Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Его сейчас ищут многие. Совсем не для того, чтобы установить истину.
Что ее устанавливать? Она всегда где-то рядом. Его ищут,
чтобы он исчез. А вместе с ним его невероятная история.
История, которая никак не укладывается ни в одну из двух версий
расследования недавнего взрыва в московском метро («чеченцы» и
«само»), ни в правосознание честных российских граждан, и
уж тем более — в предвыборную концепцию Кремля (если такая
есть).

Поэтому он скрывается, таится и мимикрирует, используя все знания,
полученные им во время учебы и прохождения службы в самых
разных точках отечественной и зарубежной географии.

Любой из нас, кто оказался бы на месте директора ФСБ Николая
Патрушева, собственноручно бы вздернул этого человека на первом
попавшемся гвозде. Вздернул бы, не заслужив ни тени порицания
коллег, которые долго бы дрались за право выбить табуретку
из-под ног несчастного.

В силу природного отвращения к лубянке и племени, ее населяющему, я
бы никогда и не встретился с этим ее представителем, ставшим
ключом к разгадке причин недавнего кошмара в метро. Если бы
не странное стечение обстоятельств (о котором, как вы
понимаете, я не могу сказать ничего, иначе мой рассказ послужил
бы иудиной путеводной бечевкой, накрепко привязанной к
хлястику моего знакомца), он никогда бы не поведал свою грустную
историю совершенно незнакомым людям, никак не связанным с ним
по работе... Впрочем, не думаю, что именно обстоятельства
сыграли здесь решающую роль, а не то глубокое чувство утраты
и раскаяния, которое несет в себе Иван. Да, Иван. Назовем
его так.

Не стану досаждать вам лишними подробностями службы Ивана в России и
за ее границами, перечислением наград и отличий, которыми
он был отмечен за годы безупречной службы, а также подробным
перечнем знаний, умений и навыков, составившим его
уникальный опыт жизни. Он безусловно гордится всем этим, но к делу,
боюсь, это уже не относится.

Судьба и служба Ивана в органах государственной безопасности
складывались успешно до ненастной осени 99-го года. Когда под
выборы в думу и смену лидера в кремле пришлось взрывать жилые
дома. Сперва в Кизляре, затем в Москве и Волгодонске. Сначала
все шло как по маслу. Нужные люди, способные четко и в срок
выполнить задание, находились вовремя. Вовремя и исчезали, но
когда поступил приказ ударить в Рязани, хорошо отлаженная
система дала сбой.

Ивану не по силам сдерживать досаду, когда он рассказывает об этом
эпизоде, в его движениях сквозить хорошо скрываемое
раздражение. Хотя голос задрожит значительно позже.

Задним числом Иван не только понял и осознал ряд ошибок руководства,
приведших к остановке крупного проекта, и даже те недочеты,
которые допустили они с напарником. Но теперь пользы от
этого никакой. Только досада. Больше всего Иван жалеет, что
последняя, роковая ошибка не позволит обогатить его бесценным
опытом секретные учебные пособия высшей школы.

С Рязанью все вышло так: приказ поступил внезапно, срок на
подготовку — кратчайший, такой, что можно сказать, его и не было —
поэтому Иван с напарником (назовем его Михаилом) были
вынуждены работать без помощников. К тому времени они стали
уникальными специалистами, равняться с которыми могли лишь
легендарные безымянные герои гражданской войны в Испании, не менее
безымянные — великой отечественной 1941–1945 гг., и просто
засекреченные — войны во Вьетнаме. Руководство полностью
доверяло им и полагалось, как сыновья полагаются на родных отцов,
когда надеяться больше не на что.

— А давай провернем все вдвоем? — Предложил Иван Михаилу.

— Идет,— ответил Михаил после долгого и серьезного разговора с
напарником об излишней самоуверенности, грехе гордыни и
головокружении от успехов.

Стали разрабатывать детальный план. Но скоро поняли, что многие
детали излишни, а ключ к операции — в простоте, которая на самом
деле ничем не хуже воровства, когда отечество в опасности.

Операция проходила в режиме строгой секретности. Гексоген в мешки
насыпали на базе возле Черной. Сослуживцы проводили и помогли
выгрузиться в Рязани еще засветло. Вот тут все чуть и не
сорвалось. В машине местного сотрудника забарахлил инжектор, и
ему пришлось выпрашивать машину у тестя.

В это время до Ивана с Михаилом уже докопались местные торговцы с
рынка, кавказской, известное дело, национальности. Продай
сахар, да продай сахар. Все бы ничего. Не в первый же раз
нештатная ситуация. Но Михаил вдруг сорвался. Затащил одного из
кавказцев за гаражи, дважды ударил табельным оружием по морде
и пристрелил бы, если бы не вмешательство Ивана.

Вот этот вот досадный срыв и привел к утрате одного из мешков,
которые были приняты торговцами за сахар. Когда Иван и Михаил
вернулись к мешкам, не было ни кавказцев, ни части взрывчатки.

Собственно, расстраиваться было не из-за чего. Оставшегося с лихвой
должно было хватить на два дома, но Михаил заметно
погрустнел, чувствуя свою вину. Он даже предложил напарнику взять
кавказца, который валялся без сознания за гаражами, отволочь к
соплеменникам и обменять на украденный мешок. Но Иван
ответил шутливо, чтобы ободрить:

— Цигель-цигель ай лю-лю!

Дескать, время поджимает. Но Михаил сокрушенно покачал головой.

Раненного кавказца и заботу о пропавшем мешке поручили все-таки
прибывшему местному сотруднику. Вот тот не унывал, либо не хотел
обнаруживать паники. Он помог загрузить оставшиеся мешки в
<i>девятку</i>, бодро набросал на бумажке схему проезда к
намеченному дому, дал еще пару листов и клей, посоветовав
заклеить государственные номера. Он очень беспокоился, чтобы
москвичи не бросили тень на тестя.

— А то, знаете, ребята,— оправдывался рязанский особист,— вы там у
себя в Москве много чего умного придумали уже, а нам тут
жить...

К дому подъехали крепко за полночь. В провинции трудовой народ
ложится спать рано, так что Иван с Михаилом не очень боялись
засветиться. Они сделали пару контрольных звонков, спровадив
ментовские наряды подальше от намеченного дома, и прошлись
окрест, проверить, все ли тихо.

Ключик от подвала, как ему и положено, подошел к замку. Напарники
взялись за разгрузку. Уже почти закончили, но тут вдруг
хлопнула дверь, и прямо на них выскочил жилец пенсионного
возраста.

— Вы чего тут? — спросил он пугливо, но как-то не без глумливости.

По этому выражению его лица стало понятно, что наряд он вызвал, и
тот должен вот-вот подъехать.

Михаил только и успел, что вынуть детонаторы из пары мешков, что уже
были спущены в подвал. Как было дальше, всем известно.
История вышла шумная и неприятная. Хоть Патрушев и сделал
заявление, что в Рязани проходили учения по проверке готовности
местных УВД к противодействию террористам, мало кто такой
версии поверил.

Ивана и Михаила отстранили на время от службы. Они мыкались какое-то
время, помогая коллегам, трудившимся на ниве коммерческих
услуг населению, занятому предпринимательством.

В это время, а точнее — под новый, 2001 год, Ивана и Михаила порознь
вызывали в главное здание на встречу с американскими
коллегами. Любой особист вам скажет, насколько сильно неприятны
бывают такие встречи. Иван прямо называет их «предательством
родины по приказу». Те рождественские посиделки он припомнил
вскользь, с выражением гадливости на лице. И не захотел
рассказать об этом эпизоде подробней. Он лишь зло пошутил по
поводу гигантомании америкосов и помянул недобрым словом финал
кинофильма «Бойцовский клуб».

За время работы вне стен конторы Михаил хорошо освоил направление по
возврату долгов и решению споров между хозяйствующими
субъектами в пользу заказчика. Иван начал достигать зримых
результатов в области подачи успешных заявок на тендеры,
проводимые министерствами, комитетами и всевозможными ФГУПами. Однако
обоих тяготило отсутствие настоящего, живого дела.
Встретившись как-то на ланче в <i>Япона Маме</i>, бывшие напарники
решили подать рапорт о возвращении на службу.

— Даже если простым чистильщиком? — Поддел товарища Михаил.

— Даже если чистильщиком в Чечню! — Отрезал Иван.— Но чтобы вместе.

Колода растасовалась не без причуд. Ивана с Михаилом бросили на
самое непонятное, смутное направление — на московский
метрополитен.

Тут я вынужден сделать небольшое отступление. К тому времени, когда
друзья вернулись в лоно государственной безопасности, там
многое переменилось. Возрос патриотический дух, укрепилось
утраченное ранее взаимодействие с другими министерствами и
ведомствами. В первую очередь — с силовыми. Внутри
госбезопасности было устранено ненужное дробление, преодолены
местнические интересы, стало уделяться пристальное внимание кадровой
работе.

Ничего удивительного, по словам Ивана, не было в том, что к ним
решили заново присмотреться. Чтобы понять, не утрачены ли их
лучшие качества за время пожинания плодов коммерческой нивы.

Друзья стали работать над собой: по три раза в неделю посещать тир,
увеличили физические нагрузки... но тень неудачи снова легла
на их союз. Переусердствовав со штангой, Михаил подорвал
сердце, от этого стал чуть мрачнее, недоверчивей, срывался на
нервы. Иван принял эти перемены в друге. У него у самого
анализы стали показывать нехорошую картину. Годы и тяжелый труд
взяли свое.

Только вряд ли все эти болячки следовало учитывать, когда речь шла о
тех новых важных задачах, которые ставило перед
госбезопасностью руководство страны.

Иван и Михаил принялись за работу с энтузиазмом легендарных героев
первых лет становления советской власти. Им не стыдно было бы
взглянуть в глаза ни железному Феликсу, ни грозному
Лаврентию, ни самому неистовому Иосифу. И если бы им приказали
создать благоприятные условия для массовых расстрелов в
московском метрополитене, носившем когда-то звонкое имя Кагановича,
они бы сами встали к станку, а попутно перековали бы
диггерскую бессмысленную руду в новое племя борцов за... ну да, это
самое.

Здесь я не стану пересказывать слова Ивана о новейших направлениях в
области евразийской безопасности, потому как они тоже к
нашей истории имеют мало отношения.

Вернемся к приказу, над исполнением которого Иван с напарником
работали последний год. Он не отличался особой внятностью и
чем-то напоминал распоряжение МИДа о почетной высылке бывшего
премьер-министра на должность посла на сопредельной Украине.
Это теперь Иван так считает. Тогда он так не думал.

В недрах Москвы Иван и Михаил вели работу на выявление оборотней
среди личного состава сотрудников МВД. Работа шла
результативно, показатели были превосходные. Лучше всего оборотни в
погонах выявлялись на смычке с торговым сектором и всяким мелким
жульем вроде лохотронщиков. Совсем дело не пошло на
преодолении круговой поруки по отношению ко всяким нищенствующим
диаспорам. Здесь метастазы протянулись на самый ментовской
верх, что не поддавались никакой эфэсбэшной хирургии. Позже,
когда время ее пришло, Иван с Михаилом уже были заняты гораздо
более важным делом, чем борьба с нечистью, которая
обернулась эмвэдэшным пиаром довольно низкого пошиба.

— Как бы ты взорвал вагон,— спросил однажды Михаил Ивана.

— Самое простое? — Переспросил Иван Михаила.

Напарники начали с простого. С проверки личного состава подземщиков
на способность к оперативному реагированию на потенциальную
опасность. Иван не брился неделю, короче спал, чтобы глаза
отдавали бессонницей, перед выходом в рейд мастерил
выразительный нос из гуммоза, надевал черно-блеклое пальто и черную
же вязаную шапочку. Темные круги вокруг глаз из-за больных
почек делали лицо Ивана идеально похожим на лицо кавказской
национальности. Михаил шел прикрывать. Его широкая ряха
русака-гипертоника никак не годилась ни на что иное.

Первое время рейды не приносили ничего кроме стойкого
профессионального разочарования. Но разочароваться может лишь тот, кто был
ранее очарован. Ни Иван, ни Михаил никогда не находили
ничего очаровательного в московской надземной и, тем более, в
подземной милиции. Понятно, что партнеры не давали воли
традиционной корпоративной ненависти к МВД и работали с
объективным прилежанием.

Расхристанные молодые парни в милицейской форме, с животной
невозмутимостью наблюдающие за людской давкой у эскалаторов, берущие
мзду с нищих и карманников, сами обшаривающие карманы
пьяных, избивающие беспомощных арестантов в ментовских каморках
или в собственно нетрезвом виде пристающие к припозднившимся
дамочкам — все это не было в новинку для Ивана и Михаила. Но
в компенсацию за все за это государство было в праве
ожидать хоть малую толику бдительности.

После первых неудач особисты решили сыграть в поддавки. Заметив
постового на прогулке по вверенным ему платформам и переходам,
Иван в образе кавказца вызывал на себя агрессию бдительного
пенсионера (это было совсем не трудно). Когда до пенсионера,
наконец-то, доходило, чего от него хотят, он, оглядываясь по
сторонам, замечал скучающего милиционера и срывался в его
сторону. Однако, добравшись сквозь людские потоки и
водовороты и наткнувшись на грязноватый ледок в глазах представителя
правопорядка, пожилой человек будто начисто забывал, зачем
шел, и заискивающе спрашивал, как проехать в ту или иную
часть города.

Бдительность стражей спала беспробудным сном. Чем мрачнее сгущались
тучи на лице у кавказоликого Ивана, тем меньше шансов было
встретить прямой взгляд милиционера. Документы проверяли у
кого угодно, только не у него. Возможно, виной тому были
атлетическое телосложение и военная выправка особиста. Развитый
милицейский чуй на опасность просто не позволял вступать в
контакт с подобными субъектами. Да и Иван не мог себе
позволить выйти из роли чеченского террориста и прямо спросить у
мента, куда подложить взрывное устройство, чтобы наверняка.

Утратив надежду получить толковый результат от своих проверок, Иван
с Михаилом стали шляться по метро (время от времени, слегка
меняя внешность) с сумками, рюкзаками и чемоданами,
утяжеленными для придания им взрывоопасного ощущения. Совершенно
отчаявшись, они разделились и стали работать без прикрытия. Не
помог и вид болтающихся электрических проводов, которые
особисты стали выправлять наружу.

Лишь дважды за время этих экспериментов милиция при настоятельной
помощи рядовых граждан обнаруживала муляжи
СВУ в метро. Один раз, когда у Михаила от усталости и духоты
стало плохо с сердцем, он присел на скамью, и бомжи,
воспользовавшись его временной беспомощностью, увели у него баул.
Впрочем, не найдя там ничего привлекательного, они бросили его
за ближайшей колонной. Там-то муляж безоболочного взрывного
устройства и привлек внимание четы пенсионеров. Оставив
дедушку сторожить сумку, бабушка всего за час московского
времени добыла двух млиционеров-стажеров, один из которых,
стараясь не смотреть на сумку, схватил дедушку за полу пальто и
утянул в зону безопасности. Другой, предварительно прогнав с
лавочки приходящего в себя особиста, побежал к телефону
вызывать подкрепление.

Второй случай обнаружения СВУ состоялся, когда
традиционно ряженного в кавказца сонного Ивана отмудохала толпа
скинхедов. Иван просто потерял поклажу и приставной нос
вместе с тремя зубами. Нашли муляж цыгане. Они отнесли его прямо
своей крыше, заставив ее спешно покинуть насиженную коморку
с обезьянником и пережить несколько неприятных часов в
компании взрывотехников.

Оба случая нашли отражение в СМИ.

— Пора завязывать с этой ерундой,— сказал Иван Михаилу в конце января.

— Это зимняя депрессия на тебя навалилась, мужик,— с чекистской
прямотой ответил ему напарник, оторвавшись от кипы бумаг, в
которую превратился последний по времени рапорт, и предложил
усилить меры воздействия.

Михаил предложил изготовить настоящее взрывное устройство и с ним
прокатиться по самой тугой от избытка пассажиров ветке метро.
По зеленой. Иван был против. Но согласился на операцию, если
та получит одобрение у начальства. Разрешение было получено
молниеносно. Как сказал мне Иван, «будто от нас только и
ждали чего-то подобного». Рюкзак со взрывчаткой доставили из
лаборатории в тот же день к вечеру.

Инструктаж вел офицер, из новых, из питерских.

Михаил некоторое время рассматривал устройство рюкзака, потом сказал:

— Если какая бабка с тележкой прижмет его чуть плотнее, порвет весь вагон.

— Не ссыте, парни, я колдун,— беззлобно откликнулся питерский.—
Приказы не обсуждаются.

К тому памятному дню Иван толком не спал уже неделю. Соображал
плохо, но внимание руководства к операции приятно отдавало в
глазницы, как предвестник близкого сна или отпуска. Невольно
вспоминался тот эмоциональный подъем, который они с напарником
переживали осенью 99-го.

Правда, Михаил не разделял подобного оптимизма. Ему откровенно не
нравилось задание, спущенное сверху: прокатиться с рюкзаком,
набитым взрывчаткой, в утренний час пик по зеленой ветке из
центра и обратно, покидая поезд на каждой четной, а обратно —
на каждой нечетной платформе. Впрочем, это недовольство
Иван относил на счет депрессии, в которую поверг Михаила
недавний развод. Оклемается парень, думал Иван. Еще полгода, и
оклемается.

В то утро напарники действовали строго по инструкции. Не отходя друг
от друга ни на шаг. Ведь игра шла на грани фола. Ни один,
ни другой не хотели пройти до конца путь шахида. Они не
верили в шербет и гурий. И страховали рюкзак с двух сторон от
сминающей толпы.

Что у Михаила стало пошаливать сердце, Иван заметил по его взгляду.
Иван предложил выйти подышать.

— Не уложимся, цигель-цигель,— буркнул в ответ напарник и с усмешкой
прибавил.— Я колдун.

Далее я вынужден дать расшифровку рассказа с той записи, которую я
сделал во время нашей встречи, и копии которых на всякий
случай спрятаны в надежных местах.

Итак, слово Ивану:

«На Коломенской я отказался нести рюкзак дальше. Дело было не в
недосыпе или минутной трусости. В этом я убежден, как
профессионал. Я надеялся, что при помощи шантажа мне удастся выманить
Мишку на воздух, чтобы избежать сердечного приступа. Но он
сунул в рот таблетку и решительно произнес: «Ничего, дальше
пойдет по воздуху. Отдышусь». С этими словами он аккуратно
поднял рюкзак к себе на плечо и шагнул к поезду. Я даже не
успел выдохнуть, как двери закрылись за ним... Я не понимаю,
как ему удалось. Он прямо как бур прорезал толпу и оказался в
самой сердцевине вагона. Я ничего не мог поделать, кроме как
дождаться следующего поезда. Я и не надеялся, что увижу
Мишку на Автозаводсткой, там мы не должны были выходить по
плану. Он-то держался инструкций строго... Потом поезд встал».

Иван пил только чай. Ничего спиртного. Почти не курил. Мы
проговорили три часа. Потом он ушел.

— Я убью его,— честно признался мне Иван, когда мы настороженно прощались.

— Кого? — Нереспросил я подрывника.

Я понимал, о ком он, но старая журналистская школа не позволяла мне
полагаться на догадки.

— Питерского,— с откровенным презрением во взгляде ответил мне гебист.