Библиотечка Эгоиста

Часть первая

Записки гувернера, тетрадь

Начало

Продолжение

17.

Отдельная палата Вивьен, в которую привела меня шустрая крутобедрая
медсестра, была грязно-зеленого цвета. Это вызывало
жутковатое ощущенье – лучше бы она была белой, как полагается. В
палате сосредоточился какой-то едкий дух и пронырливый
сквозистый холод, неотвратимо присущий подобным местам, где смерть
берет первые пробы. У стены, над раковиной, с мерной
сосредоточенностью безумия капал кран. На больничной койке лежала
бледная живая мумия Вивьен, однако вещества жизни в ней
решительно не угадывалось. Моя прежняя резвая попрыгунья отощала
донельзя: щеки ввалились, глазницы напоминали глубокие серые
ямы. Она будто бы неумолимо и необратимо состарилась в свои
двадцать два. Голова была перебинтована – что только
усиливало сходство с мумией, – а обнаженную шею кольцом опоясывал
фиолетово-бардовый след. Со странною ясностью всплывает в
сознании моем все та же ирреальная картина: этот остов койки –
будто бы плывущий в зеленоватой мгле – с любящим/нелюбимым
человеком на нем. И вот, стало быть, я – жалкий Жан,
расфранченный гость с цветущего берега жизни, давно научившийся
привычно и прилежно забывать уплывших.

– Ну как ты, Лерочка? – ровным бесчувственным тоном (но с улыбкою
кошки, обращенной, полагаю, исключительно ко мне) спросила
медсестра у зеленой тишины и, не дождавшись ответа, на всякий
случай меня представила:

– К тебе пришел друг Жан.

– Оставьте нас, – резко сказал ей я, и кошачья улыбка мгновенно
стерлась с кукольного личика медсестры; она поспешно и не без
некоторой обиды (сухое шуршанье халата, гневный поворот бедра,
банальный дверной хлопок) ретировалась.

Глаза Вивьен были приоткрыты. Она не спала. Впрочем, кто знает…

– Вивьен, – позвал я ее из нашего мира.

Она пошевелила запекшимися губами, как бы проверяя, могут ли они
двигаться вообще, и тихо прошептала:

– Кто?..

– Кто я? Я – Жан… друг, – глупейшим образом повторил я слова
медсестры. – Ты совсем не помнишь меня, Вивьен?

– Кто… такая Вивьен? – неуверенно проговорила мумия.

Я присел на край ее койки, подумал и переспросил (наш диалог походил
на заевший граммофон):

– Ты помнишь меня, Валерия?

– Да, Жан… – Вивьен как будто очнулась и поглядела на меня какими-то
блеклыми, словно запыленными глазами. – Было хорошо… в
белом снегу. Мы купались с тобой… в белом снегу… Я хочу немного
снега.

– Жан угостит тебя. Только не сейчас. Сейчас надо поправляться.

Я молчал. Я не знал, что еще сказать.

– Тебе больно? – наконец спросил я.

– Мне… горячо. Кругом… огонь… – бессвязно бормотала она. – Очень жарко…

– Зачем, зачем ты это сделала?

– Я видела… – зрачки Вивьен быстро-быстро забегали по желтоватым
глазным яблокам, точно отдельные живые существа, пойманные в
плен, – красного человечка…

– Кого? – к горлу моему сразу подступила тошнота.

– Красный человечек… – Вивьен перешла на шепот, – совсем маленький…
он посоветовал мне… это… и помог набросить… петлю.

Я смолчал, только дотронулся до ее руки – она пылала жаром. Я
отстранился, внезапно и необъяснимо испуганный, боясь обжечься,
что ли, либо заразиться проказой. Это было гадко и глупо: ведь
это я, я заразил Вивьен своей душевной болезнью – мои
фантомы мне не подчинялись. Я уже ничего не понимал. Кроме,
пожалуй, единственного очевидного факта: жизнь моя определенно
имеет фатальную структуру и предопределена силами необоримыми,
постоянно требующими закланий, гекатомб для растопки своего
бестолкового огня. Бестолкового? Вряд ли…

– Любовь… – снова прошептала Вивьен, прошептала та, кто звалась так когда-то.

– Что? – я наклонился над самыми ее губами.

– Любовь… она такая… черная.

Мне было не по себе: не то, чтобы, я чувствовал себя виновным (да и
в чем, собственно?), мою внутреннюю дрожь вызвал знакомый
кошмар – на меня вновь глядел лик иного. Оно опять подползло
ко мне внезапно и с той именно стороны, с какой его менее
всего ожидаешь. Капли из крана отсчитывали другое время.
Девушка, лежащая передо мной была другой. Той моей кокотки Вивьен
уже не было.

– Я буду приходить к тебе, – неуверенно сказал я Валерии Прохановой,
ее неясному силуэту из прошлого, самому себе. – Ты этого
хочешь?

– Белого… света… – прошелестели ее губы и более я не смог добиться
от нее ни слова.

Со слов опекающего больную профессора Вальнштейна – субъекта с
безволосым бугристым черепом, похожего на сутулого орла и
выражающегося крайне сухо – я составил себе примерную картину
кошмара. «Пациентку Проханову» обнаружил ее «близкий знакомый» –
некий Алексей В. Он заглянул к ней вечером, отперев дверь
имеющимся у него ключом, и застал девушку на кухонном полу
«почти без признаков жизнедеятельности»: на шею накинута
бельевая веревка, голова повреждена крюком «с изрядною частью
потолочного покрытия – что говорит нам о том, что Проханова
сначала была подвергнута удушению, а уж после оглушена ударом
вышеозначенного крюка». Этот самый Алексей В. освободил ее из
петли и вызвал медицинскую помощь, одновременно с коей,
конечно же, появился и помощник пристава с парой постовых
городовых. В результате молодой человек угодил в участок по
подозренью в преднамеренном убийстве (вскоре, впрочем, был выпущен
за недостаточностью улик), а полуживую барышню –
находившуюся, кстати, под воздействием почти смертельной дозы кокаина
– отвезли в обычную местную больницу, где через несколько
дней она пришла в себя. Разговаривать, однако, она не могла
либо не желала, что списали, естественно, на легкий шок
вследствие мозгового сотрясения. Вскоре там поняли, что случай
намного сложнее, чем представлялось: болезнь пациентки, помимо
прочего, «имеет еще и ярко выраженный душевный характер».
Так Валерия очутилась у них, в клинике Бехтерева. Вальнштейн
полагает, что больная страдает – а возможно стала страдать
лишь после неудачной попытки самоубийства – одной из форм
пограничных расстройств, а точнее – «психопатологическим
поведенческим синдромом, осложненным травматическим поражением
головного мозга». Лечение проводится в основном
«гипносуггестивным методом, призванным реконструировать личность
Прохановой». Я мало что понял, спросил только: может, требуются
средства? Оказалось, что нет – какой-то обеспеченный дружок Вивьен
уже все устроил. Ах Вивьен-Вивьен…

Ночью, погрузившись в привычный наркотический бред, я задумался:
занятно все же, каково это ощущенье – ну вот объятия веревки,
лапы Сатаны? – и вдруг начал хохотать, хохотать до колик.
Неизъяснимая легкость расплылась по телу, вознося меня на
крыльях блаженной радости и растворяя все наносное – условные
очертанья моей комнаты; ненужный мираж мира; никогда не
слышанный мною смех Вивьен, коя и сама вряд ли когда-либо
существовала. Засим мне приснился (если то было сном) мой низкорослый
дружок: он, небрежно свесив мясистые колбаски ног, сидел
верхом на огромной – черной, как смоль – собаке, мерно
парившей над полом. Сия горгулья явно дремала в воздухе. Узкие
глазки карлика были также закрыты, но он, определенно, видел
меня. Сегодня на оранжевой голове его красовалась кокетливая
восточная шапочка, а складки рта демонстрировали подобие
полуулыбки.

– Зачем ты вешаешь людей? – обратился я к нему, не особенно надеясь на ответ.

– А зачем люди вешают людей? – парировал карлик.

Возразить мне было нечего и я счел благоразумным просто отвернуться к стене.

(Продолжение следует)