Литературная критика

Я рад, что Вам понравилась первая часть моего сочинения. Рад,
что Вы купили Грэма Свифта. Это действительно очень хороший писатель.
То, что касается Вашего вопроса. Пишете, что не поняли последний
абзац: «Здесь есть, хоть маленький, но шанс ощутить тайну.
Это будет почти смерть. Потому что ядро — мимесис, повторение,
конфликт — тихо взрывается. Но здесь не будет того, что надоело.
Таким образом, будет жизнь. Впрочем, какая разница?» И еще: «Вова,
сомнительно, что «неслужебные вещи» существуют сами по себе. Ведь
все, что в тексте, существует внутри автора, читателя, человека».

Как раз об этом я пишу во втором кусочке моего сочинения. Ваши
сомнения касательно «неслужебных вещей» понятны. Я не хочу заниматься
словоблудием, рассуждать о споре номиналистов и реалистов, а также
о Кантовской «вещи в себе». Я говорю о живом мировосприятии. Не
хочу, чтобы Вы меня поняли превратно. Я не эскапист. Я не отделяю
человеческие чувства от предметного мира. Типа того, что человеческое
— грязь, а вещи — некие идеализированные сакральные сущности.
Я, кажется, писал Вам о своих опытах с ЛСД. Главное, что я понял
— не надо зацикливаться на какой бы то ни было реальности или
концепции. Все течет, изменяется, все цельно и дискретно одновременно.
Вещь есть сама по себе, есть внутри нас, есть связки между ней
и нами, а иногда нет. Главное, чтобы мы сохранили способность
сосредоточенно воспринимать. Сочувственно. Сострадательно. Это
может каждый, и наркотики здесь ни при чем. Посмотреть на синее
небо, иней на тонких ветках деревьев, на людей — смешных таких
людей. Вообще, говорить такое не вполне прилично, но мне семь
лет… мне можно.

2. Секретик второй. Литература непротивления

И ребе сидит, сидит и дымит люльку — вокруг него стоит облако
дыма, и из-за этого облака выглядывают его глаза, полные мольбы,
а порою и упорства.

Ицхок Лейбуш Перец

Галина Ивановна, я понимаю, что мои слова звучат пафосно, а для
кого-то и банально. Но вот такая простая вещь. Задумайтесь, почему
в литературе, мировой литературе, так мало произведений четко,
ярко и образно говорящих о Счастье? Чтобы только о настоящем счастье,
настоящей гармонии? Словом, чтобы хорошо. Хорошо совсем и бесповоротно.
Вспомните. Все, где есть, дается через антитезу. Везде эта чертова
дихотомия. Зло — интересно, а счастье — нет? Так ведь неправда.
Каждый же испытывал, Вы нет?

Аристотель говорил о катарсисе. С него, собаки, все и началось.
Или это было еще раньше? От школьных хрестоматий до вузовских
учебников: пружина текста — конфликт. Греко-христианская традиция.
Софокл, Эсхил, Беккет, Берроуз, Толстой, Достоевский, Сорокин,
Брет Истон Эллис, Энди Уорхолл — да что без толку перечислять,
имя им легион. Судьба гнобит Свободу, Добро гнобит Зло, архетипы
подсознания имеют наш мозг во все щели. Везде кто-то где-то кого-то
имеет. Я не хочу воевать. И играть в войну. И усмехаться со всезнающим
видом.

Наш интерес зиждется на войне. И на удовлетворении физиологических
потребностей — в чтении через узнавание. Застаревший сифилис.

Мне семь лет, и я говорю: «Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ БЫЛА ВОЙНА! НИГДЕ!»

В этом мне помогут те, кого я люблю. И в этом же мне помогут «мои»
«неслужебные» «вещи». Не чистые, и не грязные. Остраненные, но
не по Шкловскому. НАСТОЯЩИЕ.

Вы знаете, Галина Ивановна, у меня есть подружка Маша И. Ей шесть
лет. Мы занимались с ней любовью. Мы будем мужем и женой. Об этом
я уже говорил. Маша И. Сочинила вот такой текст:

«Пошла Маша гулять. Вдруг видит звездочки на небе. Их кто-то
приклеил. Дяденька добрый – страшный волшебник. Я палочкой
постучала:

- Тук-тук-тук! – палочкой.

А они отклеились и всё. А я их положила в карман и закрыла карман
пуговичкой. Пришла домой и положила на большую тумбочку
высоко, и отпустила, и они полетели. А ночью просыпаюсь, гляжу –
звездочки светятся». _ ¹

Или вот еще какой:

«Я живу в домике в свечке. Когда свечка горит — это значит, на улице
ночь. Это значит, я, Маша, пеку в домике пирожки и
блинчики. Лежу на диване. Но когда свечка горит, мой домик тает.
Бедный мой домик! Как снеговик весной.

Когда на улице шторм, я делаю плот из жженных карандашей. Я сажусь
на него, море бушует и волны набегают прямо на меня. Но я все
равно остаюсь жить». _ ²

На мой взгляд, это и есть та литература, какой я хотел
бы, чтобы она была. Оба текста, если вдуматься, о счастье.
Оба текста лишены конфликта-дихотомии. В каждом из них свои подводные
течения — непосредственные ощущения, страшные, добрые, разные,
они вступают в конфликт друг с другом, ссорятся и мирятся. Но
это конфликт бесконфликтности — бесконфликтный саспенс. В нем
есть то, что подлый Аристотель, называл катарсисом, только катарсис
этот идет не напролом, не через страдание в вечность. Он гибкий,
плавный, похожий на волну, это вечно меняющийся поток. Не подумайте,
Галина Ивановна, что я хочу, чтобы все дяденьки и тетеньки впали
в детство — хотя у большинства этого и не получится, разве что
— в маразм. И конфликт, и катарсис, и даже голливудский саспенс
— это здорово. Но все это лишь метки-ограничители, необходимые
для жизнедеятельности. Мы рисуем на листе прямоугольник, заштриховываем
его и сосредотачиваемся на нем, потому что не имеем возможности
объять то пространство, что находится за ним. Но ощущения радости,
грусти, страха этим прямоугольником не ограничивается. Если мы
будем внимательными, его границы станут зыбкими, а ощущения из
задвинутых вглубь сознания — яркими.

И я опять возвращаюсь к «свободным и неслужебным вещам». Да, описанные
(или написанные) на бумаге, они существуют внутри нас. Но вспомните
Кафку: он писал о кляксе-описке, которая выходит из-под нашего
контроля и начинает существовать своей жизнью. Мы «поглощаем»
эту якобы случайную вещь и… да, она начинает существовать внутри
нас. Об этом же говорили Рикер и Гадамер, подразделявшие мимесис
и интерпретацию на несколько уровней — они двигаются по герменевтическому
кругу: «поглощение», интерпретация, затем новое поглощение уже
проинтерпретированного и так далее. Но это опять же мертвые слова,
механизм. Сказать-то я хотел лишь то, что сосредоточившись
на этих самых вещах (иллюзорно других людях,
чувствах, намеках), которые якобы вне нас, мы уничтожаем (на время)
конфликт повседневной реальности. Мы смеемся. Но этот смех относится
к Юмору, а не Иронии. Потому что конфликт теряет свой смысл.
Этот улыбчивый момент — инсайт, вруб — лежит в основе всего. Ты
посмотрел на небо, и у тебя перехватило дыхание. Ты прочитал ЧУЖОЙ
текст, и у тебя перехватило дыхание. И пересказывать словами это
не всегда получается, да и невозможно. Поэтому любой хороший писатель
(а их чертовски мало) имеет свою «шифровку», на первый взгляд,
не очень внятную.

То, о чем я пишу, Галина Ивановна, казалось бы очень просто, даже
банально. Но почему же примеров подобной «литературы непротивления»
за всю историю по пальцам перечесть? Око за око, зуб за зуб —
в основе всей литературы ушедшего века. Если «обыденная» ткань
языка мешает нам, мы будем с ней воевать. И появляется Берроуз,
появляется Платонов и другие «рыцари бесконечного самоотречения».

Примеры есть, но их мало. Об этом потом. А пока, Галина Ивановна,
не обижайтесь, потому что я хочу Вам дать домашнее задание. Прочтите
«Последнее приключение» Хаймито фон Додерера. Он будет для нас
очень важен.

1 Автор текста — реальная девочка 6 лет.

2 Автор текста — реальный мальчик 4 лет.