Онтологические прогулки

Наверное, настоящие знатоки вещей посмеются надо мной, над моими
наивными рассуждениями. А все потому, что долгие годы особого
внимания я на вещи не обращал: не то, чтобы я боялся быть обвиненным
в вещизме, а просто так уж получалось. Мир вещей по сравнению
со временем моего детства очень сильно изменился, изменилось и
отношение к вещам. Сейчас – «изобилие», присутствие огромного
количества разных разностей в поле восприятия; я стал замечать
вещи, мне стало нравиться ими любоваться, держать их в руках,
не спеша осматривать, однако, все равно, мне до сих пор трудно
говорить о вещах, а гораздо легче говорить о всевозможных абстракциях.
Ничего слишком нового и умного сказать про вещи у меня не получится,
но мне хотелось бы показать, насколько тупым и быдляческим является
слово «потребление», с помощью которого описывают взаимоотношение
человека и вещей. Оно такое же казарменное, как выражение «прием
пищи», как выражение «склонять к сожительству» и проч. Декарт
не слишком жаловал вещи и считал, что их сущность можно выявить
лишь в количественном определении. Лейбниц
же показал чудесность непротяженных «монад», этих подлинных вещей,
первоэлементов в строении действительности. Мне трудно почувствовать
монады, но я очень понимаю сейчас мысль Аристотеля и Фомы
Аквинского о первой материи, количественно и качественно неопределенной,
но входящей в телесность окружающих нас вещей и придающих им принцип
индивидуации. Идет сложнейший спор между людьми и вещами, и мне
хотелось сказать об их непростых взаимодействиях, тем более, что
я в долгу перед вещами – столько времени уделял им до обидного
мало внимания. Повсеместно считается, что относиться к чему-то
как к вещи, значит относиться к этому чему-то как к простому объекту.
Вот Саломея в опере Штрауса потребовала отрезать голову Иоанну
Крестителю, т.к. ей просто хотелось поцеловать его голову в губы,
а больше Иоанн Креститель совершенно ни в каком смысле ее не интересовал.
Однако, я давно уже не могу считать вещи простыми объектами, хотя
бы потому, что сам я - лишь чудесным образом соединенное между
собой определенное количество органов-вещей.

Подмигивающие вещи

Это вещи, стремящиеся к особой интимности и интимной забавности.
Таких много в парижском квартале Маре, в магазинчиках, продающих
китч. Таково амстердамское мыло в форме шоколада, сыра, бисквита.
Здесь же можно вспомнить нелепые телефонные трубки в виде то ли
омара, то ли какого-то другого ракообразного (придуманные, к слову,
С.Дали); бронзовую фигурку слона, которую я зачем-то тащил из
Парижа; водопроводный кран-жабу, счастливыми обладателями ее мы
стали три года назад; нелепый бамбуковый фонтанчик; бронзовые
лошадиные головки-вешалки с рынка Сент-Уан, вот их я уговорил
не покупать. Как о чем-то забавно-приятном Немиров пишет о целлофане
и с ним можно согласиться. Схожий нрав у немировских картиночек
и бумажечек. Существуют подарочки в восхитительной оберточной
бумаге, радует сам процесс ее разрывания и нахождения там в глубине
чего-то восхитительно-миниатюрного. Существует непередаваемое
удовольствие рыться в книгах, старых афишах, открытках у букинистов.
Курильщики анаши рассказывают об упоительном рассматривании винтиков,
шпунтиков, бумажечек и проволочек. Из подмигивающих вещиц возникает
поэзия коллекционирования с ее фетишизмом и «триумфальным дискурсом
бессознательного».

Особые вещи

Это часто экзотические, старинные, диковинные вещи, обладающие
особым смыслом. Или это кристаллы, камешки, аметистовые щетки.
Это дорогие блокноты в кожаном переплете и с шикарной закладкой,
красивые серебряные ведерки для шампанского, корзинки для пикника,
плетеная мебель. Еще это старые елочные игрушки (некоторые даже
из картона), которые мы в детстве доставали на Новый год, рассматривали,
любовно перебирали. Еще это шкуры и чучела: у родителей в квартире
всегда присутствовало сборище несочетаемых друг с другом вещей,
но над всем царили чучела, рога и шкуры. Отцу в Африке подарили
даже шкуру зебры и еще копье и щит африканского племени масаи.
Родителям всегда дарили и разные экзотические статуэтки. Было,
помню, деревянное многорукое божество (не Шива), про которого
мой маленький сын спросил: «Ты видел там дяденьку такого, под
тип паука, его Мудда зовут?» (Будду имел в виду).

Ненужные вещи

Вещи безразличные для человека, лишенные даже подобия души и тепла.
Например, семейные трусы и майки 50-х – 60-х годов. Здесь может
иметь место киническое высокомерие: Диоген, увидев, как мальчик
пьет воду из горсти, выбросил свою чашку (впоследствии разбил
и свою плошку, увидев мальчика, евшего чечевичную похлебку из
куска выеденного хлеба). Или вещи становятся безразличны, поскольку
человек безразличен сам себе. Ему все равно: пить ли чефир из
кружки или из консервной банки, рухнуть ли пьяным на диван или
на кровать, сидеть ли обдолбанным на стуле или на табурете. Советский
человек стыдился вещей и слишком уж выпирающие, обращающие на
себя внимание, роскошные вещи были ему, конечно, не нужны. К известному
изречению «незаменимых людей у нас нет» следовало бы добавить
– «и вещей тоже». Однако, недавно я был поражен изысканностью
картинок в знаменитой советской «Книге о вкусной и здоровой пище».
А картинка про жигулевское пиво – это чисто Сезанн. Кичливый француз
наверняка наворотил бы омаров с креветками, а здесь: тарелочка
и по каемочке скромненько так – «Общепит», на ней две сосиски
и кусочек масла (!) и стоит бутылка пива того самого жигулевского
из тех далеких лет, с корабликом, плывущим по Волге. Никогда!
Никогда не почувствую я вновь чудесный вкус жигулевского пива
тех лет! Nevermore!

Гадкие вещи

Есть невербализированные гадости в окружающих нас мирах и язык
не поворачивается их как-то называть. Христианское сознание воспринимает
как мерзостные предметы колдовства; так, Бодрийар пишет, что “традиционная
крестьянская обстановка опасается зеркал, как чего-то колдовского”.
Для всех одинаково гадки производимые сейчас для детей слизняки,
пластмассовые мухи, коих предполагается подкидывать ближнему в
суп и проч. Отвратительны жирные кастрюли в общежитиях, дешевая
косметика и одноразовая разваливающаяся обувь. В школе мы покупали
в аптеке безукоризненно новенькие презервативы и передавали по
рядам самой примерной ученице, которая машинально брала презерватив
в руки и, осознав что именно она держит, становилась пунцовой,
в ужасе и омерзении отшвыривала от себя прочь эту гадость. Какими
восхитительными бывают ароматические свечи и сколь мерзостны навязчивые
индийские “благовония”! Как-то в Тюмени концертировал Борис Гребенщиков
и завонял весь зал дешевой индийской парфюмерией. Какой позор!
Иногда вещи кажутся нам омерзительными в силу своей неконтролируемости.
Иногда неприязнь к ним связана с их вульгарностью, когда вещи
исчерпывают себя одной лишь функциональностью.

Невидимые вещи

Золотая мышь филистимлян. Древние печати из агата. Пила, которой
распилили пророка Исайю. Давидова праща. Жезл всеконтроля. Есть
обаяние вещей, стремящихся к невидимости, к миниатюрности. Есть
лихость изображения панорамы на рисовом зернышке. Бодрийар пишет
об удивительном чувстве, рождаемом созерцанием стекла, которое
неразрушимо, нетленно, не имеет цвета и запаха и являет собой
словно бы нулевую степень вещества.

Неслучайные вещи

Крестик на тесемочке, который я никогда не снимаю.

Вещи реальные и долговечные

Очаг с огнем в центре жилища, место которого ныне занял телевизор.
Семейные портреты, скульптуры и бюсты хозяев квартиры. Часы как
“символ постоянства”. Географические карты, старинные и не только,
которые можно часами разглядывать. Глобусы, старинные книги и
офорты. Антикварная мебель. Наш чудесный желтый диван, удивительно
удобный и основательный. Роскошные зеркала. Вещи из камня, дерева,
хлопка, кожи, шерсти и льна. Кресло-качалка. Оправы за 200 долларов
и выше. Бутылки виски, на которые так приятно смотреть (можно
и не пить). Шоколад “Годива”, радующий глаз (можно и не есть).

Конечно, истинный знаток вещей посмеется моему наивному вещизму.
Потомок меня не поймет: там, в будущем, вещи станут совсем другими.
Предок тоже не поймет: однажды мы с А. В. Гофлиным ночевали в
крестьянском доме в полузаброшенной деревне (помогали вселяться
новым хозяевам), заглянули в чулан, сарай и везде находили массу
крестьянских вещей, о назначении которых мы могли лишь смутно
догадываться. Так и крестянин начала века, попади он в наши квартиры,
не понял бы смысла и назначения многого в них находящегося. Я
лишь хотел сказать о вещах что-нибудь приятное, т.к. чувствую
свою перед ними вину.

• Группа «Аквариум»;
• Некоторые тексты Жана Бодрийара;

Предыдущие публикации:

• Лаборатория бытийной ориентации #17. Проблема свободы слова в современной России: Немиров, Неумоев, Басинский.;
• Лаборатория бытийной ориентации #16. Антропологическая историософия Ю. М. Федорова.;
• Лаборатория бытийной ориентации #15. Одинокая красавица.;
• Графема. Лаборатория бытийной ориентации #14.;
• Лаборатория бытийной ориентации #13. Приятное чтение сборника "Вехи".;