Комментарий |

Мамы нет

 

Вот уже целых три часа и двадцать четыре минуты Сухушину никто не отвечал на его проклятые письма. Он, правда, не сказать, чтобы очень уж их писал, но сейчас это было не важно. Главное, что Никто его не любит, и он в целом мире один. Один в целом мире, в котором больше Никого Нет. Тянуло надраться. И не надраться тянуло, а...

Это было в голопопом, да, в голопопом, нелепом детстве. Мать работала нянечкой в детском саду (или уборщицей, или в столовой, чтобы прокормить прожорливого маленького Сухушина, или засиделась допоздна в библиотеке, потому что она была заочница, и у нее был диплом). Сумерки – это всегда страшно, но особенно – когда ты так мал, голопоп и гол. И нелеп. Проснувшись, маленький Сухушин простонал:

– Мама.

Но только грохот ходиков на шкафу был ответом. Молчание наволочек, серая жемчужная пыль занавесок на немотствующем окне.

Маленький Сухушин соскользнул с кровати, царапнув животом обнажившийся из-под матраса стальной уголок, крашеный серой краской, а там, где она сцарапалась или отковырнута ногтями, совсем чёрный, холодный – впрочем, не острый. Протопал по крашеному полу в другую комнату, где мама. Где мамы нету. Темнота затопила дом, как вода тонущий корабль, – пока только до половины.

Маленький Сухушин не растерялся и проверил за занавеской. Там стояла тумбочка с лекарствами, поэтому его туда не пускали. Ходить за занавеску было можно только в присутствии мамы, по большим праздникам. Пока она волочила с антресоли большой чемодан и рылась в нём в поисках чарующей пачки махорки (присыпать землю в цветочном горшке), он успевал рассмотреть заповеданное пространство. На деревянной полочке-вешалке висели внавалку «кожухи» – с ударением на «и» – старые замусоленные пальто и куртки, выходить в них во двор. От «кожухов» интересно пахло. Под железной кроватью были составлены картонные коробки с разным необходимым. А над всем этим царил огромный, черный, пупырчатый на ощупь Фотоувеличитель. Он остался от дедушки. Дедушку Сухушин не помнил. Фотоувеличитель с его блестящими пружинами, лакированными колёсиками и черным матовым колпаком, был одним из чудес света.

Мамы за занавеской не было. Не было и в буфете – маленький Сухушин, напружив пузо, потянул на себя дверцу. Там стояли какие-то темные загадочные бутылки, стопки тарелок, пакеты с чем-то белым, душистым, Или отдельно с белым, отдельно с душистым. Банки. Медная ступка. Тяжелая, кислая. Свёрток синей бумаги, маленький Сухушин никогда не видел такой. Мамы не было.

Маленький Сухушин ткнулся в дверь, ведущую на веранду. Не поддавалась. Тихонечко позвал. Слева висела желтая от времени эмалированная раковина, а над нею медный умывальник, весь в зеленых пятнышках от зубного порошка, который летит во все стороны с жёсткого ворса зубной щётки. На полочках высоко над раковиной маленький граненый стаканчик, весь мутный от, наверное, тысячу раз выпитой из него валерьянки. Этот стаканчик и электробритва «Харкiв» тоже достались им с мамой от дедушки. Когда маленький Сухушин вырастет, он будет обязательно пить из стаканчика. И бриться электробритвой.

Рядом с раковиной стоял накрытый клеёнкой стол. На столе два ведра с водой. В одном из них плавает ковшик. Маленький Сухушин знал, что если пить из ковшика, клацая зубами по кромке, сладкую, обжигающе вкусную воду, и смотреть туда внутрь, вглубь ковшика, то будет видно микроскопические черные точки, которыми изъедено его алюминиевое донышко. Но ковшик высоко, без стула не дотянуться.

Клеенка на столе нужна, чтобы «перебирать» – делать очень ответственное и любимое маленьким Сухушиным дело. Он любит возюкать пальцем зёрнышки гречки по затёртой клеёнке, по ножевым порезам с отогнутыми уголками, сквозь которые чернеется замуслоенная посудной тряпкой тканевая основа. Зернышки застревают там, цепляются неподатливыми гранями за клеенчатые зазубрины, гречневая пыль забивается между клеенкой и тканью – легко представить, как её там много, надо только посмотреть близко-близко. Можно представить, что на ней растут крохотные деревья, возделываются огороды и строятся всамделишные домики, как на картинке, где изображен чудо-кит, в книжке про Конька-Горбунка.

Внезапно Сухушин понял: мама во дворе – ходит по дорожкам в дворовом обветшалом «кожухе» и платке, запирает на ночь уток и куриц! Он навалился грудью на подоконник и, прижавшись лбом к стеклу, долго думал о чем-то своем, детском. На подоконнике, под порыжевшей газетой, нашел новогоднюю капроновую снежинку. Белёсую, как сумерки за окном. Он долго ее рассматривал, пробовал пальцем колкие упругие лучики. Потом стал потихоньку откусывать кончики. Они поддавались острым нестёртым зубкам сначала туго, а в конце с веселым звонким щелчком. Ждать щелчка было приятно. Пообкусал, сложил на подоконнике пластмассовые крошки. Стало темно.

Маленький Сухушин попытался включить свет, потом забился в угол и задумчиво затих, привалившись к лакированному боку растопырившейся на круглых блестящих ножках дедушкиной радиолы.

А потом пришла мама и очень расстроилась. Она даже расплакалась, когда отыскала в углу, между диваном и остывшей печкой, скрюченного и никак не желавшего просыпаться, но всё-таки живого маленького Сухушина. Потому что мама, когда пришла, сначала подумала, что с ним случилось что-то ужасное. И что, может быть, его больше нет. В доме было всё перевёрнуто. Разбита посуда. Вывернуто бельё из комода. По полу разлита вода. Со столов сдернуты клеёнка и скатерть, сорваны занавески. Сброшена на пол одежда с вешалок. Выворочен на пол ящик с лекарством. А оставшееся от маминой мамы сокровище – настоящая вологодская кружевная накидка на горку подушек – разорвана в клочья.

Сухушин спал. Его не ругали.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка