Комментарий |

Соседи. Отрывок из повести «Партия дураков»

Отрывок из повести «Партия дураков»

1.

В середине знойного лета 1997 года, в полдень я медленно шёл по пустынной улице частного сектора и с любопытством разглядывал покосившиеся дома послевоенной постройки. Серые фасады и поросшие лишайником крыши купались в раскидистой зелени плодовых деревьев, а слепые окна с облупившимися наличниками зияли черной пустотой. Казалось, что жизнь в этих избах отсутствовала. Только ухоженные грядки с длинными стрелами лука выдавали присутствие человека. По мере продвижения вглубь этой идиллии стали видны недостроенные дома, превосходящие по размерам стандартные двухэтажные бараки эпохи позднего Сталина. Почва вокруг них была испохаблена гусеницами тяжелой техники; всюду валялись остатки строительного мусора, железобетонные конструкции. Метрах в двадцати от одного «замка» лежал на боку разобранный подъемный кран. На момент своей доставки к месту строительства он наверняка принадлежал государству и, скорее всего, был оценён по согласованию с каким-нибудь прорабом в бросовую цену. Свободной земли вокруг этих громадин было мало, и на ней не было ничего живого, кроме огромных кавказских овчарок, свирепо поглядывающих сквозь временные заборы из металлической сетки.

Летом проходить для меня по таким улицам всегда было приятно. Их тихое бытие невольно наводило на грустные воспоминания о детстве, - пожалуй, самом безоблачном отрезке жизни. Оно у меня прошло в Казани среди аккуратных выкрашенных в яркие цвета деревянных домиков поселка Караваево. Так ли это было на самом деле, но в памяти из летней поры запечатлелись только жаркие дни. Мы, детвора, носились тогда босиком вблизи колонок, поливая друг друга холодной водой из ребристых круглых флаконов из-под шампуня. Кроме нашей шумной ватаги, днём на улице были малыши, возившиеся на песке в тени заросших сиренью палисадников, да куры, лениво ковырявшиеся у придорожных канав. Случайно заезжавший сюда в облаках пыли какой-нибудь грузовик или появлявшийся незнакомый прохожий всегда вызывали у нас повышенный интерес.

На всю округу был один кинотеатр - «Огонек», возле которого перед началом сеансов «шакалили» у подростков деньги хулиганы, и один-единственный деревянный магазин, с двумя печками-голландками в зале для покупателей. За прилавком торговали две продавщицы-татарки: пожилая – хлебобулочными изделиями, молодая, с золотыми зубами, - растительным маслом, селедкой, халвой, карамелью и вином, с волнующими воображение названиями. Помню, как я долго не мог разобраться в значении фразы «из-под полы», которая часто звучала у входа в лавку среди хмельных покупателей красного дурманящего продукта. Зелье, которое в нарушение закона продавалось из-под прилавка дороже установленной государством цены, содержало, как правило, меньше сахара, но больше спирта. Поэтому никто никогда не возмущался. Напротив, став обладателями самого желанного продукта, мужики благодарили продавщицу и, рассовав бутылки по карманам, вылезали из толпы со счастливыми лицами.

Пили с удовольствием, неподалеку от магазина, удобно расположившись мелкими группами на травке. В дни авансов или получек пикники с плавлеными сырками и килькой затягивались. Некоторые участники стихийных застолий так и оставались лежать до поздних сумерек рядом с пустой тарой, пока жёны с сыновьями-подростками не отвозили их бесчувственные тела на телегах домой.

Запомнились мне ещё и банные дни. Посещение предприятия службы быта в компании двух старших братьев и отца было для меня, пожалуй, самой мучительной экзекуцией. Сначала приходилось по часу стоять в очереди на первом этаже. В эти минуты, медленно тянувшиеся в окружении сутулых фигур в однотипных мешкообразных одеждах, я уныло разглядывал карикатуры на тему борьбы с тунеядством и размышлял над смыслом объявления: «В моечное отделение нельзя вносить кислое молоко и бриться!». Мне было непонятно предупреждение насчет кислого молока. Потом мне объяснили, что женщины-татарки мыли им головы. В процессе томительного ожидания я с завистью наблюдал, как распаренные помывшиеся клиенты с ходу опрокидывали стакан-два газированной воды. Пить начинало хотеться еще до помывки. Сдав в гардероб пальто, нужно было еще дожидаться, пока кто-нибудь освободит место в раздевалке. В моечном отделении приходилось ещё немного потолкаться в поисках свободной бетонной скамейки. Шум тазов, брызги воды и мыльной пены, неприятное соседство бледных мощей стариков и красных задниц, облепленных березовыми листьями, удручали окончательно. Поздно вечером, попрощавшись с неизменно пьяным к тому времени банщиком, нужно было проделать ещё немалый путь до дома.

Дорога лежала мимо одноэтажных каменных бараков, построенных пленными немцами, возле которых убивали досуг беспризорные пацаны и их курносые, с толстыми ляжками подружки. Первомайские праздники в этом пролетарском квартале не обходились без неистовых плясок под гармонь, а заканчивались мордобоем.

Разве мог тогда любой нормальный гражданин предположить, что через четверть века однообразная трудовая жизнь выйдет из колеи и покатится, подобно булыжнику, в бурлящий грязными потоками реформаторских идей овраг? Но чудо всё же случилось. В 1991 г. на танк взобрался Ельцин и прокричал: «свобода!».

Прошло шесть лет, и каждый здравомыслящий человек стал понимать, что, кроме воровства, бандитизма, казнокрадства и беспробудного пьянства, правление царя Бориса ничего не принесло, хотя начиналось всё довольно оптимистично. Просторы необъятной Родины бороздили «челноки». На рынках и вокзалах с раннего утра кипела жизнь. Всюду пестрели тюки с тряпками, носильщики с криками «дорогу!» наступали на пятки, а предприимчивый народ кучками гнездился возле своего добра по подобию цыганского табора. Их загорелые, изможденные бессонными ночами лица как будто впитали в себя все дорожные переживания. Москва – город хлебный. Куда ни глянь, везде что-то продают с рук, а витрины ларьков пестреют всякой всячиной - от шоколада до искусственных пенисов, собирая вокруг себя немало зевак. «Мужчина, можно вас на минуточку?» - зазывает прохожих юная особа с заспанной физиономией. Рядом с ней кружок из молодых россиян с крепкими шеями, наблюдающих за тем, как их кореша крутят напёрстки, втягивая в откровенный обман любопытных гостей столицы. «Вы не подскажете, как пройти на Красную площадь?» - обращается молодой парень с кинокамерой в руках, одетый в малиновый пиджак и чёрные брюки. Если остановился, следующими вопросами будут: «куда идешь?», «что везешь?», - возможно, суждено быть ограбленным неподалеку от поста милиции.

Все заняты погоней за долларом. Блюстители порядка - не исключение. Вот с трудом движется к своему поезду обвешанная сумками и пакетами бледная женщина. Её состав должен вот-вот отправиться. У входа на перрон ей перегораживают путь двое здоровенных мордатых детин в камуфляже. Они предлагают ей взвесить багаж и доплатить в кассе за лишний вес. Действует очередное временное новшество, которое случайный путешественник может и не знать. Где весы? Где касса? А минуты летят, и начинает уходить из-под ног несчастной злополучный перрон. Но выход из сложившейся ситуации неожиданно находится, и дамочка, вытянув шею, продолжает быстро семенить к своему вагону, а довольный бугай прячет в карман пятнистой униформы бумажную купюру, составляющую, наверняка, немалую часть оклада врача или учителя. Позже, в своём купе, запихнув сумки на верхние полки, можно будет перевести дыхание, успокоиться и полистать прихваченную или любезно доставленную газету с очерками о похождениях голливудских звёзд и откровенными фото рекламных див. Газета «Советская Россия» в данном случае мало кого интересует.

Почти каждый выложит на стол стандартный дорожный паек, состоящий из некогда дефицитных продуктов, и отхлебнёт из пластмассовой бутылки шипучую цветную жидкость. Крепкий организм пока не испытывает аллергии к красителям, способным легко перекрасить что-нибудь из светлого белья. Но, несмотря на все предшествующие злоключения и поборы, в этих поездках оставался смысл.

Новая жизнь сдабривалась сладостями и запивалась крепкими напитками, изготавливаемыми на основе контрабандного спирта, эссенции и краски. Синий ликёр, зелёный, красный, жёлтый... Желудки после советской пищи крепкие и язвы сразу не заработаешь. Пойло, жрачка, просмотр кровавых боевиков, сентиментальных сериалов и чтение книг, написанных по их сценариям… О такой жизни россияне могли раньше только мечтать.

Коммунистическая оппозиция тщетно пыталась образумить отбившийся от рук народ. С коммунистами оставались те, кто не воспользовался свободой торговать, и их с каждым месяцем становилось всё меньше и меньше.

Одновременно с этой мелкособственнической трагедией нации прогрессировала шизофрения власти. Хаотическая свобода, открывшая множество лазеек для быстрого обогащения, как вирус, разлагала её институты. Похоже, что для власть имущих не существовало никаких моральных преград на пути к удовлетворению возрастающих потребностей. Пока эти счастливчики тихо сходили с ума от валившихся на их головы квартир и машин, пожилое поколение гадало над тем, как свести концы с концами. Информация о том, кто, как и сколько добра нажил, их уже не будоражила, как прежде. Старики плюнули на всё и успокоились, как перед концом света, обреченно наблюдая по «ящику» за жизнью «замечательных» людей, полной банкетов, фуршетов, пресс-конференций и презентаций. И даже в программу новогодних огоньков включали веселые застолья бессовестных политиков.

… Я шел и разглядывал недостроенные особняки, хозяева которых спрятались от вездесущих «братков» или нашли покой на кладбищах. У самой дороги моё внимание привлёк несуразный двухэтажный дом из белого кирпича. Рядом с ним стояло два грузовика, валялись на земле обгорелые брёвна – всё, что осталось от хозяйства по соседству после пожара. Хозяин этого дома был мне знаком. Он беседовал возле ворот в своей обычной мягкой манере с просто одетым мужчиной средних лет.

Мне не пришло на ум в тот момент никакого доброго приветствия, вместо этого я поинтересовался делами партии, в которой он состоял, - ЛДПР. Промолчав, мой знакомый, имевший когда-то рыжий цвет волос и соответствующее прозвище, сделал красноречивый жест - достал из нагрудного кармана рубашки с мятым воротничком красную книжицу. Так я впервые увидел удостоверение помощника депутата Государственной Думы, которые находили обычно в карманах отстрелянных авторитетов Москвы или Питера.

Рыжий выглядел значительно старше своих тридцати девяти лет. Во внешнем облике его было много неприятных деталей: крупный мясистый нос с большими порами, грязно-седые волосы, зализанные, как у фюрера третьего рейха, прокуренные до черноты зубы, кустистые брови, блуждающий взгляд. По привычке идеализировать некоторые вещи я удивился карьерному росту этого страдающего алкоголизмом типа в партии, имеющей большую фракцию в Государственной Думе.

Мы познакомились в 1985 году. Рыжий тогда не пил и работал товароведом в отделе снабжения. Он часто приглашал меня на перекуры, во время которых хвастался своими связями с рецидивистами, кабацкими похождениями, жаловался на то, что из-за сплетен от него ушла работающая в одном с ним отделе жена и советовал увольняться, следуя его примеру. Моя работа заключалась в постоянных разъездах, связанных с оформлением и получением груза, не обходилось и без тяжёлой процедуры погрузки, которая моей обязанностью, в общем-то, не являлась. Бесконечные очереди на складах, где в мороз кладовщицы в валенках и ватниках скорее других обслуживали пронырливых мужиков, никогда не забывавших их лапать, общение с крохоборами-шоферами – всё это тяготило меня.

Вообще реформа конца 80-х, когда словоохотливый её прораб подолгу объяснял на встречах, как каждый должен начинать перестраиваться с себя, была последним всплеском трудового энтузиазма.

Нельзя и мне было игнорировать советы генсека, ради общего дела приходилось стараться за двоих. Так, периодически лишая себя обеда, я колесил в прокуренных кабинах грузовиков по дорогам идущей в ногу со временем страны, нехотя выслушивая скептическую болтовню шофёров, недовольных затеянными экспериментами.

В один не самый прекрасный день, вернувшись с пустым желудком из очередной поездки, но доставив, как принято тогда было говорить, горько необходимый заводу материал, я написал заявление об увольнении. Заместитель директора по коммерческим вопросам - еврей небольшого роста, немного похожий на Пьера Ришара, - выслушал мои аргументы и посоветовал не горячиться, а просто брать с собой грузчиков. Я не стал ему возражать, зная, что кабины всех заводских грузовиков предназначены для двух человек, а их открытые кузова не приспособлены для перевозки пассажиров, и начал, как в армии, считать дни, положенные для отработки.

Начальник отдела не уговаривал остаться. Ему было не до меня. На него написали анонимку в органы. Собираясь в какую-нибудь командировку, он просил кого-нибудь из подчинённых оформить на него командировочные предписания. Деньги, полученные на командировочные расходы, шли на подарки чиновникам, распределяющим фондовый материал, или на покупку водки для грузчиков. Однако следователь, получивший разнарядку сверху в свете постановления пленума партии о борьбе с нетрудовыми доходами, не внял таким аргументам и подвел старателя сразу под несколько статей УК.

Управление отделом принял заместитель – молодой брюнет с усами до самого подбородка. Поговаривали, что именно он «помог» шефу встать на путь исправления. Предвкушая быстрое повышение, он проявлял повышенный интерес к любому делу. Он непрерывно обзванивал поставщиков, попутно наблюдая за работой отдела. Моим рабочим днём этот красавец-мужчина интересовался даже больше, чем мой непосредственный начальник. Стоило только мне ненадолго присесть за свой стол, как он тут же отправлял меня выписывать очередную доверенность на получение груза. «Не успеет, база через час закроется», - робко пыталась отговорить активного зама вялая, как рыба, руководительница моей группы. Тот в ответ только хмыкал: «Давайте все будем сидеть сложа руки». Когда до конца отработки оставалось две недели, ко мне подошел мужчина с огромным животом, кавказским носом и седой, вьющейся от природы растительностью на голове. Это был представитель конструкторского бюро, вошедшего незадолго до этого в состав нашего предприятия. Выяснив причины, побудившие меня к написанию заявления, он предложил мне поработать снабженцем под его руководством (КБ имело свое небольшое опытное производство). «Пусть тебе оформят перевод, ведь мы теперь одна фирма», - посоветовал мне покупатель моей рабочей силы, когда я принял его предложение. Однако «Пьер Ришар» настоял на том, чтоб в моей трудовой книжке записали «уволен по собственному желанию».

Новая работа показалась мне почти раем. Во-первых, мне помогал коллега – пенсионер с тридцатилетним стажем товароведа. Во-вторых, я успевал пообедать, и под конец рабочего дня меня никто не гнал за пределы города. В-третьих, объемы получаемых грузов были значительно меньше, чем на заводе. Исключение составляли поездки на базы, расположенные в Московской области, когда приходилось выбирать заявленный в министерство материал, в большинстве случаях химреактивы. И хотя склад наш был забит полиэтиленовыми мешками с окостеневшими от просрочки солями, отказываться от выделенных фондов было нельзя. Набравшись смелости, я предложил начальству сократить количество заявляемых материалов, с учетом остатков на складе. «Нас за это никто по головке не погладит», - ответил мне на это пузатый шеф, всецело поглощенный возникшими проблемами с вышестоящим руководством. Продержав его более года и.о., оно определило на должность начальника отдела, занимающегося снабжением, своего человека, только что закончившего дневное отделение вуза по совершенно другой специальности. И.о. отреагировал на это подачей заявления в суд. В результате было принято компромиссное соглашение - специально для него ввели должность заместителя.

В канун майских праздников кадровик, бывший военный, учуял запах вина, исходивший от моего напарника. В свете постановления ЦК о борьбе с пьянством его быстро уволили. Я остался как исполнитель один с двумя непосредственными начальниками. Не знаю почему, но мне было неловко требовать доплату за совмещение. В стране шла перестройка. Все делали одно общее дело, и важен был вклад каждого в него. Однако, спустя месяцы, потаскав в обеденное время тяжелые ящики, я всё-таки поднялся в кабинет заместителя директора КБ. Выслушав меня в своей обычной манере – с открытым ртом, – он сделал вид, что не понимает сложившейся ситуации. Экономия фонда заработной платы за счёт моего здоровья меня больше не устраивала, и я уволился, получив, по понятиям того времени, ярлык «летуна».

Через неделю с направлением из бюро по трудоустройству я оказался на собеседовании у начальника отдела кадров одного из предприятий бытового обслуживания населения. Полистав мои документы, красноносый старичок с наградными планками на простеньком пиджаке, принял у меня заявление. Придя в назначенный день, я узнал, что мне в предоставлении работы отказали. Причины выяснились позже, после того, как мне позвонили и пригласили на смотрины к заместителю директора. «Ты в институте учишься, а у начальницы отдела снабжения нет никакого образования, она боится, что ты ее подсидишь. А я позвонил в отдел кадров твоей прежней работы, там тебе хорошую характеристику дали. В общем, ты меня устраиваешь», - объяснил мне зам и повел в кабинет директора, которым оказался, по сложившейся в этом городе традиции, тоже еврей. Но то был добрый, внимательный ко всем сотрудникам человек. К сожалению, за повышенное внимание к одной молодой особе ему пришлось вскоре поплатиться карьерой. Случилось это сразу после того, как главный инженер - эффектная дама - «посоветовала» подчиненной написать жалобу на «домогательства» пожилого директора в горком партии. Он уступил место энергичной нервной немолодой женщине, попавшей под сокращение в главке. Она всерьёз относилась к перестройке и, похоже, намеревалась свернуть горы. Но, пригубив на складе по случаю дня рождения кладовщика шампанского, тоже потеряла работу. В то время, как и сейчас, на всех уровнях шла борьба за власть, но только вот такими гуманными методами.

… Разговаривать с Рыжим, как, впрочем, и с кем-либо другим, у меня на тот момент не было никакого желания.

2.

По роковому стечению обстоятельств, не знаю точно, за какие грехи, судьба забросила в коммунальную квартиру, где я жил, двух женщин очень редкого характера.

В памятный вечер, когда порог коммуналки переступила сутуловатая, крепкого сложения пожилая новоселка, я варил картошку, и караван из различного барахла, следующий за ней, меня особенно не озадачил.

Процедура вселения заняла чуть более часа. По её окончанию на кухню зашёл водитель грузовика, на котором доставили старую рухлядь новой жилички, и, отпив ржавой водички прямо из-под крана, ехидно обронил:

- Весь дом перекрестился, когда увидели, что они переезжают.

- А кто они и сколько их? – поинтересовался я.

- У Зои есть дочь и сын, которого недавно посадили.

Шофёр уехал, а я, поужинав без аппетита, отправился в свою комнату типа вагончика, граничащую одной стенкой как раз с комнатой № 2, занятую новой соседкой. Другая стенка отделяла меня от общей кухни.

Пролежав около часа в полной темноте, я услышал тяжёлые вздохи. Раньше за перегородкой почти не жили, и я и не думал, что она настолько звукопроницаема. Теперь я был огорчён неожиданным открытием, и оно перебило мне сон, а монолог, внезапно начавшийся за стенкой, добавил тревоги. Соседка жутко неприятным голосом изливала душу немому собеседнику – своей собачке.

В эту ночь я долго ворочался без сна. Под утро сознание мое все же отключилось, и я увидел короткий сон: я скатился по глиняному обрыву в тёмный грязный овраг с холодной водой и наступил босыми ногами на что-то скользкое и мерзкое.

Разбудил меня стук каблуков за дверью. Соседка ходила туда-сюда по квартире, а из её радио звучала вдохновенная мелодия гимна Советского Союза. Шесть утра, на улице темно и холодно, декабрь-месяц только начался, а вместе с ним и моя новая жизнь.

Последующую неделю соседка продолжала будить меня цоканьем каблуков с металлическими набойками, и я недоумевал, для чего она надевает сапоги за полчаса до ухода на работу.

В выходной состоялось первое общение с работающей пенсионеркой. Зоя Алексеевна появилась на кухне, поигрывая мощными покатыми плечами, в малиновых лосинах, обтягивающих мужские ягодицы и лягушачий живот.

- Куда мне поставить стол?! – грубо спросила она меня басом базарной торговки.

- Ставьте, где хотите, места много, - ответил я.

Но Зое захотелось поставить его к окну, где раньше стоял стол пожилого мужчины, обменявшегося с ней жилплощадью, а теперь это место облюбовала супружеская пара, занимающая комнату под № 4 - спортсмен и музыкантша. Мужчина, подаривший нам радость бытия с новым человеком, раньше в квартире не проживал, но регулярно, раз в месяц, приходил получать пенсию. Во время визитов он застилал свой стол свежей газетой, а также проверял, нет ли каких следов от чужой посуды на старой. Кроме того, он снимал с бельевой верёвки всё, что на ней висело, и выключал на кухне и в коридоре свет. Общение с этим лысым полноватым «надзирателем» (как я его прозвал) слащаво-свиной внешности было крайне неприятным.

Однако, в отличие от Зои, он передвигался почти беззвучно и говорил почти шёпотом. Помню, я несколько раз вздрагивал, когда за спиной внезапно раздавался его вкрадчивый голос. Однажды он поведал мне, напустив при этом на себя важности, что ходил на приём к главе администрации города, тот его внимательно выслушал и пообещал рассмотреть необычную просьбу: выделить ему под ванную комнату № 5, в которой была прописана женщина, находящаяся на излечении в психиатрической больнице. Мотивировал он свою просьбу тем, что перенёс операцию по удалению прямой кишки. Я не стал уточнять, как в жилом помещении, где нет канализационных стоков, можно установить ванную.

При коммунистах в жилищном кодексе была статья, которая позволяла выселить человека с занимаемой жилплощади, если он на ней не появлялся более полугода. Именно в коммунальных квартирах легко было доказать, что человек отсутствует необходимое для выселения время, а затем занять его площадь. Демократы статью отменили, но в ЖЭКах царила атмосфера старого времени, и люди интуитивно побаивались надолго покидать свои пристанища.

Глава администрации, наверное, понимал, что просьба абсурдна, но не стал огорчать просителя - на то она и новая власть, чтоб, в отличие от старой, быть более внимательной к любым просьбам своего народа. Поэтому проситель остался доволен общением с главой города.

- Вы все здесь живёте незаконно, - вдруг промычала Зоя, затаскивая на кухню тяжёлый стол.

Я ничего ей не ответил и вышел.

Вечером в общую дверь позвонили. Минутой позже послышалась нецензурная брань и возня. Пока я одевался, дверь сильно хлопнула. Выйдя из комнаты, я столкнулся с Зоей – она шла уверенной походкой победителя. Халат под мышкой был разорван, а в руке она держала трофей – большой нож с деревянной ручкой, способный легко войти в человеческую плоть.

- Матку хотел запороть, – пробурчала разогретая потасовкой женщина.

«Наверное, объявился сын», - решил я, обратив внимание, что от соседки резко пахнуло водкой. Зайдя в свою комнату, она поделилась происшествием с собачкой.

Утром сосед-спортсмен пролил свет на вечерние события. Оказывается, действительно, приходил Зоин сын, которого она откупила от тюрьмы. Деньги для этого нашлись от неравного обмена (в отдельную квартиру Зои вселилась внучка ворчливого пенсионера). Сын, вышедший из СИЗО, решил, что не вся доплата ушла на адвоката и пришёл за долей. Чуть позже заявила о своих правах на доплаченные деньги выписавшаяся из больницы дочь. Это была особа тридцати лет, как и мать, невысокого роста, с крепкой фигурой, с короткой стрижкой, с редкими светлыми волосами и лицом вполне приличного человека – не сказать, чтоб дурная, как мамаша. В отличие от родительницы, она разговаривала глухим тихим голосом и достаточно вежливо. Казалось, ничто в её поведении не сулило опасности, разве что пустой взгляд бледно-голубых глаз немного настораживал. Русский характер проявился после выпитой бутылки водки. В этот вечер я стал свидетелем общения близких родственников.

«Блядь, сука, проститутка ебаная», - говорила мать дочери через каждые две-три минуты. «Заткнись, тварь! Заткнись, сука!» - нервно надрывалась дочь. Обмен «любезностями» длился более часа и закончился вознёй, сопровождаемой глухими стонами, воплями и звоном разбитого стекла. Часа в два ночи кто-то выбежал вон, хлопнув что есть мочи входной дверью … Полчаса спустя настойчиво зазвенел звонок.

Проветрившаяся на воздухе дочь не стала больше реагировать на оскорбления мамы, допившей, вероятно, в её отсутствие водку, да и язык у той стал совсем заплетаться.

Квартира погрузилась в сон. Вздрогнул я от гимна Советского Союза - Зоя собиралась на работу.

После ночной схватки мне было как-то неловко видеть кого-нибудь из новоселок. Вынужденная встреча произошла вечером на кухне. Зоя, как ни в чём не бывало, обжаривала свиные полуфабрикаты. Огонь охватил всю сковородку, а жир брызгал во все стороны. «Ната, доча, маслица принеси», - зычно, с любовью промычала она. Появившаяся затем Ната тихо поздоровалась. «Слава Богу, помирились», - успокоился я.

Однако в полночь за стенкой снова стали раздаваться знакомые выражения: недавний сценарий повторился...

3.

За полгода до этих событий я познакомился с девушкой. Задолго до нашей встречи, закончив в Ленинграде вуз, она получила распределение на местную трикотажную фабрику. Это было одно из немногих знакомств, которые значительно влияют на судьбу человека и случаются в жизни каждого.

В эту пору большинство предприятий меняло форму собственности и вкушало первые плоды желанной свободы, которой давно бредил народ, связывая с ней свои надежды на будущее. Для многих обмененные на ваучеры акции ассоциировались с надёжным подспорьем и гарантированным куском хлеба к пенсии. На шумных собраниях трудовых коллективов выбирали директоров и говорили о ненужности управленческого персонала. Казалось, что пара уволенных бухгалтеров вдохнёт новую жизнь в предприятие, а передел фонда заработной платы сделает всех существенно богаче. Но через некоторое время люди, которым суждено было встать у руля, забывали о тех, кто им когда-то дал право распоряжаться общей собственностью. Начинались сокращения, притеснения, а акции скупались за гроши. В круговороте новых отношений, как и прежде, происходило обезличивание трудовых масс. Возле руководителя в это время формировался круг сподвижников, чётко различающих на горизонте возможности поправить своё материальное положение за счёт других. Воспроизводилась формула бытия последнего десятилетия: если вам плохо, то кому-то от этого, напротив, хорошо.

Фабрика, определившая для себя на первом этапе полученной независимости приоритетной задачей быстрое обогащение, довольствовалась выпуском мужских кальсон и тёплых женских панталон и не нуждалась в молодых специалистах. Руководство было полностью заражено рыночной стихией, ведь те же кальсоны оптом скупались челноками для перепродажи в Польше. Появились и новые способы получения прибыли. Вот, например, приезжал коммерсант и просил товар на реализацию. У него обычно имелся чистый бланк и печать, ведь он – директор и главный бухгалтер в одном лице. Можно ли такому субъекту отпустить под залог гарантийного письма «фуру» продукции? Оказывается, можно, но только после частичной предоплаты наличными, произведённой без свидетелей в кабинете директора. Это уже потом отдел сбыта будет тщетно звонить по оставленным реквизитам, и выяснится, что фирма-должник подставная, т.е. её просто не существует.

Именно в это время некоторые удачливые руководители нанимают технику рыть огромные котлованы под дома, окрещённые коттеджами. Но это никого не раздражает. Всюду иллюзия роста благосостояния горожан. Мэры устраивают пышные празднования юбилеев, торжественно отмечаются круглые исторические даты. Кое-где реставрируются храмы, меняются фасады зданий. Сквозь капитальные стены пробиваются двери, превращая обычные квартиры в магазины или офисы; расширяются рынки. Одновременно ряды бомжей пополняются неблагополучными гражданами, поддавшимися искушению подержать раз в жизни запредельную, по их меркам, сумму денег. Проворные квартирные маклеры с сотовыми трубками и респектабельные нотариусы хладнокровно оформляют сделки, после которых на улице оказываются дети, попавшие по воле пьющих родителей под общую адскую колесницу наживы. Чиновники же научились в нужное время закрывать глаза на любые омерзительные нарушения закона и спокойно засыпать, подсчитывая возможные доходы от взяток. Степень риска, возникающая при их получении, была не способна нарушить нормального сна и пищеварения. Так формировалось общество, в котором прекрасно себя чувствовали слуги народа, капитал, криминал и те, кто по долгу службы обязан регулировать их аппетиты.

Подобный общественный уклад до некоторых пор как нельзя лучше устраивал самопровозглашенную элиту. Ослеплённая солнцем иностранных курортов, она спокойно отдыхала и проспала момент, когда спортивные парни на БМВ окончательно распоясались. Почувствовала на собственной шкуре первые издержки демократии и директриса трикотажной фабрики. Она так и не смогла насладиться площадями просторного особняка, построенного на барыши от сомнительных сделок. Натерпевшись страха от бесчувственных сволочей, шантажировавших ее, она тихо лишилась рассудка, а может, наоборот, приобрела его, и стала продавать свечки в церкви.

…Соседка Зоя была права в том, что нас прописали в коммуналку незаконно. По существовавшему на тот момент статусу дома (обменный фонд или дом для переселенцев), постоянная прописка в нём была запрещена. Но некоторые жильцы всё же имели ордера, кое-кто даже успел приватизировать эти нехитрые углы.

Ночью мне было о чём поразмышлять, поневоле слушая бессвязную нецензурную брань двух «интересных» женщин. Закончилась она тем, что молодая, сильно хлопнув сначала своей, а затем общей входной дверью, ушла.

Под самое утро её привезли, как я понял по голосам, работники милиции.

- Что с ней случилось? - спросила испуганно Зоя.

Хмель, по-видимому, не помог ей сохранить самообладание, и она упавшим голосом тут же добавила, как будто самой себе: «Она же вся в крови». Ответ милиционеров было трудно расслышать. Минутой позже, когда они удалились, заговорила сама пострадавшая:

- Козлы, не смогли меня втроём отъебать … Я шесть лет карате занималась.

Утром после часу сна я вышел на кухню разогреть чайник. Следом за мной появилась Зоя.

- Мы будем когда-нибудь спать? - спросил я у неё, не поворачиваясь.

- Ах ты, козёл ебаный. Ты мне будешь указывать! - взревела она.

Положив мощные руки на бока, обтянутые разъехавшимся книзу халатом, в разрезе которого виднелись длинные застиранные панталоны, она буравила меня своими маленькими мутноватыми глазками; изо рта с жёлтыми клыками пахнуло вонючим перегаром.

- Завтра же пойду в домоуправление, и твоей проститутки здесь не будет. Она не прописана здесь ни хуя! - продолжила рёв кабаниха.

- Ты что материшься? - вскипел я и тут же добавил: - Мама воровская, что ли?

- Наташ, доча, иди сюда!!! - львицей протяжно затянула Зоя.

Поступью лунатика, со свежими синяками под глазами и разбитыми губами вышла дочь. «Он меня обозвал воровкой», - пояснила Зоя. Ната, глядя своими бледно-голубыми глазами сквозь меня, резко вскинула руку. Била она мне в лицо, но я успел отвернуть голову. Родительница мутными глазками зеленоватого оттенка гордо наблюдала эту сцену. От счастья её словно прорвало:

- Да я тебя уничтожу, подонок, козёл ебаный! Будешь издыхать, тварь!

Подождав, когда извергающаяся лавина мата захлебнётся, я начал наступление с вопроса:

- Ты ведь котлы где-то на кухне моешь? - и сразу же добавил: - Может случиться так, что улицы пятнадцать суток подметать придётся.

- Кто тебе сказал, что я котлы мою? - слегка осеклась соседка.

В этот момент вышла моя девушка и увела за руку меня в комнату.

- Ты что, не видишь, что они дуры, - проговорила она своим обычным слабым голосом.

- Но что-то же надо делать? - спросил я не то у неё, не то у себя.

Тем временем соседки сделали рейд к ларькам. Через час водка дала первый результат: поступью носорога старшая вышла в коридор и, подобно караульному, стала прохаживаться мимо моей двери; жуткий мат прокатывался громом с периодичностью в тридцать секунд на протяжении получаса. Днями раньше я от чистого сердца посоветовал младшей сходить в церковь; теперь Зоя припомнила мне этот совет дочери, несколько раз повторив:

- Боговерущий недоносок объявился! - после этих слов Зоя взяла таймаут.

Заслышав звон ложек за стенкой и почувствовав неприятный запах супа на бульоне из мослов, мы вышли на воздух. Встречные прохожие исключительно с лицами счастливых людей наслаждались жизнью. Вряд ли кто из них мог даже представить ту среду, из которой мы только что выбрались.

Я, размышляя о путях выхода из внезапного кризиса, купил газету с объявлениями и нехотя просмотрел рубрику «сдаётся». Ещё задолго до этого я получил от среднего брата деньги в благодарность за дарственную на часть дома, унаследованную ранее мною по завещанию отца (дом строился сразу после моего рождения в начале 60-х и, конечно же, был совершенно не похож на те особняки, которые воздвигали сейчас возле Рыжего; и дело было не только в зарплате моего покойного отца – он был учителем физики – и моей покойной матери, работавшей медсестрой; в то время были ограничения на размеры площади индивидуального строительства). Этой суммы, переведённой мною в валюту, хватало на покупку комнаты ненамного лучше моей.

Подойдя к подъезду, я посмотрел на окно соседок. Свет в их комнате не горел. Сердце неприятно ныло, когда мы поднимались к двери, за которой ожидало зло. Открывая её, я нарочно громко звенел связкой ключей и ждал, что вот-вот кто-нибудь выскочит и набросится на нас. Но дамы, выбившиеся накануне из сил, спали. К вечеру одна из них покинула квартиру. После её возвращения атмосфера в их «номере» стала накаляться: загремели стаканы, одни и те же комплименты смачно отпускались в мой адрес. Ненависть к одному общему врагу сблизила на время родственников. В процессе застолья Зоя давала клятвенные обещания, что сделает всё возможное для того, чтобы они снова жили одни. Во время её пьяного мычания я несколько раз услышал имя сына и то, что Зоя ему уже неоднократно звонила, приглашая на предстоящую разборку.

Аппетит у меня в тот день совсем пропал, но моя девушка всё-таки решила приготовить ужин и пошла на кухню. Минут через десять по коридору протопала Зоя. Я насторожился, но соседка, не доходя до кухни, завернула в туалет. Через несколько минут послышался шум воды в унитазе и раздался зычный бас: «Если ещё раз встанешь у меня на дороге, то я тебя отпизжу, проститутка ебаная!». Я выскочил из комнаты. Дверь в туалет была открыта, и в нос шибануло духом испражнений, что меня даже качнуло. Пройдя на кухню и встав рядом со своей девушкой, я сразу успокоился. Зоя взяла пустую сковородку, взмахнула ей в мою сторону и, окинув меня, как немощного старика, игривым взглядом с головы до ног, тяжёлой поступью пошла прочь, напевая мотив знакомой мне еще с детства песни. Она, по всей вероятности, вошла в нормальное русло жизни, оправившись от неприятностей с сыном и обменом. Я же от волнения за слабую девушку, оставшуюся один на один с дурным человеком, почувствовал знакомую боль в пояснице.

Смещение позвоночных дисков произошло в первые месяцы службы в армии от вынужденных неправильных нагрузок на слабо укрепленную мышцами спину. Потом отдаваться болью в спине стали стрессы от супружеской жизни.

Года за четыре до этих событий я совершенно без надобности заглянул на место прежней работы и сразу же был огорошен. Оказалось, что несколько часов назад звонила соседка моей бывшей жены. Она убедительно просила разыскать меня, т.к. что-то нехорошее произошло в квартире, в которой жил мой сын. Как назло, я не мог выяснить деталей происшествия – человек, принявший сигнал тревоги, ушёл.

Это был не первый и даже не третий случай, когда с матерью моего сына случалась беда.

В моём воображении замелькали нехорошие картинки, а в области поясницы впервые, как разряд тока, дёрнулся нерв.

Поднявшись вскоре на второй этаж хорошо знакомого дома, я услышал через приоткрытую дверь пьяный голос бывший супруги. Замок с выдвинутой щеколдой и расколотый косяк добавили тяжести в спине. Войдя в прихожую, я наступил на осколки разбитого зеркала. Увидев на полу свежую кровь, я застыл на месте. Поясницу потянуло вниз. Тут мне навстречу с растрёпанными волосами и остатками помады на губах вышла она; зрачки её вытаращенных глаз были неподвижны, на рубашке, угол полы которой торчал из расстёгнутых брюк, виднелись бурые пятна. Я сделал ещё несколько нелёгких шагов и, опасаясь увидеть что-нибудь шоковое, оглядел комнату. Лежащее трупом на кровати тело женщины окончательно сбило меня с толку.

- Где Виталик? – упавшим голосом спросил я.

- Как где? – ещё больше вытаращила она глаза. – В детском саду.

Будильник на серванте показывал восемь вечера. В это время в саду никогда не оставалось детей. Задохнувшись от бега по вязкому снегу, я вошёл через три минуты в непривычно тихое помещение и увидел одиноко сидящего на скамеечке мальчика. Его большие тёмно-карие глаза были печальны, но он не плакал. Извинившись перед воспитательницей, я быстро одел его и повёл на воздух. «Видел ли сын накануне что-нибудь, способное его испугать?» - переживал я. Выйдя на улицу, я спросил первым делом:

- Сколько дней пьянствует мама?

Из путаного рассказа малыша я понял, что он кое-чего всё же насмотрелся, и что пьянка началась несколько дней назад. Выяснилось, что прошлой ночью сын оставался в квартире один. Проснувшись, он испугался, проплакав несколько часов с открытой входной дверью. Это совсем убило меня. Скажу, что страх за беспомощных перед лицом опасности близких всегда намного сильнее, чем за самого себя.

Последующая ночь превзошла все предыдущие. Воздух в квартире сотрясался от ругательств Зои. Разыгравшаяся буря время от времени переходила в настоящий ураган. Ната умоляла дать ей финку, чтоб зарезать меня. Трудно определить точно, по какой причине и в котором часу женщины направили оставшийся запас злой энергии друг на друга. Во время их короткой схватки раздался звук падающих тел, после чего, вероятно от безысходности, протяжно завыла мать: « у-у-у, с-сука-а». Удивительно, но после этого оба бойца почти сразу заснули.

Утром я обнаружил, что мои тапочки, оставляемые обычно возле двери в комнату, разбросаны по коридору. Надевая их, я наступил на разжёванную жвачку. В умывальнике не оказалось нашего мыла, поиски его прервались звонком в общую входную дверь. «Наверное, всё-таки пришёл сынок», – подумал я, направляясь к двери и внутренне подготавливая себя к любому возможному повороту событий. Открыв ее, я увидел стоящего на пороге мальчика – моего сына. «Папа, мама опять пьёт», – сразу же озадачил он меня. Провожая его к себе, я обратил внимание, как из комнаты соседей, благоухающей какой-то тухлятиной, выглянула всклоченная голова Зои. Выслушав сына, я решил, что с мамой оставаться ему нельзя. Все эти годы он периодически неделями жил у меня, когда мама уходила в загул, но совсем от неё уходить не хотел. Он любил её, жалел и боялся, что без него она умрет – будучи в подавленном состоянии духа, она сама внушила ему эту нелепицу.

Приход моего сына не повлиял на поведение соседок. Они по-прежнему, захлёбываясь от непристойностей, перемывали мне кости.

Следующей ночью я совсем не спал, потому смог различить тихие шаги в направлении кухни. Подобно поросёнку в хлеву, там кто-то завозился. Мне показалось, что открываются дверки нашего стола.

Поутру первым делом я решил проверить стол. Что побудило Зою в него залезть? Её можно было подозревать в чем угодно, но только не в воровстве. Осмотрев содержимое своего кухонного хозяйства, я почти успокоился, как вдруг мои глаза обнаружили отпечатки сальных пальцев на трёхлитровой банке, в которой хранилась пропущенная через фильтр вода. Зоя, перед тем как сунуть хмельную голову в чужой стол, «перехватила», вероятно, со своей сковородки котлету. Немного поразмыслив, я не стал эту воду наливать в чайник, и, как оказалось, не зря: к вечеру она помутнела и стала издавать неприятный запах. В срочном порядке мы перенесли продукты и посуду в комнату и решили на следующий день отправиться в милицию.

У входа в РОВД оживленно общалось несколько усатых мужчин. Разного возраста, одетые в разную одежду, они чем-то были похожи друг на друга.

В коридоре на нас обратил внимание невысокий человек лет пятидесяти с огромным шарообразным животом. Это был известный в городе борец с криминалом по фамилии Рабинович. Он несколько раз прошёл мимо нас, поглядывая на мою девушку. Мне уже доводилось встречаться с этим человеком.

4.

Осенью 91-го в комнату № 3, расположенную в конце коридора напротив комнаты №2, была прописана симпатичная девушка, связавшая судьбу с молодым осетином. Вскоре он увёз её в родные края, и за оставленными вещами стала приглядывать бабуля, представившаяся нам беженкой из Осетии и родственницей невесты.

Прожив около года, она с чьей-то помощью вскрыла комнату № 5 (приглянувшуюся под ванную мужчине со свиным лицом), извлекла оттуда запыленный старый диван, множество медицинской литературы и предложила спортсмену снести это все на мусорку. Я покопался в куче пожелтевших бумаг, сваленных вместе с книгами. Моё внимание привлекли письма, адресованные бывшей жиличке. В них некогда лечившиеся у неё женщины трогательно благодарили за внимательное отношение к ним; были среди этих откровений и объяснения в любви.

Поворчав несколько дней по поводу того, что бывшая хозяйка развела мышей, беженка стала заселяться в освободившуюся комнату, сообщив мне и остальным проживающим, что жилплощадь теперь закреплена за ней. Брошенные в коридоре вещи со временем стали раздражать её, и она уговорила все-таки спортсмена их выбросить. Ещё через год, когда бабуля обжилась, мы узнали от нее новость – женщина, на которую был оформлен лицевой счёт, – умерла. Однако во время перерасчётов по коммунальным платежам было очевидно, что комната по-прежнему числится за ней.

Бабуля имела привычку часто врать, порой из её уст можно было услышать что-нибудь невероятное. Особенно, когда она рассказывала о своей работе главбухом. По старой привычке она ежемесячно проводила инвентаризацию своего имущества, обязательно выявляя недостачу. Мне она говорила, что недостающие ложки и кастрюли крадёт спортсмен, ему же жаловалась на меня.

В январе 95-го, за 11 месяцев до появления Зои, бабку навестили гости. Вели они себя очень скрытно. Утром, грея воду для чая, спортсмен услышал, как за дверью захваченной комнаты соседка перечисляла похищенные у нее вещи. Вечером я успел заметить спину человека с бычьей шеей, выходившего из умывальника. Ему пришлось значительно наклониться, чтоб не удариться головой о верх дверного проёма.

На следующее утро, часов в десять, раздался звонок. Не открывая входную дверь, я спросил:

- Кого?

- К Лесковым, – ответил незнакомый мужской голос.

«Бабуля, наверное, не слышит, а гости не имеют своего ключа», - решил я и стал открывать замок. Тут, буквально пожирая меня глазами, в распахнутый проём двинулись трое мужчин: двое из них были спортивного телосложения в возрасте тридцати лет, а третий лет пятидесяти был мал и пузат. Пока я соображал, что это не бабкины гости, к моему носу приставили что-то похожее на пистолет.

Я уже пожалел, что открыл дверь, предположив версию обычного грабежа. Не обращая внимания на то, что находилось перед носом, я стал медленно пятиться вдоль стены к своей комнате и как можно громче произнес:

- Убери ты пистолет, не видишь – я стою спокойно!

После этого один из них сунул мне в лицо красную корочку. Это могло быть что угодно, возможно, даже удостоверение помощника депутата Госдумы, но я почему-то не стал сомневаться, что это – визитная карточка ментов.

Посмотрев в бледное лицо человека, представившегося таким образом, я вспомнил, что очень давно играл вместе с ним в футбол. Он должен был тоже меня узнать, но не мог, т. к. я для него сейчас был вероятным преступником.

- Где Тофик? – зашипел шарообразный мужчина. Я сделал ему знак, приглашая пройти на кухню.

- Вам нужен муж Лены? – спросил тихо я и, не дожидаясь ответа, добавил, – его здесь я не видел.

- А кто приезжал к Лесковым? – спросил маленький пузатый человечек.

- Лескова одна – Лена, она уехала отсюда. Есть её бабка, она живёт там, – я показал на дверь прямо напротив кухни. - Был у неё кто-то высокий и здоровый, но его лица я не видел.

- Это был Руслан, - прошипел мой собеседник и, чтоб расположить меня к себе, стал возмущаться: - сволочи совершили разбой прошлой ночью и скрылись на захваченной машине, открыв огонь по сотрудникам милиции … Приехали, бляди, в чужой город, засунули коммерсанту пистолет в рот и потребовали деньги, - он назвал астрономическую сумму.

Продолжая в таком же духе, Рабинович (к тому времени я узнал его) пояснил, что теперь их ищут не только они (менты), но и местные ребята, у которых нужно было спрашивать разрешение на такого рода мероприятие. О местных ребятах толстяк сообщил мне, хитровато прищурившись, с едва уловимой фальшью в голосе. А вдруг я их уважаю и хоть чем-нибудь помогу оперативникам! Но я не придумал ничего лучшего, кроме как дать совет этому еврею постучать к бабке.

- Пойдём, если что – завалим на хрен, – сурово резанул старший и уверенной походкой двинулся к бабкиной комнате.

После его настойчивого стука дверь приоткрылась, и показалась заспанная физиономия бабули с прищуренным глазом (последствие повреждения глазного нерва).

- Где Тофик? – сходу пошёл в атаку пузатый человечек.

Было заметно, как бабка переменилась в лице. Секундами позже она, явно волнуясь, ответила:

- Нет никакого Тофика, не видела я его здесь, он во Владикавказе.

- Люди чуть не погибли, в которых он стрелял. Если не скажешь, где он, пойдёшь под суд, - вскипел Рабинович.

Но бабка продолжала пожимать плечами, невнятно бормоча непонятно что.

- Ты мне дурочку не включай, сейчас наручники надену и увезу в тюрьму!

В процессе этого импровизированного допроса Рабинович зацепился профессиональным взглядом за большую спортивную сумку. Он понимал, что без санкции прокурора делать обыск нельзя. «Чья сумка?!» - продолжил давление он. В ответ – молчание.

- Открывай сумку, старая сволочь! Там автомат, из которого стреляли!!! - уже орал он. Бабка дрожащими руками расстегнула молнию и, по требованию оперативника, стала извлекать оттуда вещи.

Когда на свет показалась чёрная спортивная шапка, Рабинович буквально завизжал:

- Когда он сбежал? Отвечай, мама воровская!!!

- Ночью, - посиневшими губами промолвила перепуганная старушка.

- Собирайся, поедешь с нами, – скомандовал разгневанный толстяк и пошёл на кухню, кинув в мою сторону реплику: - башку засунуть в духовку – сразу же заговорит.

Позже, когда бабку привезли обратно домой, в ее комнатах произвели обыск. Искали действительно оружие, но не нашли. Соседка во время этой процедуры уже была спокойна и всучила милиционерам список исчезнувших у неё ложек, вилок и кастрюль.

…Оставив заявление в приёмной начальника РОВД, мы через час встретились с участковым. Он разочаровал нас своим ответом: «На рассмотрение жалобы даётся месяц. В течение его я зайду к вам в квартиру, будьте дома».

Продолжение следует

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка