Поэзия

****
Как в банке светляки,
Как в море маяки,
Как в космосе кометы,
Мигают огоньки
Всех бытовых предметов.
И ночь, полна вещами,
Мерцает, освещаясь
Сиреневым, зеленым, -
Как будто я прощаюсь
Навек с моей землею.
Поговори со мной,
Кто там, во тьме ночной,
Твой голос, верно, сладок,
Но вместо слов, постой,
Мне нужен их остаток.
По правде, не примерно,
Без отсветов неверных,
Все снова объясни –
До слов последних, первых,
До истин прописных.
И встанут на места
Добро и зло тогда
И черный с белым цвет.
И будут слова да-да,
И будут слова нет-нет. 





*****
Выбежав на минутку, ноги в траве замочишь,
Долго провозишься – пряжка, пуговка, что там, замочек…
Шепот сойдет на нет и, – головы не подняв, -
Слышишь, какая здесь тишь, какая ночь сегодня?
Страшно сидеть под кустом, жалко себя саму,
Над головою ковш полон холодных созвездий,
А за спиною куст в белых шарах соцветий,
Дальше немая степь, непостижима уму.
Где-то здесь было окно, электрическим светом сияло…
Бо, – запинаешься, – Боже… Мне бы в избу на ночлег,
Людям и добрым животным она деревянный ковчег,
Музыка там, голоса, чаю стакан, одеяло…





Из цикла стихов о любви
1
Понадеялась – в наше-то время
Уж никак не бывать этой теме,
В сундуках и романах хранится
Все то ветхое, старомодное,
Не певать во кусту соловью…
Чем же было тебе расплатиться
За свободную, за холодную, 
За бесплодную юность свою?

2
Не по фамильному уродству, 
Не по семейному изъяну,
Но по особенному сходству, -
Из обреченности сиротству
Родного я в тебе узнала.
Смотри ж – ни краснотой румянца, 
Ни синью глаз я не горжусь,
Ни сладкой горечью романса,
Но для всемирного баланса
И я на что-нибудь сгожусь.
Один талант Шахерезады
Мне дан от неба, но подумай:
Ночей и дней со мною рядом,
Ни даже будущего ада
Не будет доноситься шума.
Ведь наши души, точно братья,
Нашли друг друга, где темно.
И все же мука и проклятье, 
Что ничего кроме объятий
Любви моей не суждено.
		
3
Ожогом унижения
Мне ласковое «здравствуйте»
С поклоном уважения 
И вежливой усмешкой.
Он прочь идет поспешно,
Суров, высоконравственен,
Неся перед собой как щит,
Каменную совесть.
В своем великодушии
Не замечает, то есть
Он удостоил сделать вид, 
Что завита, надушена,
Как смертынька наряжена,
С улыбкой сбоку личика,
Обрывком плача княжьего
В груди – куда ты витязь? –
Одна, забыв приличия,
Не для него стоит здесь.
Ну что, поэт, – ведь ты поэт? –
Вот твой герой растаял…
Смотри в другую сторону –
Что там? Она пустая?
Должно быть это белый свет,
Свобода та, которая…
		
4
Как непривычно открывшийся неба кусок –
Воздух на месте упавшего замертво дерева.
Если бы пах мне свободой древесный сок,
Но отдаются в нем слезы и горькие проводы…
Так человеком дано божеству потерь его
Много имен, и меня оставляет без повода
Фатум безличный, неотвратимый рок,
Быть здесь, стоять у городской стены…
Вдруг посветлело и стороны света видны.

5
Ведь не затем же только, чтоб исчезнуть,
Взглянуть на миг и отвернуться вмиг,
Ты был?
		Так знай: путем надзвездным,
Приказом вышним, по законам книг,
Сам не заметишь как, ни от чего,
В чужой судьбе, с другой литературой,
Окажешься фигурой речевой,
Вернее умолчания фигурой.
И даст росток одна деталь, минута –
Сюжетной линии отросток тайный, 
Ведь если жизнь тебя упомянула,
Хотя бы вскользь и будто бы случайно…
		
6
Еще в запасе трубный глас: Да внидите,
Кто праведен, полет и хор;
Но если до тех пор
Он скажет мне с усмешкою: Вот видите,
Какой все это вздор,
Какие выдумки, мы люди взрослые,
Судите же пристала ли игра, – 
То я кивну: он прав.
Но та же боль, та неотмщенно-злостная,
Со мной уйдет и в рай.





*****
	
Еще меня зовет на голос перепелки
Из бору темного сырого жизнь моя,
А гром гремит, идет гроза на те края,
Где словари стоят на книжной полке,
Где чай в саду под яблоней накрыт
И музыка плывет из-под иголки,
Звезда зеленая над головой горит.
Где я сама не то дитя в кроватке, -
Звезда глядит сквозь марлевый покров,
Не то к нему спешащая на зов, -
Дитя кричит, цветы стоят на грядке,
Она бежит, но различает… так чуть-чуть…
Какой-то рокот в мелодическом порядке, 
Неясный грозный гул, но продолжает путь. 





*****
	
Прихожу, дитя замотано, 
Черной нищенкой в лохмотьях,
Шевелю с трудом, заботою
Занемевшею щепотью.
Сказано – из малой косточки
Дерево произрастает.
Погляди-ка с черной досточки,
Богородица святая,
Богородица с младенчиком,
(А на нем уж видно ранки,
Уж и личико под венчиком),
Погляди из строгой рамки –
Целый день стою, преступница,
Перемигивают свечи…
Вот пойду по синим улицам, -
Может быть, тебя я встречу.
Где тогда другая, бледная,
Богородицыны очи?
То не страсть ветхозаветная,
Не мечтанье лунной ночи,
Не туманом я отравлена,
Но озарена ответом:
Все мне кажется, что правильно
Отражаемся мы где-то – 
Вьюга, вьюга, свечи, улицы,
Наши спутанные тени…
Попещись о мне, заступница,
Всем надежда, утешение.





*****
	
Большие окна ЦДХ сиреневели,
От бледных роз, согретых на груди,
Тянуло кисленьким ркацетели,
Метался воздух, стиснутый среди
Картин и посетителей. Что морфий,
Все эти сумерки, собой пьяны…
Когда он шел заказывать нам кофе,
То было видно даже со спины,
Что он влюблен. В меня. Потом до ночи
Снег заметает хлопьями бульвар,
Судьбы предупредительный звоночек,
Такси, кружащее за светом своих фар.
Такая чушь – три пуговки на блузке, 
У бледной розы загнут лепесток,
Фильм о любви какой-нибудь французский
С прекрасной музыкой, печальной и простой.





*****
	
Мальчишки, мальчишки…
Все заняли лавки в метро.
Под крылышком, как воробьишки,
Попрятались: чур-чур, не тронь,
Суров бабий взгляд,
И – спят. Не тревожьте солдат…





*****
	
Хотелось думать, что война,
Что страшный бомбы след, воронка.
А это время потихоньку
Точило камень, как волна.
Истлело дерево стропил,
Оклады ставень и крылечко,
И черный рот разинув, печка
Стоит одна во всей степи.





*****
	
Теперь, когда доподлинно известно,
Что никакой любви не существует,
И прошлого каморку вещевую
Покрыла тьма и тишина немая,
И я смотрю торжественно и честно
В отверзнутую бездну настоящего,
И обнимаю, точно принимаю
Дитя из поезда горящего –
С его судьбою безутешною,
С тяжким вздохом среди ночи:
Баю-бай, мой брат, сыночек,
Вышел ты живым из боя…
А зима, зима бесснежная,
Как вдова стоит бесслёзная
Надо мною и тобою,
В белом мраке, ночь беззвёздная.





*****
		
Предпоследним августовским днем
Город мы насквозь прошли вдвоем.
Этот день закатный перед осенью, -
Мы как в янтаре застыли в нем,
Все еще по улицам идем,
Голос твой еще со мной, не бросил меня:
Говорит, не замечая, что не слышно,
Что мы встали, одурев от морока,
Под стеною городского морга
С вентилятором большим промышленным. 
Он гудит, ревет и воздух вертит,
Пустоту вращает тяжело,
И загадка жизни (да и смерти)
Здесь не веет бабочки крылом.
Но свернем в больничную аллею,
Где кустарник городской разросся,
И кого-то ждут, живут, болеют,
Там потише, говори, не беспокойся. 
Что же ты стоишь передо мной,
Под кирпичной маленькой стеной,
Не произнося теперь ни слова?
Это жизнь перед жизнью иной
Нам меняет состав кровяной,
Обвалившись, начавшись по новой.





*****
	
Открыть глаза пожалуй что рискну.
Сияет дней сквозная анфилада.
Когда весны воздушная громада
Навалится, преобразив Москву,
Я выйду. Кучевым церквам,
Зефирным зданьям, пряничным фасадам,
Лавине стекол, кружевным оградам
Тесна до вдоха сжатая Москва.
Уже весна. Кофейни второпях
По окнам украшаются зеленым -
Я не пойму, откуда так землею? –
Из ящиков дощатых на цепях.
Цветы простые посреди Москвы,
Парфюма, кофе, табака и газа:
Свирепы морды ярко-желтых глазок
Анютиных, а вот немые львы,
Большим и указательным зажаты,
Они пищат беззвучно, как котята.
Весь день одна в полупустой Москве,
Мне повезло, сегодня только вторник,
В оранжевом жилете тетя дворник
Метет бульвар, аллеи в парке,сквер.
Рисунок карандашный: дерева,
Безлистые, как в мастерской столярной,
Стоят рядами в парке регулярном.
Зернистый ватман, карандаш, «Москва».
На набережной серая река
Подобна скрученной отжатой ткани.
Бетон и небо серые, но грани
Желтеют матово везомого песка
Ленивой баржей с грацией вола.
За нею пассажирский, как с плаката. 
Вот палуба под пасмурным закатом,
Бормотная река, хвала, хвала,
Тебе, стеклянный город невесомый
И водный путь, и пароход, несомый
Стремительно темнеющей волной.
Cто пятьдесят. Зато река, раздолье.
А что ты думаешь себе, в гондоле, -
Немного вид наверное иной, -
Но тоже не прокатишься за так.
Хватило б на вино теперь, и ладно.
А вообще ввиду сего расклада
Неплохо бы какой-нибудь пустяк:
Сердечной раны ноющую боль,
Душевной смуты медленную муку,
Чтоб было, что седой волне баюкать,
И мне поплакать, что ли, над собой.
По обе стороны плывет Москва,
И дом барочный именинный
Со статуями в нишах и лепниной
Свечами озаряется, едва
Стемнеет. И темнеет. Сам не свой
В потемках пробирается наш лайнер 
К дымящим трубам на родной окрайне.
Щель горизонта тлеет над Москвой,
Уходит день в расселину златую,
Прекрасный день еще один, впустую.





*****
	
Предосенняя глушь, – между клавиш,
В бархатистом устройстве такая, -
В небо буквами книгу оставишь
И читаешь потом, не вникая,
С той же строчки; лишь в сумерки ветер
Обреченно берется за поиск
Неизвестной утраты, и вечер
Начинается: слышится поезд
И тоскующий голос с вокзала.
Чернота подбирается сзади.
Мчится поезд навек запоздалый.
Пахнет мята, нагретая за день.
И скрипучий фонарь у сарая 
Освещает то лево, то право,
Сад бушует, гудок замирает,
Во весь рост поднимаются травы.
И мне кажется, черт его знает, 
То ли так начитались мы книжек, 
Что обычная правда земная, 
Чем привычней, тем кажется ниже, -
Что ты едешь ко мне в гимнастерке,
Может быть, перевязан немножко,
И махоркой и горькою коркой
Во весь путь пахнет путь твой, дорожка.
И катаешь свой лоб утомленный
По стеклу с бледно-серою далью.
Только звездочка в серо-зеленом –
На пилотке, и нету медалей.
А на станции маленькой ссадят -
Побредешь вспоминать по порядку,
И заросший отыщется садик
Без единственной розы на грядках.





*****
	
Я прямо на тебя иду и вижу:
Ты не напуган больше темной бронзой, 
Предгрозовым закатным облаком, плывущим
За бледным и задумчивым лицом,
Глазами, что зовут все так же грозно
Тонуть, теряться, пачкаться пыльцой,
Велюром черным, сажей махаона.
Тебе не виден более тот пламень,
Чей слабый оттиск я в лице носила,
Чей жар забыт тобой, я вижу, но -
Слова остались те же между нами,
И мы сейчас отправимся в кино.
Что до любви – не обращай вниманья,
Ты прав, я, верно, в книгах обитаю, 
Среди аллей и вешних вод; вот повод
Для слез! Роман, виньетками обвит,
Налжёт чувствительно, а мне уж не хватает
Так называемой любви. О да, любви. 





*****
	
Ни синих вечеров, ни белых роз
С тебя не спросят, ни имен любовников…
А вот когда младенцы завопят,
А старики все разом захрипят,
Ты будешь ли поблизости с половником,
Передником и тряпкой – вот вопрос!
И встанешь ли на зов, пока все спят, –  
Нос утереть и смертный пот стереть,
Принять ли к жизни, проводить ли в смерть…





*****
	
Где ты шлялась, где ты шлялась… В пять утра
Фонари еще светили в полумрак,
Голубели клумбы, горка, гаражи.
Дверь подъезда грохнула железом,
Одним махом от земли меня отрезав –
Зыбь соленая передо мной дрожит.
Ртом хватала наподобье карася,
Заюлила, заметалась там и сям,
Но куда идти, обиду отнести?
Голубые волны, гаражи и горка,
Вон вдали сияют двойка и четверка –
Вот туда, глаза и слезы опустив. 
Упаковки и бутылки поплывут…
Что я здесь, не помню, что мне тут?
Снова вспомнила, сгибаюсь пополам
Молча, молча, и с лицом почти красивым.
Вон отсюда. Сонные кассиры
Провожают взглядом до угла.
Рассвело. Сейчас откроется метро.
Вот и церковь на пути, а у ворот
Непонятно кто сидит – без ног, без рук.
Обоженное лицо. Слепой. Не слышит.
Что он может? Он скорбит и дышит.
В самого себя он заключен, как в круг.
Он обернут в хаки небольшой клочок.
Скудной мысли в нем трепещет язычок.
Он же знает только внутреннюю тьму.
Так же он безвыходно запаян, заперт, 
Так что и моя, быть может, эта паперть,
И сегодня я не подаю ему.
Видела я и ребенка, что влеком
Повидавшим виды нищим стариком, –
В подземелье по платформе шло дитя,
Спотыкаясь, на руке всесильной висня, –
Все спасенье в старике, спасенье жизни.
Он бежит, глазами бешено крутя.
А ребенок, залетев сюда стрижом, 
С грязным кружевцем на платьице чужом, – 
Что он видел? Поезд. Как один вагон
Череда вагонов, толчея у входа,
Изредка – в вершинах купольного свода – 
Изукрашенный амурами плафон.
Выспавшись в метро, попала в белый день.
Не найдя себе пристанища нигде,
Забрела в кино на утренний сеанс,
В это время там старушки – им бесплатно,– 
В синем свете улыбаются приятно,
Добросовестно вздыхая и смеясь
Там, где надо. Это право же чудно – 
Гладкое американское кино:
В меру крови и пальбы, но через край 
Человеческой любви – ну, крики, стоны, -
Улыбаются старушки умиленно,
Щурясь на мерцающий экран. 
И до сумерек бродила, лишь бы шлось,
Всё не ладилась прогулка, вкривь и вкось
Заводили переулки, тупики.
Тут и слезы кончились, конец обидам.
Что же… Возвращаться надо мне, как видно,
В милый дом свой, не смотря и вопреки…
Вот и дома я почти, еще чуть-чуть,
Но к подъезду прегражден короткий путь
Развеселою нетрезвою толпой – 
Это свадьба, – пела, пела и плясала,
Видно, с самого утра, и все им мало:
Окружили жениха, то пей, то пой.
Просят-просят разлюбезна жениха 
С шутками да прибаутками, ха-ха,
Просят в сотый раз невесту вызывать.
Горло тонко, голос слаб, пунсовы уши –
Вышел юноша – не мальчиком, но мужем,
Вышел голову закинуть и орать.
Со всей силы – «Лю-ба!» – надрывался он,
Снизу отсчитав двенадцатый балкон.
Девушка, постойте, вы тут не одна,
Не ходите – мы невесту здесь встречаем, 
А чтоб девушка у нас не заскучала –
Рюмку – с чем-то ярко-розовым – до дна!
И стояла возле тех же гаражей,
Тоже отсчитав двенадцать этажей.
То ль уснула эта Люба там, пьяна…
Как мы все-таки шумим, уже так поздно.
Низко-низко над двором, над нами звезды. 
Ну-ка хором – Люба! Люба! – Тишина.