Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Выпускное сочинение студента IV курса Трахгерца Е.С.

Начало

Продолжение.

1.13.

На крыльце перед большими дверьми мы вновь встречаем Иванку.

– Привет, ребята.

– Привет.

– Закурить не найдётся?

Она затягивается, кривит пухлые губы, затем вновь затягивается,
снова кривит губы (Боже, какие у неё губы!), а уж затем выпускает
кольца с таким видом, будто кольца – это попутный ветер нашим
парусам.

– Что, уже отучились?

– Хватит на сегодня.

Но кольца дыма – это не попутный ветер, это сталь на наших запястьях,
а искривлённые губы – они как цепочка. И мы всё ждём, что Иванка
скажет дальше.

– Ну, счастливо.

И сразу же весь день становится бессмысленным.

1.14.

– Ну, что, по домам? – сказал мой друг Гоша, выпуская последние
кольца дыма.

– Давай.

Мы пожали друг другу ледяные ладошки и разбежались с тем, чтобы
нажравшись щей и котлет, опять встретиться.

– Мы же не какие– нибудь домашние мальчики, – позвонил мне Гоша,
– чтобы весь вечер торчать дома.

– Но и не какие– нибудь эстеты грёбаные, чтобы дышать свежим воздухом
перед сном.

Подначивать Гошу перчиком и луком – это такое удовольствие, особенно
после щей из квашеной капусты и котлет, когда он и так красный,
а тут ещё надо выкручиваться.

– Это ты на кого намекаешь, сволочь! Пойдём выйдем?!

1.15.

– Это всё байда, – говорит мне Игорь, пока мы егорим снег против
часовой стрелки.

– Согласен.

– Это всё байда, всё, что ты сказал мне до этого, и всё, что подумал
до того. Человечество делится на три категории: поэтов, стратегов
и животных. Пойми, у поэтов на первом месте сердце, у философов
– разум, а у животных – живот.

– А кто наши преподаватели?

– Ты, как и Славик Рассеянный, поэт, я стратег, что, кстати, лучше,
а наши преподаватели – они думают о том, как бы прокормить себя
и свою семью.

– А мне казалось, я где– то читал, что всё человечество делится
на кошек и собак, – попытался я заступиться за любимую Эльзу Павловну.

– Помолчи немного. Собаки, кошки. Этак мы скоро и до кроликов
дотрахаемся.

1.16.

– Привет, мальчики.

Я сразу же узнал голос Иванки, и моё сердце заёкало, а руки на
автомате потянулись к пачке сигарет.

– Привет, Иванка.

– Ты, турка, что ты нам даёшь, ты зачем порядочных девушек обижаешь?
– сказал жлоб в накрахмаленной рубашке, кожаной жилетке и золотых
очках. Он обнимал Иванку за талию.

– Это не сигареты, ты нам кальян давай.

– Кальяна нет, – растерялся я.

– Да ты что гонишь, ты что, обкурился? – он хлопнул меня по плечу,
да с такой силой, что я аж пошатнулся. – Не кури больше шланг,
а то согнёшься. Тебе– то с твоей комплекцией…

– Ха– ха– ха! – засмеялась Иванка. Они обнялись ещё крепче и пошли
вверх по мраморной лестнице ночного клуба «РОККО». Иванкины плечи,
живот и ляжки сотрясались в истерическом смехе, отчего её юбка
казалось ещё более короткой.

– Сука, – сказал Гоша, – интересно, носит она что– нибудь под
юбкой?

– Ничего, – я глядел в ночное небо, на крупные белые снежинки,
которые сыпались оттуда недуром, – завтра будет хорошая погода.

Но уже никогда моя рука на автомате не потянется ни к чему другому,
кроме как к автомату.

1.17.

Мы нажрались как бобики, но уже не щей и котлет, и носились по
подъезду первой попавшейся свечки с дробовиком моего отца.

В лифте нам попалась старушка – божий одуванчик.

– Бабушка, ты православная?! – спросил Гоша, направляя двустволку
на бледное лицо старухи.

– Не помню я.

Она сказала это после минутной паузы

– А в подъезде когда в последний раз убиралась? Почему у вас в
подъезде всё так запущено?

– А вы идите в соседний подъезд, сынки. Там всё прибрано, всё
чисто.

– А что, в соседнем подъезде живут эстеты грёбаные или жлобы денежные?

– А, православная я, православная, – вспомнила бабушка, – в шестьдесят
девятой квартире живут богатые люди, а из семьдесят второй – так
они никогда не убираются. Господи, спаси и сохрани нас.

– Достоевский тебя спасёт бабушка, – сказал Гоша.

1.18.

Мы разбились на группы и стали караулить у шестьдесят девятой
и семьдесят второй квартиры. Я долго не выдержал и начал звонить,
а потом и барабанить в свою шестьдесят девятую, а Гоша, он сидел
тихо – ему и повезло.

– Привет, – сказал он мужику, выносившему мусор из семьдесят второй.

– Здравствуйте.

– Я из службы саннадзора, вы почему в подъезде не убираетесь?

Мужик взял паузу, не зная, как ему реагировать. Он внимательно
разглядывал забившегося в угол Гошу. Но Игорь вёл себя с достоинством,
говорил ровно, спокойно, можно даже сказать, солидно, опершись
подбородком на двустволку.

– Может, вы жлоб какой, и убираться в подъезде – ниже вашего достоинства?

– Понимаете, у меня жена беременная, у неё два грудных ребёнка,
– нервы у мужика явно не выдержали, – она бы и рада убираться,
да с кем детей оставишь, а я целый день на работе.

– Ладно, высыпай мусор, посмотрим, чем ты своих детей кормишь.

– Что, прямо здесь, у порога?

– А какая вам разница, ведь ваша квартира уже закончилась, или,
может, вы эстет какой?

1.19.

– А почему быть поэтом хуже, чем быть философом? – спросил я,
чувствуя себя униженным после всего случившегося и выпитого.

– Потому что сердце ближе к желудку, чем голова. Поэты часто влюбляются.

– А почему я поэт, а ты философ?

– Потому что ты по Иванке сохнешь. И твои ноги от этого делаются
похожи на сушёные гладиолусы. Но меня не проведёшь.

– Чем тебя не проведёшь?

– Всеми этими лаками, помадами, кольцами в ушах, в носу, в пи…
ньюаре. Это же первобытнообщинный строй носить кольца. Представляешь,
бабы в парламентах, в судах, а наряды у них, как во времена мумба–
юмба. Мне утра не надо, чтобы разглядеть женскую внешность– сущность.

– Да, в Иванке я ошибся, но вот Клава, она только с виду такая
серьёзная, гордая…

– Какая Клава?

– Клава Шифер– Пончик. Понимаешь, это только она с виду снобка,
но в душе– то она бабочка, она прыгает, порхает. Я знаю, в душе–
то она беззащитна, в душе она Клавёнок.

– Клопёнок она в душе.

– Что ты сказал? Повтори.

– Э, брат, да у тебя третья стадия опьянения – предобморочная.
Пойдём– ка отсюда.

– Ты что, мы ещё в шестьдесят девятой не побывали, а я чувствую,
там кто– то есть.

– Это становится интересным, – сказал, улыбнувшись, Гоша.

1.20.

Игоор взвалил меня на плечи, и пока мы спускались с восьмого этажа,
я ему кричал на ухо:

– Игоор, Игоор, всё будет хорошо, Игоор, ты не расстраивайся,
всё будет хорошо.

– Не ори на ухо.

– А ты мне скажи тогда, почему я сам не могу идти. Нет, ты мне
скажи. Игоор…

– Потому что твои ноги, как сушёные гладиолусы.

И тут я, как всегда, после этих слов, заводился и начинал нецензурную
лексику.

– Пошли в пион со своими геранями, мать– ваша– и– мачеха, я сейчас
покажу вам пестик, одуванчика лысого вы от меня получите…

– Не ругайся, и так тяжело.

1.21.

Не успели мы выйти из подъезда, как нам навстречу попался ещё
один неудачник. Но Гоша решил пожалеть его.

– Привет, – сказал он, – я тут одного мудака подстрелил, не поможешь
поднести?

– Да, пожалуйста, пожалуйста.

Мужик взял меня на вытянутые руки, как берут невест, выходя из
ЗАГСа и пошёл неуверенной походкой. А Игорь, он шёл рядом, с ружьём
наперевес, и время от времени спрашивал:

– Вам не тяжело?

– Да, в общем– то, нет, а куда мы, собственно, идём?

– К вам домой, членить труп.

И тут я очнулся и сказал:

– Не хочу домой, хочу в шестьдесят девятую к Клаве, хочу мусор
всем на голову, это ты здорово придумал про мусор.

1.22.

Не знаю, почему каждый раз, когда я подумаю про мусор или увижу
мусор, или крикну: «Эй, ты, мусор!» – они появляются.

Так было на первом курсе, когда мы с Гошей в рубашечках и галстучках
пошли на выставку смотреть картины и скульптуры, сделанные из
мусора. А тут как раз день милиции – народный праздник, фигуры
высшего пилотажа, плюс ещё Ильдар Хитрый, Гена уже зелёный и Славик
уже Рассеянный. Он, Славик, махал нам пол– литрой и кричал громче
рупора: «Заворачивай!» – и полки милиции завернули.

Так было, когда мы с Геной Зелёным упёрлись в бампер мусоровоза,
а потом появился гаишник и взял с нас штраф. И вот сейчас мы вновь
угодили в мусоровозку, а всё отчего? Оттого что Гоша дошёл до
кондиции и, проходя мимо машины с голубыми ленточками, увидел
в ней Клаву.

– Егор, а знаешь ли ты, что вон в той свадебной машине сидит Клава?

– Стоп, – приказал я нёсшему меня мужику, – назад. Обнеси меня
вокруг дома и пройди мимо вон той машины ещё разок.

– Зачем это ещё?

– Там разберёмся.

1.23.

Но когда мы проходили мимо машины ещё раз, я как ни старался,
ничего не увидел. На третий раз я постучал по крыше: «Эй, Клава,
выходи, мы тебя заметили».

Вышел усатый мужчина в фуражке и сказал:

– Ну, пидрилы, вы меня достали, придётся пришить вам статью за
разврат в общественном месте.

– Фу, – сказал мужик и бросил меня наземь. А «ФУ» – это верный
признак эстетства.

1.24.

В обезьяннике мужик бросался на мусор, грыз решётку и кричал:

– Отпустите меня, да поймите же, я был с ними по принуждению,
из– за ружья.

– Да, а где, кстати, ружьё? – вспомнил я озабоченно.

– Я его спрятал, – шепнул Гоша.

– Куда?

– Не куда, а где?.. В пи..блиотеке.

– В какой библиотеке?

– Там, где книжки и журналы, и газеты разные с картинками.

– Ну что ребятки, доигрались, допрыгались? – поставил перед нами
стул дежурный. – Как там у Пушкина:

Я вас любил, любовь ещё, быть может…

хотя мне больше нравится другое:

Мой друг, уже три дня

Сижу я под арестом

И не видался я

Давно с моим Орестом.

или вот:

Во глубине Сибирских руд

Храните гордое терпенье…

– Приколист, – подумал я.

– Да, нет – эстет, – сказал Гоша, – это же «Анализ поэтического
текста». Спецкурс, на втором курсе, помнишь?

– Не может быть.

– Мужайся.

1.25.

На мою голову Гоша оказался прав.

– Рассмотрим стихотворение другого Александра, Александра Блока
– не унимался лектор:

Она пришла с мороза,

Раскрасневшаяся,

Наполнила комнату

Ароматом воздуха и духов…

Знали бы вы, как не хватает воздуха в камерах! И далее:

Звонким голосом

И совсем неуважительной к занятиям

Болтовнёй.

Знали бы вы, как тяжело встречаться с женщиной на свидании в душной
тюрьме!

– Знаем. Мы сидели на занятиях у Эльзы Павловны.

1.26.

– Сейчас придёт главный, – подытоживал дежурный, – составит протокол
и отправит его в органы дознания.

– Дяденька, а зачем протокол?

– Как зачем? Что за странный вопрос?

– Зачем в органы дознания, ведь денег– то у нас, дяденька, совсем
нет.

– То есть как нет?

– Вот так. Мы ведь студенты, вот посмотрите, у нас и студенческие
билетики имеются.

– Ну и что?.. Так студенты стипендию должны получать.

– Да, стипендию в восемьдесят рублей, тридцать – проездной, пятьдесят
– бутылка рома, вот и вся стипендия. Пропили мы, дяденька, стипендию,
опоздали вы.

– Что, всю– всю стипендию пропили?

1.27.

Мы вышли из участка ранним– ранним утром и сели в совершенно пустой,
холодный трамвай, на сиденья, ещё не согретые большими попами
в сальных дублёнках.

– Оплачивайте, пожалуйста, за проезд, – подошла к нам кондукторша
сзади.

Гоша полез в карман, почему– то забыв, что проездной он оставил
в участке. Хотя, может быть, он совершал манёвр, ведь ехать– то
нам надо было всего одну остановку. Плохо вот – трамвай находился
ещё в депо.

– Оплачивайте, пожалуйста, за проезд, – повторил кондуктор.

– Как можно оплачивать за проезд? – после анализа поэтических
текстов я терпеть не мог безграмотностей.

– А за простой тоже платить? – спросил Гоша.

«Если уж за просест надо платить, то за простой тем более», –
подумал я.

– И за отстой.

1.28.

Мы ещё порылись немного в карманах и в носках, где у нас обычно
хранится вонючая (в смысле, маленькая) заначка. Затем Гоша сказал:

– Ладно я выйду, но его не смейте трогать.

– Почему?

– Потому что у него ноги как сушёные гладиолусы, – Гоша нагнулся
к моему уху и прошептал, – Егорушка, сегодня отсыпайся, встретимся
перед четвёртой парой.

– Если что, задушу! – зыркнул он на кондуктора, прежде чем спрыгнуть
с подножки трамвая.

Продолжение следует.