Проза

Как сложны любовные утехи,

Не играйте в эти игры, дети...

Из дворовой песенки

И давайте условимся так: тому, кто к этой истории прибавит ещё
хоть единственное слово, я пущу в череп вот этой шампанской бутылкой.
Услужающий!... Хересу, хересу, бочку хересу, чтобы я мог окунуть
в него морду прямо с рогами!

И. А. Бунин «Ида»

— Удивительный закат в этих широтах, Джозеф! Он настраивает меня
на романтический лад. Приятно созерцать эдакое меланхолически
райское благолепие на фоне всемирного бардака. Мы славно устроились
с вами на средней палубе, Джозеф. Удобные шезлонги, тёплые пледы
и ни единой души вокруг! А главное, что у нас на столике лишь
едва початая бутылка Сutty Sark и ведёрко со льдом, и плевать
я хотел, что со времени обеда она уже вторая. Ах, вы предпочитаете
вино, Джозеф? Я тоже. Но на этом грёбаном корабле... Ах, что?
Простите, в русском языке слово «fucking» не считается неприличным.
Так вот, на этом грёбаном корабле не подают приличного вина. Здесь
предлагают ординарное пойло под названием Bordeaux Chateau. Замки,
в которых разливают эту гадость, стоило бы давно продать французским
скотоводам. Вам нравится? Да помилуйте, это же законченное г..но.
Простите, если слово «shit» в вашем языке тоже ругательное. Если
говорить о хорошем вине, Джозеф, не об антиквариате типа Chateau
Petrus ¹, которое следовало бы выставлять
в Каирском музее рядом с мумиями фараонов, а о нормальном живом
вине, то я рекомендую Amarone ²
из региона Veneto в Италии года эдак не старше восемьдесят седьмого.
Оно проникает в вас и обволакивает одновременно. Оно потрясает
вас своей глубиной. Оно завоёвывает вас, но вы не ощущаете рабства.
Вы знаете, что такое Amarone, Джозеф? Это Corvina Veronese, Rondinella
и Molinara ³, и ещё чуть-чуть Negrar'ы
для усиления цвета. Считающие себя знатоками скажут: «Ба! Шалишь,
братец... Это же ординарная Valpolicella!» — и будут тысячу раз
правы. Здесь есть один ма-аленький секрет. Из всей грозди берут
только верхушку. То, что ближе к солнцу. Итальяшки ещё говорят
Recioto — ушки. Всё остальное идёт в Valpolicell'у. Но поскольку
на этой долбаной посудине не подают Amarone, Джозеф, то мы будем
пить виски.

Признаюсь, я сразу проникся к вам симпатией. Вы выделяетесь из
этого стада собравшихся со всего света баранов с набитыми зеленью
карманами. Вы не понимаете, что такое зелень? Ну не укроп с петрушкой,
разумеется. У вас удлинённый череп, тонкие черты лица. Мне нравится,
как вы одеваетесь. Мне нравится ваш строгий чёрный костюм. Просто.
Со вкусом. Без в..бона... Простите, последнее слово я вам точно
перевести не смогу. Я сразу заприметил вас, Джозеф. В вас чувствуется
аристократизм, а я люблю аристократов. Выпьем за породу аристократов,
Джозеф!

Я должен вам кое-что поведать о своей жизни, Джозеф. Именно вам
и больше никому. И вы обязаны выслушать меня в знак нашей дружбы.
Остальные... go and get fuck on the Moon... или, говоря по-русски,
пусть отправляются прямиком в ж..пу. Я богат. Я, можно сказать,
очень богат. Не настолько, как Изя Липкин или Сёма Утятников,
но поверьте, я богаче многих в этом сраном круизе. Мне сорок два.
Это особый возраст, Джозеф. Особенно в России. В сорок два умер
этот... Тот, который не допил, не долюбил, не доиграл. Вы что-нибудь
слышали о нём в вашем туманном Муходрищенске? Что? Можете считать,
что так по-нашему называется Эдинбург. Так вот, Джозеф. Сорок
два — критический возраст. Мужской климакс. В сорок два понимаешь,
что весёлая часть жизни уже позади, а впереди осталась только
смешная. Не я придумал! Другой умный человек. Это болезнь, которая
начинается у всех где-то в районе сорока. У кого раньше, у кого
позже. Но я утверждаю, что к сорока двум ей заражены уже все,
и для большинства она вступила в самую опасную стадию. Я только
о мужчинах говорю. С женщинами, скорее всего, другая история.
Так вот, Джозеф. В этом подлом возрасте становится жаль всего,
что было там... в первой половине, до... А пуще всего того, чего
не было, и, как ты понимаешь, уже никогда не будет. Начинаешь
сокрушаться по поводу каждого бакса, который не успел заработать,
каждого не выпитого стакана водки, каждой бабы, которую своевременно
не в...бал, каждой порции мороженого, что не схавал в детстве,
и так далее. И насрать, что сейчас у тебя этого добра может быть
навалом. Ты хапаешь, хапаешь, пока из ушей не полезет, до колик
в животе, но всё равно остановиться не можешь. Мой знакомый умер
от инфаркта, находясь в постели сразу с шестью проститутками.
Ну, можно понять, когда совершаешь половой акт одновременно с
двумя. Это создаёт особую остроту чувств. Ну, три... А для чего
шесть? Вы можете мне объяснить? Что? Вам это чувство незнакомо?
Ах, всё у вас, англичан, не как у людей, даже если они называют
себя шотландцами.

Так вот, Джозеф, если бы ещё года три-четыре назад кто-нибудь
осмелился мне рассказать, что со мной случится, я бы засунул ему
вот эту бутылку прямо в задницу. Но как раз четыре года назад
я начал ощущать странное беспокойство. Мне вдруг стало казаться,
что мне чего-то не хватает, хотя с точки зрения нормального человека
у меня всё было. Денег — курам не склевать. Двухсотметровая квартира
в Москве. Загородный коттедж под Москвой. Вилла на Майорке. Тачки
я мог менять каждый год. Жена у меня была умница и красавица.
О ней отдельная история. Да и сам я был не то, что сейчас. Спокоен,
рассудителен, уверен в себе. Я ведь не пил, Джозеф! Можете поверить?
Я практически не пил. Так, на приёмах один-два бокала хорошего
вина. Я жене своей ни разу не изменил за первые восемь лет нашего
брака! Это сейчас вокруг меня б...ди вьются, как мухи в сортире.
Кстати, вы не были бы так любезны разъяснить мне разницу между
словами floozy и whore ⁴?

И вот представьте себе, что, живя в эдаких райских кущах, можно
распорядиться своей жизнью так, как сделал это я. Всё обычно начинается
с осознания некой ма-а-алюсенькой проблемы, которая тебя якобы
гложет. Дело в том, что, как сказала консультировавшая меня урологиня:
«Сударь, у вас есть очень нехорошая черта. Вы в неволе не размножаетесь».
У меня было две жены. Количество любовниц сейчас не играет роли.

Со своей первой благоверной мы каких-то очень уж сильных чувств
друг к другу не испытывали, но прожили ни шатко, ни валко пять
лет и решили, в конце концов, заняться тем, ради чего нормальные
люди и заключают браки — создать совместное предприятие по рождению
и воспитанию детей. Через некоторое время выяснилось, что образованное
предприятие не приносит, как бы это помягче сказать, продукции.
Мы с женой, как честные и порядочные люди, отправились каждый
в свою консультацию. И один старый хрен, ознакомившись с результатами
моих анализов, поведал, что я бесплоден. Мне тогда не было и тридцати.
Я, благородно поджав губки, сообщил своей половине, от которой
меня, надо сказать, к тому времени потихоньку начало мутить, что
она может считать себя свободной. Если захочет. Она захотела и,
воспользовавшись сделанным предложением, дала мне поджопник. Вы
не знаете, что такое поджопник, Джозеф? Это когда кто-нибудь своим
heel'ом, то бишь каблуком, совершает неуважительное прикосновение
к вашей bum, то бишь заднице. Когда каблук женский, то процедура
во сто крат больнее и унизительнее. Наверное, именно для этих
целей бабы носят туфли на шпильках. При этом то, как вы сами к
этой женщине относились, никогда решающего значения не имеет.
Я нисколько не сержусь на свою первую супругу. Наше с ней совместное
существование осталось как бы в прошлой жизни. Мне иногда даже
кажется, что я никогда не называл её подлинным именем.

Итак, я узнал, что не такой, как все. Мамы, чтобы утешить меня,
рядом не было. Она умерла, когда мне не было и семи лет. Отца
и мачеху я перестал интересовать сразу же, как закончил университет.
Справедливости ради надо сказать, что они и так меня долго терпели.
Последовательно побарахтавшись в постелях нескольких других женщин,
я остался, что называется, не у дел. А тут ещё процесс, который
вы, англосаксы, отвратительно картавя, называете «Пэрэстройка»,
перешёл из своей весёлой фазы в смешную, и я сильно затосковал.
Я был бездомным математиком, незадолго перед этим сдуру защитившим
кандидатскую диссертацию, к тому же с устойчивым комплексом по
поводу детородных качеств своей пиписьки. Кстати, знаете ли, как
ни странно, с недавнего времени профессия стала помогать в бизнесе.
Это не поводу х...я, а к тому, что сейчас, когда в России время
шальных денег подходит к концу, становится выгодным уметь их считать...

Вот в этот-то исторический момент и подобрала меня Ирина, моя
вторая жена. По сути дела, она меня целиком и создала. Одела,
обула, дала крышу над головой и разработала мой грёбаный бизнес.
Она же и английскому языку меня выучила. Как вы находите мой английский,
Джозеф? То-то. Славная была у меня жена. Я прямо ей сказал, что
детей от меня у неё не будет, а она ответила мне, что для неё
это не столь важно, что главное для неё, дескать, быть со мной,
ну и тыры-пыры всё такое. А для меня было главным, что Ирина очень
походила на мою мать, как я её запомнил в то последнее лето.

Последующие десять лет были порой расцвета и получения кайфа от
жизни. Народ российский беднел, а мы богатели, и, представьте
себе, что бы там ни писали о российских бизнесменах, до откровенной
уголовщины мы не опускались никогда. Мы были просто умны и удачливы.
И в ту пору ещё относительно молоды. И тут со мной произошло три
события, которые в конечном итоге разрушили мою жизнь. Во-первых,
какой-то кретин вдолбил мне в голову мысль, что так, оказывается,
жить нельзя. Нельзя жить так жирно! Что надо делиться, понимаешь
ли! То есть я мысль эту и сам знал из книжек, но на пороге сорокалетия,
будь оно неладно, мысль эта внедрилась в моё сознание. Встал вопрос:
кому и куда давать-то? Церкви? Пенсионерам? Инвалидам? В нашем
случае решение было однозначным: детям-сиротам. У нас говорят,
что каждый человек в жизни должен построить дом, посадить дерево,
вырастить ребёнка, и что только тогда он может чувствовать себя
счастливым. Бредятина! Счастливым себя человек чувствует только
тогда, когда никому ничего не должен.

Но мы в один прекрасный день решили, что мы должны... Ой как должны...
Я нашёл детский дом поприличнее и стал отстёгивать туда бабки.
Совершенно официально. Честь по чести. Не знаю, как они там смухлевали,
но через полгода я узнаю, что директор строит себе дачу и ещё
какую! Средства убеждения в России разработаны весьма эффективные,
и деньги этот козлище в казну детдома вернул. От меня он больше
ни копейки не видел, но сам факт этот уже на полшажочка продвинул
меня к нынешнему безумию. Я ведь говорил, что мужчина к сорока
годам начинает лихорадочно хватать всё, чего не успел сделать
в первой половине жизни. Такая потребность может проявиться в
неуёмном позыве творить добро, а может быть, в желании любым способом
реализовать свои отцовские чувства. Мы с женой стали было подумывать,
чтобы усыновить ребёнка-сироту, но по возрасту нам уже лучше было
бы усыновлять ребёнка этак лет десяти или старше, а поверьте,
Джозеф, что в наших детских домах десять лет равны по психологическому
воздействию пожизненному заключению в Тауэре.

Тут со мной произошло второе событие из тех несчастных трёх. Случайно
на улице я встретил свою старую подругу. Одну из тех, с кем встречался
в промежутке между двумя браками. История была вполне банальная.
Подруга носила красивое романтическое имя Манон. Не знаю, чем
руководствовались родители, нарекая этим именем русскую девочку.
Скорее всего, они были не совсем в курсе сюжета знаменитого романа.
Получилось же вовсе иначе, чем было описано у того сластолюбивого
аббата. Манон ненадолго вышла замуж, родила ребёнка и удрала от
мужа с грудным сыном под мышкой. Откровенно говоря, я так и не
понял, что там произошло. Сама она в тот момент бухгалтерила в
какой-то гнусной совковой конторе. Что-то вроде «ПромСрамСтройХлам».
Не имеет значения. Это и на русский-то язык толком не переведёшь,
Джозеф, не то, что на английский. Обитала Манон с двухлетним сыном,
матерью и бабушкой в крохотной двухкомнатной квартире. Я бы, пожалуй,
и женился на ней. Ей Богу, не вру, Джозеф! Манон была ласкова
и неглупа. Но я вносил серьёзное возмущение в этот крохотный душноватый
мирок, где всё уже давным-давно функционировало по заведённому
спокон веков распорядку, и менять этот распорядок ради меня никто
не собирался. Поэтому наши отношения быстро вылились в свидания
один-два раза в неделю на пару часов в однокомнатной квартире
моего приятеля, у которого я тогда жил. Как следствие, я без особого
зазрения совести разорвал эту связь, когда познакомился с Ириной.
Мы с Манон встречались потом пару раз вполне случайно на улице,
обменивались дружелюбными репликами, всем видом показывая, что
никто ни к кому претензий не имеет. Вторично Манон замуж не вышла.
Она сконцентрировалась на воспитании сына и сделала по российским
меркам весьма приличную карьеру. Это немудрено. Ведь была Манон
умна, честна, аккуратна и нечеловечески трудолюбива. Когда мы
встретились в тот треклятый день, она была уже главным бухгалтером
преуспевающей фирмы с участием иностранного капитала. Манон зарабатывала
солидные деньги, которые позволяли ей вкладывать всю душу в дело
наставления на путь единственного мужчины, которого она в своей
жизни любила. И вот мы встретились в одном из фешенебельных офисных
комплексов в Москве, где она, как и я, была по каким-то своим
делам.

Запомните, Джозеф, порог в сорок лет обладает ещё одним отвратительным
качеством: ты становишься сентиментальным. Манон была для меня
прежде всего пришельцем оттуда, из лучшей половины жизни, чего
я тогда ещё не успел осознать. Обильно полив ностальгическими
соплями лацканы своего пиджака от покойного Версаче, я пригласил
её в ресторан. Подавали, как сейчас помню, копчёных балтийских
угрей. Они очень хороши под простенькое Muscadet с берегов Луары.
Я как-то быстро и не по-хорошему захмелел. Знаете, Джозеф, бывает
иногда такое... Человек, спокойно выпивающий бутылку Jonny Walker'а,
в один прекрасный день может брякнуться оземь, понюхавши пробку
от нашего крепкого российского пива. Так вот, глаза мои потеплели,
и я начал жаловаться на судьбу. Да не то, чтобы жаловаться...
Просто признался, что ощущаю трагический неуют от отсутствия детей.
Манон задумалась, возвела к небу свои светлые очи и выдала, что
ей, дескать, удивительно, что Ирина от меня до сих пор не забеременела,
потому что после того, как я её бросил... Она, мать её, так и
сказала, бросил... Короче, она призналась, что сделала от меня
аборт. Манон ещё так ласково, проникновенно, как могла только
она, добавила:

— Ты можешь убить меня, но ничего уже не изменишь...

Сейчас я почти совсем не сержусь на неё. В конце концов, каждый
поступает так, как ему удобно.

Я поначалу попросту не въехал, что произошло... Я только спросил
её, почему она так поступила... Она ответила, что у меня была
уже другая женщина... Это было правдой лишь отчасти. Прежде, чем
уложить Ирину в койку, я месяца два окучивал её интеллигентское
высочество в театральных ложах. Но сказать-то можно было! Просто
сказать, что у меня может быть ребёнок! Ведь тогда всё могло быть
по-другому. Плесните мне виски, Джозеф... Я хочу запить эту говённую
историю.

Знаете, что я сделал, Джозеф? Убил её, как она предлагала? Нет!
Умница Манон всё очень хорошо рассчитала. Я начал испытывать чувство
вины. Вины перед ней, перед женщиной, которая могла бы стать матерью
моего ребёнка. А потом мне стало безумно жаль самого себя родного...
Потому как я понял, что жизнь кончена, а смерть, типа того, ещё
не знает об этом... Не помню, кто написал... До меня дошло, что
мне судьбою по жизни был дан единственный шанс, и другого она,
то бишь судьба, скорее всего, не предоставит.

Как назло, именно в этот период мы с Ириной отдалились друг от
друга. Сейчас даже не вспомню, с чего всё началось. Это, в принципе,
не столь уж важно. Знаете, кризис в отношениях супругов рано или
поздно наступает всегда. Но как некстати он был в этом случае!
Нельзя сказать, что Ирина совсем перестала обращать на меня внимание.
Она даже изволила заметить, что я несколько недель хожу унылый,
как забытый на тарелке кусочек сыра. Супруга моя даже умудрилась
выпытать у меня, что случилось. Она даже попереживала вместе со
мной, принесла какую-то умную книжку, где на обложке был изображён
огромный глаз с расширенным, как у наркомана, зрачком, полистала
и принялась мне объяснять что-то про грехи наших родов, которые
пересеклись на нас и не позволяют нам с ней иметь детей. Да срать
я хотел на какие-то там грехи, которые совершил кто-то из моих
прародичей! Вы объясните мне, почему со мной-то так?! Почему это
Боженьке, если он, хрен ему в тачку, сидит там себе на небе, понадобилось
не дать родиться именно этому малютке?! А дальше... Дальше началось
уже полное сумасшествие. Этот несчастный мальчик, мне почему-то
казалось, что это должен был быть именно мальчик, начал расти
во мне, как будто это я был его матерью. Мне стало чудиться, как
в моей утробе у него развиваются ручки, ножки, головка; потом
я со всеми положенными муками его родил; потом я со слезами умиления
наблюдал, как он начинает ползать, садиться, разговаривать. Я
стал просыпаться по ночам от его плача, когда у него резались
зубки. И всё это мне пришлось переживать одному.

А Ирина? Что Ирина? В тот момент она вообразила, что я ниже её,
что, в сущности, было правдой. Не в интеллектуальном смысле. А,
так сказать, в духовном. Что она тоньше организована, и что эта
её организация позволяет ей видеть, чувствовать и понимать то,
что не дано видеть, чувствовать и понимать мне. Её мировоззрение
представляло собой гремучую смесь йоги, христианства, дзен-буддизма,
у-шу и рейки-до. По утрам я вставал совершенно разбитый, угрюмо
брёл в ванную, без особого желания умывался и брился, а выйдя,
заставал свою жену посреди гостиной, сложившую руки перед грудью,
натянутую, как тетива арийского лука, с лицом, обращённым к северу.
Непременно к северу, Джозеф! Вы поняли? Только к северу. Глаза
её были закрыты, ноздри раздувались, как клапаны скороварки, а
на губах блуждала улыбка, одолженная напрокат у самого Просветлённого.
Когда я потом её спрашивал, что она такое делает, Ирина отвечала,
что омывается потоком «дань-и». Плесните мне ещё виски, Джозеф...
Нет, всё-таки удивительная была у меня жена.

И вот наступил день, когда произошло третье роковое событие, толкнувшее
меня туда, где я сейчас и нахожусь. Как вы думаете, Джозеф? Существует
ли судьба? Помните насчёт Аннушки, которая пролила масло? Хотя
о чём это я? Не можете вы этого помнить. Это всё было не с вами...
В тот проклятый день, а вернее сказать, в тот проклятый вечер,
стояла поздняя осень. Погода была на редкость пакостной. С неба
что-то капало, и отражения фонарей дёргались в лужах, как юродивые.
Я был приглашён на зубодробительно скучную тусовку. Гости улыбались
настолько натянуто, что мне даже не захотелось с ними выпить дежурный
бокал шампанского. Посему я отпустил шофёра и охрану и решил смотаться
пораньше без лишнего шума. Ну как предположить, что такое невинное
решение, как отказ от алкоголя на светском рауте, может привести
к столь печальным последствиям? Я часто вспоминаю тот вечер. Он
весь был соткан из паутины случайностей. Улица, по которой я должен
был возвращаться домой, оказалась забита, и я поехал в объезд.
Наконец, у какого-то пустынного скверика у меня спустило колесо.
Я мог бы позвонить по мобильнику в аварийную службу, но мне не
хотелось ждать и, чертыхнувшись, я полез в багажник за запаской.
Я пока ещё не совсем отвык от примитивного физического труда,
и процедура смены колеса не отняла у меня много времени. Потирая
затёкшую спину и поёживаясь от холода и сырости, я было собрался
залезть назад в машину, как вдруг увидел на скамейке неподалёку
маленькую согнувшуюся фигурку. Подумайте, Джозеф! Я ведь мог не
обратить на неё внимания, и всё сложилось бы иначе. Или нет? Я
был обречён на эту встречу, и она всё равно бы произошла рано
или поздно? Как бы то ни было, я прямиком ринулся к своим будущим
несчастьям.

Фигурка принадлежала мокнущей под дождём молоденькой девушке.
Я спросил её, могу ли я чем-нибудь помочь. Не поднимая лица, она
отрицательно замотала головой. Мне бы тут уйти, вспомнив золотое
правило: «Не просят — не лезь!», но, постояв немного и услышав,
как постукивают от холода её зубы, я пригласил девушку в машину.
Она, ни слова не говоря, доверчиво пошла за мной. Я включил печку.
Какое-то время мы молчали, не смотря друг на друга. Я пытался
исподтишка рассматривать её профиль. Моя случайная спутница была
черноволоса, курчава и пухлогуба. Несколько позже я узнал, что
она пронзительно сероглаза. В машине было темно, лишь тусклый
свет уличных фонарей проникал в кабину, но я умудрился разглядеть,
что под левым глазом девушки красуется внушительный фингал. Внезапно
она перегнулась пополам и зарыдала. Я погладил её по голове.

...Мы проговорили около часа. Я узнал, что зовут её Тата, что
она студентка какого-то бестолкового института, не то асфальтотоптательного,
не то макароносверлильного, что была она избита братом-наркоманом,
с которым вынуждена жить в одной комнате, потому что в другой
комнате их двухкомнатной квартиры обитает её мать со своим любовником.
При этом она с некоторой горечью добавила, что в соседнем подъезде
у них есть другая квартира, однокомнатная, но её мама сдаёт за
двести баксов, потому что в семье до зарезу нужны деньги. Получалось
так, что возвращаться сейчас Тате некуда. И тут я сделал самое
потрясающее открытие, что по своему возрасту она могла бы быть
моей дочерью. Джозеф, думайте обо мне всё, что угодно, но я привёз
её домой.

Как ни странно, с самого начала Ирина не отнеслась к моему поступку
с враждебностью. Я объяснил ей ситуацию, пообещав, что завтра
утром отвезу девчонку туда, откуда взял. Она ничего не ответила,
лишь едва заметно хмыкнула. Мы поужинали почти в совершенном молчании.
Тата озиралась по сторонам, разглядывая старые картины, вазочки,
подсвечники и прочая, до чего культурная супруга моя была такая
охотница. Потом Ирина выдала Тате комплект белья, чистую ночнушку
и проводила в комнату для гостей.

Продолжение следует.

¹ Знаменитая марка вина из Бордо.

² Amarone, Valpolicella — марки
итальянских вин.

³ Corvina Veronese, Rondinella,
Molinara, Negrara — сорта винограда из региона Veneto.

⁴ Проститутка, блудница (англ.).