Разборы не без чтения №5. Невротик в маске монстра
Разборы не без чтения. Домен текстуального анализа под редакцией Дениса Иоффе
Предваряя текст Андрея Аствацатурова (достойного продолжателя
Петербургско-Ленинградской выдающейся филологической династии)
стоит подчеркнуть, что «рубиконовое» отношение к «Эдичке Лимонову»
как писателю должно, на наш взгляд, строиться в двояковом регистре
концептуального вычленения чтения-и-понимания. На одной улице
прописан Персонаж-который-пишет, на другой —
сын своих Харьковских родителей, подпольный и
мятущийся Дух человеческий.
Не отменяя этой призрачной «антиномии», считаю необходимым
подчеркнутЬ, что наше с Андреем отношение к Лимонову-писателю
не совпадает, а скорее диссонирует по основным магистралям составляющих
конечный критерий эстетического и когнитивного вердикта. Вместе
с тем, само эссе Аствацатурова столь кристалльно изящно и столь
блестяще артикулировано (даже в самых малых деталях), что препятствовать
его тиражированию (из каких-либо идеологических соображений) кажется
мне совершенно недопустимым. Цензуре — в любой ее форме — наш
перманентный бой.
Денис Иоффе.
(Последняя книга Эдуарда Лимонова)
/Лимонов Э. Священные монстры. М.: Изд-во Ad Marginem, 2003. 320 с. ISBN 5-93321-056-0/
Санкт-Петербургский Государственный Университет
 |
Иzдательство «Ad Marginem» не так давно порадовало
нас очередной книгой Эдуарда Лимонова. Ведущему редактору (одному
из двух «авгуров») этого издательства А. Иванову не пришлось прибегать
к многоходовой PR-кампании и тратить деньги на рекламу. Писатель
Эдуард Лимонов — не какой-нибудь однодневный кумир узколитературной
прослойки вроде «сорокина», нуждающийся в искусственной реанимации
и дополнительных капиталовложениях. На нем можно заработать сразу,
поскольку он почти классик. При этом Лимонов ни на минуту не дает
публике забыть о себе и с момента своего возвращения в Россию
довольно успешно сам себя рекламирует. Скандальные интервью, демонстративный
альянс с туповатыми патриотами, потом с Жириновским, затем с бородатым
евразийцем Дугиным, организация молодежной «национал-большевистской
партии», издание политически радикальной газеты «Лимонка» — вся
эта бурная деятельность никак не могла пройти незамеченной. Книги
Лимонова регулярно переиздаются в России, теперь уже не в советской,
выгнавшей его, а в буржуазной, куда его пригласили, и которую
он якобы ненавидит всем своим национал-большевистским сердцем.
Арест Лимонова вновь оживляет интерес к его персоне. В тюрьме
он много пишет, и эти тексты уже априорно обречены на успех: писатели-мученики
всегда в большом фаворе у русских читателей. Тюремные книги Лимонова,
великолепно оформленные, с логотипами модных издательств («Амфора»,
«Ad Marginem») появляются на прилавках дорогих магазинов. Одновременно
издаются и ранние книги писателя, к которым у аудитории вновь
возвращается вкус. Каждая из них анонсируется и рекламируется
глянцевыми журналами. Лимонова знают и поддерживают. Его освобождения
требуют решительно все: от национал-патриотов до либералов-интеллигентов.
На этой волне популярности Лимонов, находящийся в заключении,
получает в 2002 году литературную премию Андрея Белого. Впрочем,
либеральный комитет премии тотчас же спешит интеллигентно дистанцироваться
от тех, чье мнение он неожиданно выразил, т. е. от национал-патриотов.
«Мы не разделяем идей этого писателя,— заявляет на присуждении
премии Глеб Морев, выступающий с поздравительной речью в адрес
писателя-узника.— Здесь в зале нет сторонников Лимонова из НБП
и представителей “Ad Marginem”».
Не так давно Лимонова выпустили на свободу. Но на популярности
его текстов это обстоятельство не отразилось.
Последняя книга Лимонова «Священные монстры», написанная еще в
тюрьме, представляет собой сборник небольших эссе, посвященных
известным фигурам мировой культуры, среди которых оказываются
писатели (их большинство: Пушкин, Достоевский, Бодлер, де Сад,
Хлебников, Гоголь, Бальзак, Селин, Оруэлл, Маяковский, Булгаков
и др.), мыслители (Ницше, Леонтьев, Фрейд), художники (Ван Гог),
политические деятели (Гитлер, Ленин, Муссолини, Мао, Милошевич),
идолы масс-культуры (Мэрилин Монро, Джон Леннон), маньяк Чарли
Мэнсон и почему-то космонавт Юрий Гагарин. Их всех, за исключением
Пушкина, Толстого, Булгакова и Джона Леннона, объединяет, по мысли
Лимонова, качество монструозности, которое в каждом конкретном
случае проявляется по-своему.
Книга отражает прежние воззрения ее автора на искусство, политику,
мир и человека и в целом ничего нового постоянному читателю Лимонова
не открывает. Она лишь уточняет отношение писателя к той или иной
фигуре, которое, впрочем, достаточно предсказуемо.
Исходной точкой всех размышлений Лимонова становится тело. Тело
свободно и требует своего осуществления. Оно само рождает дух,
собственные ориентиры и потому сопротивляется любой власти, заданной
извне истине, любой форме репрессии, словом, всему тому, что ставит
предел движению и развитию. Лимонов неоднократно напоминает нам,
что он находится в тюрьме. Политический режим как разновидность
трансцендентной власти, навязывающий свои буржуазные ценности,
наказывает, прежде всего, тело. И ресурсы внутреннего сопротивления
следует искать именно в теле, которое, соответственно, необходимо
тренировать. Этим и занимается Лимонов, делая ежедневно зарядку,
отжимаясь от пола и обливаясь холодной водой.
Реакция тела на мир, на ценности гораздо более адекватна, чем
умозрительная рациональная конструкция. Тело трудно обмануть.
Оно безошибочно распознает фиктивность авторитетов, на которых
строится современная культура, даже тех, что интроецированы в
сознание людей. Оно приемлет лишь явления, исполненные телесного
духа. Пушкин, Тургенев, Толстой, Достоевский отвергаются Лимоновым
по причине этого духа. Их миры, с точки зрения автора «Монстров»,
лишены телесной цельности и потому являются фальшиво умозрительными.
Эти фигуры литературной истории ничего не дают телу, насущному
СЕЙЧАС и потому неактуальны.
Подлинная жизнь — это жизнь сообразно телесным устремлениям, а
не взятым напрокат ценностям. Она целиком подчинена непредсказуемому
воображению, которое устанавливает для человека собственные правила
и законы. Только следуя этим законам, а потом преодолевая их,
человек добьется самоосуществления, как того добился Ван Гог.
Жизнь тела, вечное возвращение к телу, заставляет Лимонова постоянно
пребывать в стадии экстатического бунта. Пассивное подчинение
власти, влекущее за собой бессознательное, «овощное» существование
для него неприемлемо. Но именно так живет большинство людей, не
желая перепроверять стереотипы, которыми оно руководствуется.
Лимонов не против ценностей как таковых. Изначально ценность —
продолжение тела. Но с течением времени связь тела и ценности
ослабевает, а потом и вовсе исчезает. Ценность превращается в
мощный инструмент власти, массовый стереотип. С точки зрения Лимонова,
такими являются ценности либерализма и демократии. Они не жизненны.
Именно поэтому Лимонов выбирает позицию радикала-анархиста: правого
или левого, для него, похоже, не важно. Он, с одной стороны, солидаризируется
с экстремистами из RAFа, «Красных бригад», хунвейбинами, с другой
— с Константином Леонтьевым.
Распространение однотипных, мертвых, европейских ценностей на
все тело мира приводит Лимонова к горьким выводам о судьбе подлинной
индивидуальности. Индивидуальность не может осуществиться в культурном
пространстве, если только на ее периферии не найдет какую-нибудь
лазейку. Гении для Лимонова — всегда только маргиналы-изгнанники,
или те, кого обыватели именуют «монстрами». Для него они сакральны,
ибо несут в себе подлинную силу. Но их жизнь полна неудач и разочарований.
Священные монстры слишком масштабны для нашего мелочного мира.
Они обречены на бунт, который никто не поддержит, и на поражение.
Вышесказанное — лишь одно из возможных прочтений текста. Другое
связано с явным несовпадением заявленного мировидения и его осуществления
в тексте.
Нетрудно заметить, что все персонажи книги — маски автора, как
и сама фигура Лимонова. Писатель Лимонов — абсолютно нереален.
Он выдуман господином Савенко, давно, много лет назад, еще до
создания знаменитого «Эдички». Последние годы, даже страстные
поклонники Лимонова стыдливо признают, что их кумир говорит что-то
совершенно уже не имеющее отношение к происходящему в действительности.
Это не случайно. Господину Савенко, при всей его внешне насыщенной
событиями жизни, нет дела до реальности. Он ее не знает и, что
существенно, знать не хочет. Единственное, о чем он имеет представление
— вымышленный образ писателя Лимонова, поза радикала, риторическая
фигура, еще не так давно воспринимаемая как набор органически
взаимосвязанных черт. Правда, знает он ее (вернее, знал) великолепно.
«Лимонов» — удобная защита от бессмысленной жизни, концепция,
придающая ей видимость смысла. Реальность сама по себе устрашающе
бессмысленна. Вещам нет дела до человека и до его амбиций. Равно
как и людям. Чтобы признать безразличие мира и почувствовать отсутствие
связи между собой и другим, требуется колоссальное усилие. Лимонов
как вымышленная фигура — это симптом невротического страха перед
миром, инстанция, налаживающая с действительностью связь. Придуманные
для него господином Савенко рассуждения, поступки утешают слабых,
заставляя поверить, что реальность не безразлична, а враждебна
по отношению к людям, что с ней есть хоть какой-то контакт.
Савенко может напомнить Уайльда. Скажем, своей «вызывающей эстетизацией
нарциссизма», о которой говорит А. Жолковский (Жолковский А. Блуждающие
сны. М., 1994. С. 243). Не случайно Лимонов постоянно признается,
в том числе на страницах «Священных монстров», в своей любви к
Уайльду и разным формам эстетизма. Но между автором «Дориана Грея»
и автором «Монстров» есть принципиальная разница. И она, возможно,
объяснит причину столь очевидной деградации Савенко-Лимонова как
писателя. В филологической литературе бытует упрощенное представление
об Уайльде как о художнике, отрицавшем жизнь и изгонявшем ее из
своих текстов и своей биографии. Но Уайльд — гедонист. Для него
жизнь — течение телесной воли, непредсказуемой и непознаваемой.
Это течение он принимает во всех его проявлениях и, соответственно,
отрицает не жизнь, как кому-то кажется, а бытовой, человеческий
взгляд на нее, приравненный им к здравому смыслу, продуцирующему
схемы. Мир Уайльда (диалоги, художественные тексты, поступки)
построен на использовании чужого, готового опыта, концепций, сюжетов,
масок, с помощью которых делаются попытки свести жизнь к схеме.
Они вскрываются, разоблачаются под натиском телесной энергии.
Открывается перспектива становления сущего, движения жизни на
фоне беззаботной эстетской игры, за которой стоит именно принятие
реальности и принцип свободы.
У Лимонова нет ни того, ни другого. Заявленный им пафос свободолюбия
в кратком предисловии к книге «Священные монстры» не может не
вызвать улыбки: «Мне всегда хотелось быть тем базлающим мальчиком
из сказки Андерсена, который завопил: “А король-то голый!” И мальчику
не важно, что будет потом, что все бросятся бить его — ведь боль
побоев ничто в сравнении с неизъяснимым удовольствием возопить
правду». (6) Здесь интересны первая фраза и слова о том, что «все
бросятся бить его». Лимонову необходим король, чтобы этого короля
разоблачать, образ Другого, относительно которого он строит свою
жизнь и свое поведение. Но автор «Монстров» обманывает нас, не
попадая в стиль, сообщая, что ему «не важно, что все бросятся
бить его». Лимонову как раз ВАЖНО, чтобы его бросились бить. Он
ожидает этой реакции, ибо ставит цель ее вызвать. Лимонов не допускает
мысли, что его крика никто не заметит. Эта мысль слишком страшная,
чтобы он мог ее проговорить. Свободный, сильный человек самоосуществляется
без оглядки на других. Ему не придет в голову задаваться идиотским
вопросом, станут ли его бить. А о существовании королей он даже
и знать не будет. Свободный человек живет в собственной истории.
Он вне большой политики, вне истории власти. Именно таким был
раздражающий Лимонова Бродский. В свою очередь Лимонов-персонаж
проживает именно чужую жизнь, включая себя в систему большой истории
на правах обиженного и оскорбленного. Лимонов ненавидит эту историю,
ненавидит власть. Но он с ней неразрывно связан. Смысл его жизни
в существовании власти и сопротивлении ей. Лимонов внутри чужой
системы, и его борьба с ней выглядит как кривлянье мазохиста,
каприз маленького мальчика, который знает, как себя вести, но
лишь из чистой любви к упрямству не желает этого делать. «Сегодня
мой сокамерник Алексей,— пишет Лимонов,— сказал: “Я встану на
колени только перед Богом”. А я и перед Богом не встану на колени.
Таковы уроки Ницше» (54). Такого «ученика» Ницше не пустил бы
на порог своего дома. Ницше был действительно свободным. А позиция
Лимонова-персонажа по сути ничем не отличается от рабской морали
Алексея-сокамерника. Лимонову нужно выдумать Бога, чтобы не встать
перед ним на колени. Во Вселенной с мертвым Богом он, в отличие
от Ницше, существовать не может.
Отсутствие принципа свободы в мире Лимонова-персонажа сопряжено
с невротическим отрицанием жизни. Здесь возникает великолепнейший
парадокс: лимоновский культ тела оказывается в конечном итоге
отрицанием тела, ибо этот культ давно уже превратился в статичную
схему. Маска Эдички в отличие от масок Уайльда утратила подвижность.
Это произошло в тот момент, когда Лимонов разомкнул границы своих
текстов и из искусственно созданного персонажа превратился человека.
Лимонов-пишущий персонаж, о котором говорит в своих статьях Жолковский
(Жолковский А. Графоманство как прием // Блуждающие сны. С.54–68),
становится пишущим человеком. Книга «Священные монстры» — жуткое
свидетельство этого давнего превращения. Подлинный персонаж вопрошает,
оставляя реальность в глазах читателя или зрителя неопределенной
и изменчивой. Человек поучает. Ему необходимы умозаключения, ведь
он пребывает в пространстве практической жизни. Мировидение Лимонова,
став «бытовым», утрачивает связь с воображением. Живые миры лишаются
динамики, застывая в умозрительные конструкции. Если Лимонов-персонаж
еще интересен, то Лимонов-человек (таким мы видим его на страницах
книги «Священные монстры») невыносимо скучен.
Савенко-Лимонов совершает хитрую подмену: авангардный жест освобождения
от власти здравого смысла включается им в систему здравого смысла.
В книге «Священные монстры», как и в двух предыдущих, наблюдается
элементарная логическая ошибка несовпадения содержания и формы:
пафос борьбы с нормами и стереотипами культуры задается в системе
инструкций и предписаний.
Всякий одаренный художник, рассуждая о творчестве своих коллег
по цеху или описывая какой-либо эстетический объект, настаивает
на предельно индивидуальном характере своего восприятия. Его оценка
исключает пафос надындивидуального знания о предмете, исключает
однозначность понимания и оставляет предмет неопределенным, многовекторным,
исполненным свободы. В книге «Священные монстры» мы имеем дело
только с однозначными схемами и обобщающими умозаключениями. То,
что, возможно, некогда было индивидуальным, теперь претендует
на статус всеобщего, редуцировавшись в абстрактную схему. Предмет
обсуждения исчезает из текста Лимонова, полностью уступив место
этой схеме и в итоге утрачивает изначальную многовекторность.
Лимонов не старается рассуждать. Он сразу же делает окончательный,
заранее заданный вывод: «...кроме календаря и общих мест,— заявляет
он в самом начале своего эссе о Пушкине,— Пушкин нам ни для чего
не нужен» (8). О Ницше Лимонов высказывается, сохраняя похожую
интонацию: «Певец Сверхчеловека: в написанной библейском, евангелическом
стиле поэме «Заратустра» воспел Сверхчеловека. Стиль выбран неудачно,
текст выглядит анахронизмом, бородатой древностью, что снижает
эффект книги» (53). Лимонов иногда выдвигает лозунги, но чаще
всего инструктирует. Поэтому неудивительно, что ему так нравится
стиль работ Ленина, в которых нет сколько либо серьезной полемики
с оппонентами, а есть лишь пустая безаппеляционность невежды,
нахально-журналистская демагогия, выраженная в бессмысленных клише.
Эти клише в силу своего идиотизма уже давно стали объектом злых
шуток. Но Лимонова, похоже, они восхищают: «Лексика Ленина энергична.
“Какой матерый человечище!” — о Льве Толстом. Излюбленная фраза
“архиважно”. Об интеллигенции: “В том, что вы жидкое говно — мы
никогда не сомневались”» (95).
«Я» в его тексте заменено безличным «Мы». Лимонов словно выступает
с позиции объективного знания, от имени некоей всеобщей инстанции,
решения которой не подлежат обсуждению. Ему все заранее «доподлинно
известно». «Начиная с 1942 года, и это доподлинно известно, британская
секретная служба стала распространять порочащие Гитлера слухи
и печатные материалы» (86). «Доподлинно известно,— повторяет Лимонов
на той же странице,— что Гитлер имел нормальные сексуальные отношения
с женщинами, находясь на фронте в Северной Франции» (86). Лимонов
не утруждает себя аргументациями или доказательствами. Ему «доподлинно
известно». И все тут. «А по вашему Гайдару,— это Лимонов уже обращается
к покойному А. Д. Сахарову,— все равно виселица плачет, это уж
как хотите, но факт». Что ж тут можно сказать? Раз сам Лимонов
сказал, значит, так оно и есть. «На меня уже падает загар веков»,—
заявляет Лимонов в конце своей книги (316). И если падает загар
веков, тогда тем более...
Рассказывая о священных монстрах, Лимонов неизменно говорит о
себе, используя образы других как маски. Сам по себе этот прием
конструктивен. Маска, образ другого, которым поверяется собственное
«я» помогает подлинному художнику преодолеть опасность статичности,
выйти за пределы своей личности. Маска позволяет активизировать
ресурсы воображения. Надевая ее, Лимонов неизменно редуцирует
образ другого к своему «я». Он не ищет в себе иного, а проецирует
себя в иное. Именно поэтому ход его рассуждений всегда легко предугадать.
В книге «Священные монстры» нет никакого «приращения» личности,
ничего нового, того, что читатель Лимонова уже не знал бы. Просмотрев
оглавление и обнаружив там имена разных палачей и политических
авантюристов (Гитлер, Муссолини, Ленин, Караджич, Милошевич),
можно заранее быть уверенным, что Лимонов, типично по-лимоновски
будет ими восторгаться.
Автор «Священных монстров», кричащий во все горло о свободе и
своей ненависти к власти, сам выступает по отношению к реальности
как репрессивная власть, навязывая миру абсолютно не согласуемые
с ним схемы. Он не учитывает факты, которых нельзя не учитывать,
и потому его рассуждения о политических монстрах выглядят как
примитивная попытка их мифологизации. Полоумный маньяк Гитлер
превращается в книге в одаренного художника, таинственного и неисправимо
романтичного, каким подлинному художнику и положено быть. Лимоновский
Гитлер в сущности славный малый, разве что замкнут немного. А
проходимец дуче у Лимонова — радетель за судьбы своего народа
и герой-любовник. Такими же примитивно-декоративными выглядят
председатель Мао, а также Милошевич и Караджич, трогательно оборонявшие
«мамку-Сербию» (116).
Ощущение схематичности «Священных монстров» возникает за счет
какого-то умопомрачительного количества фактических ошибок. Лимонов
путает абсолютно все: даты, имена, последовательность событий.
Он неточно цитирует даже любимых им русских поэтов (см. главу
о Гумилеве). Я не буду останавливаться на всех промахах Лимонова.
Но самым позорным, уж тем более недопустимым для человека, имеющим
привычку называть себя «русским патриотом», мне показались рассуждения
Лимонова о «канонизации» Пушкина. Приведу их целиком. Они того
стоят: «Пушкину всего лишь хорошо повезло после смерти. В 1887-м
его поддержал большой литератор Достоевский, выпихнув в первый
ряд. Позднее еще несколько более высоких арбитров поддержали Достоевского.
Так был сделан Пушкин. Гением его объявили специалисты. Как и
Эйнштейна. Объявили потому, что надо иметь национального гения.
К 1887 году было ясно, что России насущно необходим национальный
гений. У всех есть, а у нас нет,— так, по-видимому, рассуждал
короновавший его Достоевский. Выбрали Пушкина» (12). Если бы Савенко-Лимонов
потрудился заглянуть в речь Достоевского о Пушкине, он бы убедился,
что никакой канонизации там нет и в помине, а его лимоновские
теоретические выкладки попросту собачий бред. Более того, всякий,
кто закончил среднюю школу, пусть даже так давно, как господин
Савенко, должен, наверное, знать, что Достоевский умер в 1881
году и никак не мог «поддержать» Пушкина в 1887-ом. Но творящему
собственный миф Лимонову до фактов нет никакого дела. Лимонов
постоянно напоминает, что он в тюрьме и не имеет доступа к справочной
литературе. Но в этом случае не стоило и начинать разговор.
Схема, создаваемая Савенко-Лимоновым, есть его собственный отчужденный
образ, которым он нарциссически любуется. Эта схема проникнута
его сугубо человеческими, личными пристрастиями и потому совершенно
непоследовательна. Неблаговидные черты, в которых он уличает своих
врагов, тотчас же становятся достоинствами, когда речь заходит
о тех, кому он симпатизирует. Всюду его личный интерес, личные
обиды, мелкая зависть. В книге Лимонов постоянно напоминает читателю
о собственной персоне и о своих знакомых. Эти пассажи почти всегда
выпадают из текста и выглядят как неуместное хвастовство, как
желание быть причастным к лику «священных монстров». Однако реальность
монстров отторгает Лимонова и его близких. Очень уж она условна.
Мир догадок и примитивных мифов отталкивает грубую реальность:
«Ленин,— начинает свое мифотворчество Лимонов,— наверняка встречался
с Тцара и, возможно, раскланивался и разговаривал с графом Эволой.
Съездив несколько раз петь в Цюрих и на швейцарские курорты, моя
жена Наталья Медведева написала шлягер про кабаре “Вольтер”, Ленина,
Инессу и кайзеровские миллионы. Песню эту она впоследствии включила
в альбом “Трибунал Натальи Медведевой”. В песне фигурирует и “сумасшедший
румын” Тцара. Историю кабаре “Вольтер” она слышала от меня» (91).
Хочется спросить: «Ну, причем здесь ваша Медведева?». Какое отношение
она имеет к мировой лениниане? Имеет. Она ведь была женой Лимонова.
А Лимонов любит Ленина... и Медведеву. Столь же натужной и примитивно-механической
выглядит попытка Лимонова провести параллель между собственной
судьбой и биографией Жана Жене (72–73). Жене оказывается слишком
таинственным и нереальным, а Лимонов чересчур живым и банальным.
Грубый схематизм эстетического объекта отчуждает художественную
эмоцию от ее содержания. Она становится приблизительной, неточно
выраженной, стереотипной, фальшивой. В «Священных монстрах» Лимонов
ужасающе сентиментален. Сентиментальность у него, как и у Эммы
Бовари, проистекает от нежелания адекватно воспринимать реальность
и серьезно мыслить. Он пытается давить из читателя слезу, прибегая
к примитивным затасканным приемам и пустой риторике. Сентиментальным
Лимонов становится главным образом потому, что ему (вопреки его
собственным заявлениям) необходимо завоевать симпатии читателей.
Но он сентиментален лишь в тех случаях, когда заводит речь о самом
себе и о тех, кому он симпатизирует (Гитлер, Муссолини, Хлебников,
Жене). Лимонов в восторге от собственных чувств, и его текст начинает
производить впечатление злой автопародии: «О, эта ночь, 62-летний
дуче и Клара наедине, уверенные, что, так или иначе, это их последняя
ночь! И, возможно, утром кричал петух!» (101). Как трогательно!
Читатель, я полагаю, должен прослезиться и в срочном порядке записаться
в фашисты, чтобы пережить нечто подобное.
Книга «Священные монстры» написана очень небрежно, словно Лимонов
торопился в срок сдать в редакцию «Ad Marginem» свою рукопись
и не успел ее как следует вычитать. Она удручает отсутствием стилистического
единства. И хотя Лимонов, в отличие от своего коммерческого конкурента
Сорокина, имеет представление о том, как надо употреблять слова
молодежного слэнга или уголовного жаргона, они все равно выглядят
в тексте чужеродными элементами. Лаконизм и обрывочность прозы
«Священные монстры» не достигают своей цели воздействия на читателя,
а лишь подчеркивают схематичность книги. Композиция каждой главы
выстроена крайне неуклюже. Порой возникает ощущение, что Лимонову
нечего сказать по поводу обсуждаемого предмета, и он заполняет
страницы нелепыми ассоциациями и неуместными реминисценциями.
В книге встречается огромное количество совершенно курьезных аналогий.
Рассказывая о Бальзаке, Лимонов, например, неожиданно сообщает:
«Пожрать любил и, как Геринг, любил безвкусные вещи: табакерки,
украшенные фальшивыми камнями, экзотические палки, накидки» (133).
Почему непременно надо вспоминать Геринга? Безвкусицу любят миллионы
людей. Иногда Лимонов, как говорят в таких случаях учителя литературы
в средней школе, просто «коряво излагает свои мысли»: «Благодаря
стараниям графа Якова Шутова, члена НБП, пишущего в “Лимонке”
под псевдонимом Робин Бэд, мне удалось внести ясность в биографию
По» (209). ???? Очень хорошо. Но неясно теперь, что же этой фразой
хочет сказать Лимонов. Может быть, под руководством некоего г-на
Шутова он решил заняться архивными разысканиями?
Заметим, однако, что книга «Священные монстры» предлагает еще
одну линию прочтения. Ее можно воспринять как автопародию, как
обнажение и доведение до абсурда собственных представлений и метода,
как разоблачение Лимонова-персонажа. Если принять эту позицию,
то оценивать «Монстров» с точки зрения здравого смысла — значит,
включаться в игру, затеянную Лимоновым, поддаваться на его провокацию.
И все же я не стал преувеличивать роль пародийного элемента в
этой книге, хотя он, безусловно, присутствует. Автопародийности
в «Монстрах» ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы
не оттолкнуть адептов национал-большевистской идеи, и при этом
привлечь внимание интеллектуала эпохи постмодернизма, который
везде ищет игру. Автопародийность Лимонова лишь странным образом
подтверждает коммерческий интерес, стоящий за его книгой. Она
укрепляет то, что якобы стремится разрушить: нормы, стиль, систему
авторитетов, политический режим.
Лимонов уже на первой странице бросает вызов обывателю: «Эта книга
не предназначается для обывателя. Она предназначается для редких
и странных детей, которые порою рождаются у обывателей» (6). Это
всего лишь риторика. Лимонов позволяет себе инструктировать читателя.
Но наставлять свободного человека — занятие абсолютно бессмысленное.
В инструкциях и предписаниях нуждаются слабые, бессознательно
живущие ценностями, взятыми напрокат, т. е. обыватели. Поэтому
книга рассчитана именно на обывателей, на тех, кому нужно
все растолковывать, кто нуждается в лимоновской однозначности.
Но это не тот обыватель, который смотрит сериалы и покупает маринину-донцову.
И не 50–60-летний интеллигент, по привычке читающий толстые литературные
журналы и восторгающийся булгаковым-ахматовой-бродским. Читатель,
к которому обращается Лимонов, такой же овощ, только помоложе,
и его жизнь регулируется модными журналами вроде «ОМа» и телевидением.
И если вместо булгакова-бродского обыватель читает сорокина-ширянова,
а вместо Чайковского слушает Десятникова, это не сделает его свободным
(«странным ребенком»). Такой обыватель с удовольствием «употребит»
Лимонова. Но Лимонов (вольно или невольно) еще и инструктирует
пародийно, демонстрируя интеллектуалу бесперспективность своего
пути, своей антибуржуазности, направляя чужую энергию в предусмотренное
буржуазной культурой мирное русло.
Лимонов-Савенко великолепно вписан в коммерциализированное пространство
нашей культуры. Его печатают в дорогих издательствах, его рекламируют
в журналах, абсолютно буржуазных по духу. Антибуржуазность нынче
— самый ходовой товар для буржуа. Существует чисто коммерческий
проект. И имя ему «Эдуард Лимонов». Пафос борьбы Лимонова — хитрый
театральный прием. «В 1992-м он (речь идет о Милошевиче — А. А.)
принимал меня во дворце в Белграде. Под ослепительным светом фото-
и телекамер мы сидели на кушетке, и перед нами на столе стояли
цветы. Мы говорили о России и Сербии» (114). В этом отрывке каждое
слово — нарциссизм и дешевое актерство. Все, что нужно Лимонову
— демонстрировать себя перед телекамерой в обнимку с тем, кого
в данный момент все считают «сволочью».
«...это бедные записки. От них пахнет парашей и тюремным ватником...»
(6). И это сентиментальное вранье. Парашей и тюремным ватником
пахнет от книг Амальрика и Марченко. А от книги Лимонова не пахнет
ничем. Ибо деньги, как учил нас один великий человек, не пахнут.
А «Священные монстры» написаны только ради них.
Книга оформлена художником А. Бондаренко, стало быть «современно»,
в духе новых веяний дизайнерского искусства. Впрочем, Бондаренко
талантливо оформляет абсолютно все: художественную классику, философскую
литературу, равно как и книги мракобесов, призывающих к погромам,
или попросту бездарную макулатуру. Теперь вот повезло Лимонову.
Обложка получилась действительно очень удачной...
Разборы не без чтения:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
