами.
Им была недоступна вся важность происшедшего только что события.

Ах, если бы знали эти люди, что несколько минут назад родились,
они бы не были так мрачны.

Мы же с Николаем Петровичем решили отметить появление Нового Мира
и устроили такую попойку, что наше уютное кафе чуть не развалилось
на части.

Не могу сказать, чем закончилась эта пирушка. Последним моим четким
воспоминанием стал следующий эпизод: я стою на столе, накрытом
различными яствами и напитками, и под разнузданный смех пьяной
толпы уничтожаю и возрождаю миры.

Помню, что какая-то шлюховатая девка выхватила у меня выключатель
и, гогоча, понеслось с ним по кафе. Я бросился за ней, догнал,
и мы вместе шлепнулись в лужу разлитого пива. Развалившись в обнимку
с этим хрюкающим, потерявшим всякий стыд полуголым существом,
я ощутил, что если до сего момента познал Совершенство и Абсолют,
то теперь мне открылась Высшая Истина, после которой нет уже ничего!

Эта Истина заключалась в наплевательском отношении к моим сверхъестественным
возможностям.

Всё! Предел! Дальше некуда! Кажется, даже звезды затряслись от
моего скотства и неблагодарности. Я превзошел всё, что можно и
нельзя представить.

Николай Петрович, этот гений, этот демон, единственный из людей
обладающий высшим Знанием, бесился не меньше моего. Он словно
слился с моим вселенским весельем и отплясывал, как безумный,
пока не грохнулся, опрокинув на себя тяжело накрытый стол.

А я орал и сучил ногами, утратив всякое восприятие действительности.

Дальше ничего не помню.

Очнулся я склизким осенним утречком на помойке, между двумя наполненными
мусором контейнерами. С полчаса соображал, кто я и где я. А как
всё вспомнил, так мне стало бодрó и энергично, так захотелось
жить и действовать, что я чуть не взорвался от распирающей силы.

Выключатель миров, естественно, исчез невесть куда. Поэтому я
по сей день нахожусь в неведении, реальный ли мир вокруг меня
или выдуманный. Николая Петровича я больше не встречал. Да и пёс
с ним!

Самое главное, что после всей этой истории во мне произошел какой-то
сбой, который вернул меня к самой обычной и естественной жизни.
Да, друзья мои, надо было подняться до самого верха и пасть на
самое дно, чтобы хоть что-то понять.

Не хочу и не буду теперь выяснять, в чём состоит моя миссия и
размышлять по поводу мироздания. Всё и так понятно, только словами
не выразить.

Я вернулся домой спокойный, наполненный, цельный и сразу схватился
за блокнот и ручку. Мне не терпелось быстрее описать всё, что
со мной случилось.

Наивно прошу извинения у всех, кто читает эти строки, за мои выходки
со вселенной. Если вы действительно существуете, а не являетесь
моим видением, значит, вам повезло. А если нет, то повезло вдвойне,
поскольку всё, что находится в моём сознании, в общем, несмотря
на все перекосы, противится разрушению и стремится к бóльшему.